— Мама всегда выбирала белую лошадку. Когда я был совсем маленьким, она сажала меня перед собой на свою любимую белую лошадку. Когда я подрос, я начал кататься уже сам на других лошадках, львах или слонах.
У него, оказывается, была еще и собака. Ее звали Бруно. Глаза Пита увлажнились при упоминании о собаке, чего не случилось, когда он рассказывал о своих родителях. Я видела, какие страдания причиняют малышу эти воспоминания, но не знала, чем его утешить. Бруно не постигла участь родителей Пита, его оставили в Америке, когда мальчик вернулся в Италию.
— Может быть, когда-нибудь ты заведешь себе другую собаку, — сказала я, прекрасно понимая, что на его месте я вряд ли утешилась бы подобной перспективой.
— Я не хочу никакой другой собаки, кроме моего Бруно. Кроме того, она не разрешит мне держать животное в ее доме. Не позволит завести даже птичку.
Я знала, кого он имеет в виду.
Когда наконец поток воспоминаний начал постепенно иссякать, Пит выглядел уставшим и измученным. Я догадывалась, что ему пришлось пережить все заново: я бывала в таком же состоянии, когда на меня накатывали воспоминания. Он совсем не выглядел больным и несчастным, только несколько худенький и слишком бледный, но это — следствие затянувшегося траура и отсутствия физических упражнений.
Я поднялась, чтобы уйти.
— Завтра мы с тобой обязательно поиграем в футбол, — пообещала я. — Я обязательно спрошу разрешения у твоей бабушки сегодня вечером.
— Вот здорово, — оживленно ответил он.
Подойдя к двери, я в задумчивости остановилась.
— Пит!
— Да, синьора Кэти.
— Мне бы не хотелось запирать твою дверь. Ведь ты останешься в своей комнате?
Он немного подумал.
— Если я не сделаю этого, они, наверное, будут очень сердиться на вас?
Я рассмеялась.
— Весьма вероятно.
— Тогда я лучше останусь. Слово Морандини, клянусь! — Он выпрямился, его глазенки торжественно сверкали, когда он произносил эти слова.
Пит был удивительно похож в этот момент на Барта. Ужасно, страшно похож. Изо всех сил я постаралась улыбнуться ему.
— Ну, ладно, до завтра. Увидимся утром, Пит. Отдыхай, и пусть тебе не снятся плохие сны, хорошо?
— Хорошо, спасибо, синьора. И вам того же.
Я направилась в свою комнату. Минут десять я пыталась успокоиться. Не надо торопиться, поспешные действия могут принести больше вреда, чем пользы. Перестань делать далеко идущие выводы, драматизировать ситуацию и накалять обстановку, не выяснив все до конца.
У мальчика нет никаких физических недостатков. На теле его не видно следов побоев или жестокого обращения. Я могла удостовериться в этом не раз, ошибиться было невозможно. В любом случае, я даже не могла себе представить Франческу, прибегающую к подобной жестокости. Ее можно обвинить в чрезмерной холодности по отношению к ребенку, в пренебрежении своими обязанностями, не более. Я попыталась взглянуть на ситуацию ее глазами. Она тоже слишком хорошо знала, что такое горе. Она потеряла сына, и вдруг в ее тихую, спокойную и размеренную жизнь врывается ребенок, который несет с собой волнения и беспорядок. Вероятно, она старалась подружиться с ним, но, судя по всему, эта попытка не увенчалась успехом, наткнувшись на отчаянное сопротивление. Ее методы воспитания были с самого начала обречены на неудачу, и, тем не менее, она вполне могла что-то изменить в их отношениях.
Надев свой лучший костюм, я отправилась на обед. Любому здравомыслящему человеку известно, что начинать сражение надо во всеоружии; очень важно, чтобы появление перед лицом противника было эффектным. Я собиралась задать несколько конкретных вопросов и получить на них такие же конкретные ответы.
Франческа вновь удивила меня своей непредсказуемостью. Когда я торжественно вплыла в золотистую гостиную, она была не одна, а с гостями.
Это была супружеская пара средних лет, доктор Кондотти и его жена. Он напоминал мне забавного детского поросенка, весь пухленький и розовенький. Пряди седеющих волос были аккуратно зачесаны над высоким благородным лбом. В отличие от доктора его супруга была худа, с блестящими волосами белого цвета, которые выглядели как самый настоящий парик.
