Мне все становится до скуки ясно.
- У тебя испортились отношения с женой?
Уколотый иронией, он подбирается:
- Как раз нет. Просто... я понял: она - чужой человек.
- Значит, - комментирую, - она не в курсе того, что сидишь ты сейчас с первой женой, намереваясь предложить ей третий брак?
Молчит.
- Описываю, что произойдет часом-двумя позднее, - продолжаю устало. Получив здесь категорическое "нет", ты направишься к своему чужому человеку, думая обо мне что-нибудь вроде "Да задавись!" - и будешь с этим чужим человеком ласков, мил, будешь убеждать себя в том, будто она - самая родная и прекрасная, а сегодняшнее свидание со мной - сумасбродство и миллион унижений.
Я нравлюсь себе. И откуда столько логики, холода, воли? Вот каковой быть надлежит, вот мой стиль и характер, а может... еще и основа будущих моих героинь? По-моему, перспективно... Следует поразмыслить. Неужели глупый случай подтолкнул к открытию?
Человек напротив подавлен. Ему хочется уйти. Но просто встать и уйти мешает уязвленное самолюбие, необходимо найти какие-то слова, и он ищет их.
- Звонят... там, - хмуро указывает мне на дверь. Открываю. Володя. Вмиг теряюсь. Голова пуста, лицо - будто пламя лизнуло, а с языка невольно слетает:
- Входи. Знакомлю мужчин. Все мы в неловкости величайшей., но расхлебывать ее предстоит мне одной. Так. Пытаюсь изобразить беспечность мотылька.
- Посидите, - говорю, - а я - чай...
Заливаю чайник до упора, ставлю на плиту. Ох как все надоело, как опротивело, за что же такое, а?!
На кухню является Владимир. Прикрывает дверь. Лицо решительное, как у провинциального актера в роли Отелло.
- Марина, - начинает он с шепчущим придыханием, - прости за вторжение, но я не мог... Хочу сказать... Нам надо быть вместе. Всегда.
- Замуж зовешь? - лукаво вскидываю я глаза, и вдруг так весело становится, что и жутковато от этакой своей внезапной смешливости.
А Вова в растерянности... И отчего-то жалок он... Кончились его чары, и соскочили путы. Дутые чары, ветхие путы.
- Пошли! - хватаю его за безвольную руку и тащу в комнату, где тоскует мой первый супруг - чужой человек. Усаживаю их рядышком. - Ну-с, - лучусь доброжелательностью, - аудитория страждущих не полна, многих, полагаю, не хватает, однако начнем. Монолог. Итак, прибыли вы сюда, господа, с намерениями одинаково серьезными.
Они коротко переглядываются, тут же опуская безразлично глаза долу.
- Вопрос: почему именно сюда? Ответ: симпатичная баба - раз. Известная актриса, что престижно для вас, обывателей, - два. Третье и главное: а вдруг она - буксир? Вдруг вытянет из ничтожества вашего бытия? Однако не учтено: буксир будет тянуть балласт. Теперь. Вывод из разъясненного. Просьба. Более не докучать, не ставить себя в нелепое положение и искать встреч со мной посредством билетов в пункты культурного времяпрепровождения. Возможно, сейчас я говорю более чем резко, но что поделаешь - подобных вам много, и тут работает лишь доктрина, исключающая сантименты. Наконец, если вы не против, то из вежливости, на прощание, могу попотчевать вас чаем. С пряниками. Очень свежие, рекомендую.
- Самомнение - страшная сила! - говорит Вова, поднимаясь со стула.
Поднимается и мой бывший муж, равнодушно глядя сквозь меня.
Хлопнула дверь. Засвистел на плите чайник.
Ну вот... все. Нехорошо... я. Брось, Мариночка! Честно, справедливо и единственно верно. И пусть это будет привычной позицией. А сегодня... состоялась как бы генеральная репетиция. Успешно прошедшая. На бис. И новая эта роль немало меня обогатила. На всю жизнь обогатила, полагаю... Те, что сейчас ушли, были прохожими в моей судьбе. Партнерами, которых я переиграла. Они навсегда остались на своих вторых ролях, а мне надо идти дальше. Прощайте. Когда-то вы были весьма милы. И необходимы, наверное.
Не дай мне бог возвратиться к вам!
ИГОРЬ ЕГОРОВ
Приглашен был в ресторан, на празднование юбилея директора нашего районного универсама, с кем подружился около месяца назад. Думал, иду в чужую компанию, но оказалось - половина собравшихся давно и сердечно со мною знакома. Вначале удивился, потом, уяснив закономерность явления, разочаровался. Так, в разочаровании, и пировал в своем сплоченном кругу, где каждый друг другу брат, товарищ, каждый друг другом вычислен и на определенную полочку положен, подобно инструменту.
