Я согласна, семнадцать лет - срок достаточно долгий, но что-то мне подсказывало, что провалы в памяти учительницы музыки были связаны не с этим, а с той обработкой, которой она была подвергнута молодой начальницей. Подтверждением тому стало любопытное наблюдение, которое я сделала, выйдя из класса. Обернулась, услышав характерный перестук острых каблучков, и увидела вприпрыжку удалявшуюся по коридору "лисичку". Бьюсь об заклад, еще минуту назад она стояла под дверью, за которой я разговаривала с Зинаидой Арсеньевной, и, приложив ухо к замочной скважине, жадно ловила каждое слово.
- Куда дальше? - спросила я себя, переступив порог музыкальной школы, и посмотрела на часы. И невольно присвистнула: на малоинформативные беседы с директоршей и пожилой учительницей музыки у меня ушло почти полтора часа из тех трех, что Венька разрешил мне потратить на обработку местной прессы на предмет безоговорочной поддержки нашего замечательного кандидата. Конечно, если я отправлюсь на улицу Дружбы, которая находится в противоположном конце города - как минимум полчаса на одну дорогу, - к намеченному времени я не вернусь. Хорошо, тогда я сошлюсь на то, что я лишилась машины. И все равно Венька будет недоволен...
Ну и пусть, для меня много важнее узнать, что случилось с Наташкой пятнадцать лет назад, нежели пропихивать в губернаторы выскочку Пашкова. Особенно если учесть, что этот паршивый кандидат, возможно, каким-то боком причастен к ее исчезновению. И я решительно направилась к ближайшей автобусной остановке, бросив взгляд в сторону скверика. Там я когда-то поджидала Наташку, усердно пиликавшую на своей скрипочке, с которой она не рассталась до последнего своего дня, так с нею и ушла. Что-то мне не понравилось собственное выражение "до последнего дня". Имею ли я право так думать, не зная, что произошло в давний августовский вечер?..
А той лавочки в скверике, на которой я сиживала с книжкой, больше не было. На ее месте стоял большой рекламный щит, а на нем - агитационный плакат Пашкова. У меня руки зачесались сорвать его. Сама не знаю, как я удержалась от почти непреодолимого соблазна.
***
- Одну минуточку, - произнес за дверью молодой голос и поинтересовался:
- Кто там?
Мне не оставалось ничего другого, кроме как в очередной раз использовать свое удостоверение.
- Я из газеты, - сказала я и полезла в карман за "корочками".
Замок щелкнул, дверь, взятая на цепочку, приотворилась, и я увидела очень немолодую женщину в байковом халате. У женщины было породистое лицо, которое даже старческие морщины не в силах были испортить, и красивая пышная седина, прихваченная широким бархатным ободком.
- Из газеты? - переспросила она и заглянула в мое удостоверение. Подумав, сняла дверную цепочку и пригласила:
- Проходите.
Я вошла и неловко затопталась в тесной прихожей, пытаясь снять ботинки.
- Ну что вы, не разувайтесь, - всплеснула она руками.
Я с сомнением посмотрела на мокрые разводы на линолеуме: снег, набившийся в рифленую подошву моих ботинок, начал таять.
- Ну не здесь же нам разговаривать, - сказала Радомыслова. - Пойдемте в комнату.
Хотя с чего я взяла, что это именно она? Я ведь даже не удосужилась ее об этом спросить.
- Простите, - пробормотала я. - Вы Ираида Кирилловна Радомыслова?
- Ну конечно, - кивнула она. - А вы, вероятно, по очередной жалобе?
- По жалобе? По какой еще жалобе?
- Значит, вы по другому поводу, - констатировала Радомыслова и посмотрела на меня внимательнее. - Ну проходите, проходите, не стесняйтесь.
