Дверь раскрылась; набычившись, влетел следователь, тот самый, стриженый, плохо выбритый, широкоплечий. С теми же кулаками в ссадинах от ударов — то ли по тренировочным грушам, то ли по людям, — с той же кобурой под мышкой, откуда торчал ПМ, в той же тёмной рубашке. Девяткин, когда его ухватили, толкнули к столу и швырнули на стул, ощутил запах, злой, чужой и противный. Следователь уселся напротив него за стол; разделяло их тело в чехле. Девяткин был в полном ступоре и пытался из него выбраться. Для этого, казалось, надо лишь вспомнить, как зовут следователя. Он, глядя под ноги, тщетно пытался вспомнить его имя.
— А, Пётр Игнатьевич, — начал тот, — знаете, сколько времени? Вам бы понравилось, если б вас разбудили?.. Сюда смотри, здесь я! Не под твоими яйцами! — Следователь вдруг пнул его ногой под столом. — Или покойников не видали? По мне, видали вы их, покойников. Где шляетесь, Пётр Игнатьевич? Почему мы должны вас искать, выслеживать? Я вам что сказал в прошлый раз? Сидеть, сказал… Было? Было. Целой бригадой вас ловим, нехорошо… херово.
— Виктор… Игнатьевич… — вспомнил вдруг Девяткин с облегчением. Мир перестал разваливаться.
— Вспомнил? Ладно… — сказал тот, сцепив пальцы и устремив на них прищуренный взгляд. — Вы где это были, Пётр Игнатьевич… ну, сегодня, до задержания? Это важно. Это нам очень важно. И попрошу без вранья.
— Я… — начал Девяткин, ёрзая, потому что наручники резали, — был где?
— Ну да, где были? Может, вышлем бригаду туда, где были? Может, там труп? Зачем ему, как собаке, не по-людски лежать? Всё равно найдём, так, может, сразу, чтоб нас не мучить?
— Не понимаю, о чём вы… — ответил Девяткин.
Мешал чехол на столе. Если бы показали, что в нём, немедленно бы всё открылось. Загадка чехла прибавляла ещё одну неясность к груде прочих и блокировала мозг.
— Не знаете? А мы знаем. — Следователь, вскочив, обошёл стол, встал за спиной Девяткина и сказал ему в ухо: — Будем сотрудничать, Пётр Игнатьевич? Ну, давайте — и по домам.
— Сотрудничать?
— Это вам решать. Потому что когда я начну, будет поздно. Тогда вам вменят препятствие следствию…
Тут Девяткин слетел на пол, так как стул из-под него вышибли. Он, извиваясь, старался встать, чтоб не били лежачего.
— Стулья шаткие, — съязвил следователь и скривился. — Нет миллионов, чтобы купить новые. Может, ваш банк кредит даст на стулья, с которых не падают? Даст, не даст? Если мы им напишем, что их сотрудник падает тут со стула, может, дадут кредит? Ладно, сели… Скоро, бля, три часа. Продолжим… Мокрый вы, Пётр Игнатьевич, от чего? — спросил следователь, усаживая его.
— Адвоката… — бросил Девяткин, вновь оказавшись носом к носу с чехлом. — Я больше ни… Что у вас?
— То, что я собирался вас отпустить, но брюки… Описались, Пётр Игнатьевич? Обоссались? — заржал следователь, сев напротив. — Что значит, как нас учили, волнение и потерю контроля подозреваемого над телесными функциями — в результате чувства вины, тревоги и… всякой психики.
Следователь выглядел гнусно.
Это был типичный пример холерика, психически неустойчивого, обвиняющего других даже в собственных ошибках, срывающегося без причин, измышляющего нелепые версии, агрессивного, мнительного, злого. Это удерживало Девяткина от признания. Вероятно, будь вместо психа с пистолетом спокойный и без затей опер, который, раскрыв чехол, показал бы Лену или Катю, Девяткин сразу бы рассказал все, как есть. Может быть, и чехла не надо, но если б попросили спокойно и без надрыва, в рамках норм сыска — он бы всё открыл. Но объясняться с этим психом, который уже придумал собственный сценарий и требует лишь нужных доказательств, — значит, собственно, угробить себя.
— Я не волнуюсь… Я выпил пива, — сказал он. — Где адвокат?
— Пьют, знаете, неспроста, — гнул следователь. — Есть пиплы, пьют специально. Я вас бы, верите, отпустил. Что обоссались вы даже — пусть. Вот так. Я добрый… Если б вы вдруг не сунулись с адвокатом. Безвинный, он — как? Ничо, твердит, я не сделал. А чмо, как вы, начинает права качать… На фиг, по логике вещей, вам адвокат, если вы безвинны? Я вас, что, в чём-нибудь обвинил? Наркотик вам подложил в карман? Какую-нибудь улику? Бью вас? Зачем же вам адвокат? А, думаю, — адвокат?! Зачем? Стало быть, проболтаться, как вот в штаны нассал? Адвокат — значит, есть что скрыть? Прав я, Пётр Игнатьевич? Лучше — без адвокатов. Скажем, вы просто так про адвоката, от раздражения. Суд учитывает добровольность признания, вам это важно. Рассказать, что с маньяками в зоне делают? Режут… Кто тут, не скажете? — Следователь потянулся к молнии на чехле. — Посмотрим? Вам принести очки? Кто у нас тут? Марина, которую вы под джип? Или новяк? Вид мёртвых очень воздействует, прочищает ум. Иной, верите, ерепенится, а запрёшь его в морг с убитыми на ночь, он утром шёлковый. Кто у нас тут? Ваш кто?