Тоска. Не доел, не допил, сослался на головную боль и пошел восвояси. А болела душа. Определить свое состояние я, впрочем, не пытался, да и невозможно было его определить, потому как ныне я запутался в себе настолько, что хоть помирай или вставляй новые мозги, где только осознание своего эго и правила приличий. Но если в общем и поверхностно, то в данный момент мною владело достаточно банальное, слепое презрение к роду человеческому, и вообще я был в непримиримом конфликте с обществом, чью не лучшую частицу представлял сам.
Я шел по пустой, ночной набережной Москвы-реки, вода ее была антрацитово-черна, зловеща, и в холоде этой масленой, влажной темноты, зажатой бетонными берегами, виделось нечто грозно сопричастное к смерти, самоубийству, могиле... Я перебирал в памяти всех, всех, всех...
Отец, мать? Добрые, жалкие обыватели, живущие по канонам, не ими выдуманным, чуточку сомневающиеся - но чуточку! - милое племя безропотной полуинтеллигенции. Деньги? Их они любили, да. Не чрезмерно, но...
Олег? Трепло и слабак. Дензнаки? Перед ними он не благоговел, однако на пропой и свободное философствование они ему были нужны до зарезу. Отсюда - все последствия.
Мишка, Эдик? Здесь просто. Жулье, ворье, лихой, злобный народец, и бабки для них - высший смысл бытия. Мишка, кстати, перепуганный инсинуациями органов, покочевряжился, поиграл в идейность, а как суета вокруг его персоны приутихла, снова взялся за фарцовку. Как говорится, сколько человека ни воспитывай, а ему все равно хочется жить хорошо.
Володька Крохин? А что он? Ловкий язык, душеспасительные речи, рассуждения в глобале, за душой - пятьдесят копеек, да и те медной россыпью, однако строптив и обидчив. Натура же рабская: предложи ему конкретную сумму, и плюнет Вова и на глобал, и на душеспасение, и на себя самого.
Моя безответная любовь Марина? Тут дело сложнее, но есть деталь: когда она из "Кадиллака" возле театра выходила, то аж все перья распустила, на публику работая: мол, вот мы какие небожители... К внешнему ее здорово тянет, это я нутром ощутил. И в первую очередь нужна ей карьера в искусстве, а само искусство - оно как бы приложение к прочему. А муженек ее вообще насквозь фальшивый. Ничего нет, одна пустота, а делает вид, будто у него всего полно. И не один он такой - стремящийся выглядеть как лорд и думать как меняла...
Вот тебе и люди искусства. А вчера в журнальчике я портрет Стрепетовой увидел. Ну и понял... всю разницу. И не только в женских образах. Эх, Олег Сергеевич, друг дорогой, подумалось, сподобиться бы тебе нарисовать такое лицо, такие глаза... Или нет подобной натуры, нет таких глаз уже, что ли, на земле этой?..
Ирочка? На день сегодняшний - одинокое светлое пятно. Оно, пятно это, вероятно, здорово потемнеет со временем, может, и в кляксу превратится, но пока я вижу в ней то, что не встречал никогда: доброту истинную, без оглядок, умничания и позерства. И чистоту родниковую. А к тому, чтобы в "Кадиллаках" разъезжать, - так это она совершенно не стремилась. Ей подобные атрибуты безразличны вообще. Ну отдельный вопрос, короче.
И вот, бредя под фонарями, я размышлял: "Чтобы познать людей, и научиться прощать, и быть выше суеты, надо познать деньги. В неограниченном их количестве. Деньги - самая серьезная школа анализа людей и мира. И, встречая лишь грязь на путях такого познания, можно в итоге уяснить светлое и великое, даже не встретив его ни разу. И главное, поверить как в него, так и в высший его смысл".
Я как-то успокоился от этого открытия. Но только миг. Опять вспомнилась покинутая компания, и вновь я озлобился. Нет, люди были противны мне. В их лицах я видел ложь, в их пальцах - жадность, в их взглядах - фальшь. Конечно, и я мало чем отличался от остальных, но... я сумел поскорбеть о себе через других, и это обнадеживало, в общем.
Набережная тянулась в бесконечность. Ночной апрельский морозец зверел, и я приходил к мысли, что променад пора завершать - нос и щеки становились посторонними и не ощущались даже колким воротником пальто. Оглянулся. Такси.
Тормоза схватили колеса, и машина, с хрустом проскользив по мерзлому снегу обочины, остановилась.
- Сокольники, - сказал я, сообразив, что шагал в обратном направлении.
- Ты чего, друг? - начал водила. - Я только...
- Только оттуда, - подтвердил я. - А скоро в парк. Но давай развернемся. Затруднения будут оплачены. - И уселся рядом с ним, размякая от тепла печки и трескотни приемника.
Такси, то есть автомобиль, дышало на ладан. Коробка урчала, лампа давления масла угрожающим красным квадратом тлела на покореженном приборном щитке, амортизаторы безвольно проваливались на ухабах, гремела подвеска...