Я уже успела обратить внимание на тот факт, что итальянцы страшно любят присваивать себе звания типа «доктор» или «профессор». Доктор Кондотти мог вообще не иметь ни малейшего отношения к медицине. Тем не менее, я почему-то решила, что он-то как раз имеет самое прямое отношение к медицине. Взгляды, которые бросала на мой живот его жена, когда думала, что я не замечаю ее откровенного любопытства, были по меньшей мере странными для дамы ее возраста. Доктор же поглядывал на меня с нескрываемым профессиональным интересом.
Они были весьма скучной парой. Только врожденное умение Франчески поддерживать светский разговор не давало угаснуть вяло текущей беседе. Слава Богу, семейство Кондотти задержалось на вилле ненадолго.
Вскоре после того, как за ними закрылись двери, Франческа расположилась в своем любимом кресле со вздохом облегчения. Менее сдержанная женщина на ее месте скинула бы сейчас свои тесные туфли на высоких каблуках, взъерошила руками тщательно уложенные волосы и издала бы крик облегчения.
— Надеюсь, вам не пришлось скучать, — деликатно осведомилась она. — Кондотти неплохо изъясняются по-английски, вот почему я решила пригласить в гости именно эту пару, однако, надо отметить, что они образованием не блещут, интеллектуалами их, к сожалению, не назовешь.
— Ничего страшного не произошло, — вежливо ответила я.
— Мне очень неловко, что пришлось оставить вас на целый день в одиночестве. Вероятно, завтра я смогу показать вам кое-что из местных достопримечательностей.
Вот тут-то как раз и наступил благоприятный момент, когда следовало начать разговор на интересующую меня тему.
— Я обещала Питу, простите, Пьетро, что проведу с ним часть завтрашнего дня.
Она уже, скорее всего, была поставлена в известность, что я навещала мальчика. Во взгляде графини не было ни малейших признаков удивления или недоумения, только обычное человеческое любопытство и немного недовольства.
— Вы не стали запирать его на ключ.
— Нет, не стала.
— Хотите еще кофе? — Ее рука не дрогнула, когда она поднимала тяжеленный серебряный кофейник. То, что Франческа не позвала Эмилию, позволило мне предположить невероятное: она хочет поговорить со мной наедине.
— Нет, благодарю вас. — Ее самообладание и умение держаться в рамках приличия несколько ослабили мой пыл. Спустя какое-то время, потребовавшееся мне для того, чтобы вновь собраться с духом, я нерешительно произнесла: — Я понимаю, вы можете сказать, что я вмешиваюсь не в свое дело, но...
— Вы ведь преподаете, как мне кажется.
А ведь у нас даже не заходило речи о том, чем я занимаюсь.
— Вы тщательно изучили мою жизнь.
— Но ведь это естественно при сложившихся обстоятельствах. Мне кажется, на моем месте вы сделали бы то же самое. Когда я получала ваши письма, я еще не знала о том, что Бартоломео женился. Ведь вы же могли оказаться... кем угодно...
— Не могу не согласиться с вами. Однако...
— Я знаю теперь совершенно достоверно, что вы действительно были настоящей, законной супругой Бартоломео. Поэтому вы имеете полное право находиться здесь. Кроме того, я не могу согласиться с тем, что условия, в которых живет на вилле Пьетро, как вы изволили выразиться, «не ваше дело». Я надеялась, что вы не станете вмешиваться в нашу жизнь, но, как я успела заметить за краткий период нашего знакомства, вы, похоже, просто не можете жить иначе. Те качества, которые заставляют вас поступать подобным образом, — это просто особенности, присущие молодости, я уважаю их, но не могу одобрять.
Меня никогда еще не подвергали анализу с такой холодной рассудительностью, никто не делал этого, даже доктор Болдвин. Если бы она высказала пренебрежение или раздражение, я бы смогла дать ей достойный ответ. Но против этой бесстрастности и объективности мне нечего было возразить.
Пока я обдумывала ее слова, графиня спокойно продолжала.
— Вы, наверное, полагаете, что я излишне жестока в обращении с мальчиком. Мои методы не соответствуют вашим, и я не намерена оправдываться перед вами или кем бы то ни было. Педагогические теории меняются, как, впрочем, и женское настроение: то, что считается истинным и правильным сегодня, завтра может выйти из моды, причем этому найдутся объективные причины. Запирание ребенка в его комнате — это не бессердечие и жестокость. Вовсе не поэтому мне приходится закрывать дверь в спальню мальчика на замок. Я делаю это для того, чтобы он сам не мог причинить себе вреда, в целях его же безопасности. Уже дважды за последние несколько недель он пытался лишить себя жизни. Прискорбно, но члены семейства Морандини подвержены наследственному заболеванию. У Пьетро тоже имеются его явные признаки. Этот ребенок — сумасшедший.