Девяткин молчал, покрываясь потом.
— Нет, Пётр Игнатьевич, я не злой, — услышал он. — Я не буду вам до поры до времени устраивать ставки с жертвами. Я вам шанс дам. Нужно признание. И тогда вам не будут совать труп под нос. Просто скажете: как, кого и когда — и всё. Обещаю! Нам гуд — и вам. Нам гуд, так как получим премию и займёмся каким-нибудь новым чмо. Их масса — чмо, Пётр Игнатьевич. Как я понял, вы жуковский маньячок? А есть химкинский, битцевский, одинцовский… Что вы молчите? — Следователь вдруг вмазал ему пощёчину. — Оклемались? Жду. Бросим думать про адвоката и честно выложим все следствию. Хотя бы потому, что адвокат деньги слупит — и не поможет, ясно. Я куда лучше. Я вас разделаю под орех, сведу в КПЗ в кровянке… Вас знаете где нашли? — Он, подойдя к Девяткину, ткнул его в глаз, потом легонько в нос, чтоб кровь хлынула. — Пьяного подобрали вас, с кем-то дрались. Протокол писать?
Девяткин отводил лицо от ударов.
— А ну, сел прямо! — приказал следователь. — Играют в героев, не зная, что их дальше ждёт. А потом попадают в зону и пишут оттуда, что, если б знали, как тут будет, то рассказали б всё дяде следователю, чтоб скостить срок. Я вам попросту, как гуманист, объясняю, что будет… А будет хуже. Все вас там бить начнут. И почему же тогда нам, культурным, не пообщаться? У вас, знаю, высшее образование — и у меня тоже. Не думайте, что все здесь тупые качки. У нас люди с передовыми запросами. Фрейда знают… — Он вытянул из стола журнал. — Гляньте! Серьёзная пресса, название — «Психология», я выписываю. Я, вас встретив, кое-что перечитал. Интереснейшая картина! Точь-в-точь вы! — Он, пройдя с журналом к Девяткину, опустился на край стола. — Я сперва вам концепцию. Жалко, вы не психолог, но напрягитесь: и поучительно, и про вас… Был такой Зигмунд Фрейд в прошлом веке, и он сказал, что все действия вызваны сексуальной энергией. Всё — с секса. Прогресс вызван тем, что нормы и законы переводят секс в трудовую энергию, иначе все только б сношались… Много он умных вещей сказал. Главное, что у многих секс не переходит в трудовую энергию, не сублимирует. У этих всё только для удовольствия — ищут кайф, как вы. Девушек по дороге снимают, трахают, хотя есть жена, любовницы… То есть, одному на секс часа хватает, другие же в нём круглосуточно. Журнальчики покупают, видео смотрят, бродят ночами, чтоб найти женщину… ну, вы поняли. У вас ведь есть журнальчик? Есть? Работают лишь для виду — как вы в своём банке, чтоб главный свой интерес скрыть. Это всем известно, это обычно: много гормонов, парень идёт насиловать… Известно ли вам другое, Пётр Игнатьевич? Есть насильник — а есть маньяк. Здесь Фрейд. Теперь, прежде чем дальше… Смотри сюда! — Он врезал Девяткину в лоб журналом. — Что, говорить не хочешь? Брезгуешь? Что, богат очень? Знай, на следствии первое правило — отвечать. Хочешь, чтоб я учил тебя по мордам? Образованный — выбирай. Будем общаться или нет?
Девяткин, потупившись, закивал, чувствуя, как горит кожа.
— Я говорю, — вёл следователь, — что насильник — это насильник. А вот маньяк — другое. Маньяк — убийца.
Девяткин кивнул. Казалось, с ним идет игра в кошки-мышки, а сыр — в чехле с покойником.
— В Жуковке есть маньяк, — излагал следователь. — Завёлся недавно… Странно завёлся, Пётр Игнатьевич, после того, как погибла ваша попутчица и… Но нечего погонять коней, нечего… — он похлопывал по чехлу. — Здесь женщина, жуть красивая. Светленькая и стройная, грудь номер пять, блондиночка… Показать вам? Может, знакома?.. Ну, так знакома?! — гаркнул вдруг он.
— Воды… — произнёс Девяткин, чувствуя, что впадёт в истерику, если не сменит как-нибудь тему.
— Вы побледнели… — Следователь приподнял его за нос. — Отчего? Рассказать, где нашли? Представь, голую, чуть прикопанную, в леске нашли, вот недавно… свеженькая… Ты убил?
— Нет!!! — вскрикнул Девяткин, дёрнувшись, чтобы встать, и хотел уже объяснить про Лену, бросившуюся на шею, потом про нож и клоуна, и про бордюр, с которого неудачно слетел.