Я вошла в комнату, обставленную старой мебелью, не какой-нибудь там из прессованных опилок, а из настоящего дерева. В этом я как-нибудь разбираюсь, а вот в стиле - не очень. В конце концов я все-таки решила, что интерьеры Радомысловой если и не из "времен очаковских и покоренья Крыма", то, по крайней мере, начала нынешнего века, бесславный конец которого мне выпало лицезреть. Еще я мысленно прикинула, смогла бы лично я существовать среди таких торжественных трюмо и комодов, и решила, что чувствовала бы себя в таком окружении будто на кладбище, несуетно и спокойно, как и должно себя чувствовать перед лицом вечности. Собственно, Ираида Кирилловна Радомыслова именно так себя и вела: сдержанно и без суеты.
- Присаживайтесь, - предложила она мне, указуя на уютное кресло возле окна. - А я буду через минутку.
Пока она отсутствовала, я окинула комнату более внимательным взглядом. Не то чтобы меня мучило любопытство, просто делать мне все равно нечего было. Заметила натюрморт, написанный маслом, в простенке между комодом и какой-то диковинной этажеркой. На полках последней стояли несколько пожелтевших фотографий в старинных паспарту. Я было вытянула шею, чтобы получше их рассмотреть, и едва успела вовремя отпрянуть, потому что в комнате появилась хозяйка. Оказывается, она отлучалась для переодевания: теперь на ней было строгое черное платье с белым воротничком, а вместо домашних шлепанцев черные остроносые лодочки. Еще она держала в руках большого рыжего кота и привычно и неторопливо гладила его по шерстке, будто четки перебирала.
- Ну вот, теперь можно беседовать, - объявила Радомыслова, опустилась на стул у комода и посадила рыжего кота себе на колени. Тот сразу свернулся в клубок и так сладко засопел, что меня немедленно потянуло в сон. В результате вопрос хозяйки: "Так что же вас ко мне привело?" - почти застал меня врасплох.
Я тряхнула головой:
- У меня к вам несколько вопросов, а может, всего один. В зависимости от того, что вы мне на него ответите.
- Слушаю вас внимательно. - Глаза у Радомысловой были не по возрасту молодые и светились почти детской любознательностью.
- Скажите, пожалуйста, Елена Богаевская - ваша ученица?
- Да, она у меня училась, - спокойно, с достоинством ответила Радомыслова и едва заметно улыбнулась. - Как я понимаю, ваш интерес вызван тем обстоятельством, что она должна была давать концерты в городе?
- Но в последний момент отказалась, - продолжила я. - Вас это не удивило?
Старая учительница медленно покачала головой:
- Честно говоря, не удивило.
- А меня удивило, - призналась я. - И очень заинтриговало.
Радомыслова снова провела рукой по рыжей шерстке своего спящего прямо-таки летаргическим сном кота:
- Думаю, об этом вам следовало расспросить саму Елену Богаевскую, я же могу отвечать только за себя.
Достойный ответ, ни к чему не придерешься, и все-таки я попыталась возразить:
- Я пробовала это сделать, но так ничего и не узнала. Я разговаривала с ней вчера утром в гостинице, и она мне сказала только, что ей не нужно было бы сюда приезжать еще пятьдесят лет как минимум.
- Тогда так и напишите в своей газете, - посоветовала мне Радомыслова.
Мне не оставалось ничего другого, кроме как признаться:
- А если не для газеты?
- Тогда я тем более не вижу причины для вашего любопытства, - отпарировала учительница. Кот на ее коленях лениво приоткрыл янтарный глаз и посмотрел им на меня. Если я что-то понимаю в кошачьей психологии, то в нем был незамысловатый вопрос: "Ну, чего пристала?"
Я поняла, что темнить с благородной хозяйкой и ее проницательным котом себе дороже, и высказалась без обиняков:
- У меня личная причина. Боюсь, мне трудно будет это вам объяснить, но я предполагаю, что пятнадцать лет назад с Еленой Богаевской что-то произошло, и, как мне кажется, что-то ужасное. Именно поэтому они всей семьей тогда и уехали из города, практически в одночасье. По той же причине она пятнадцать лет сюда не возвращалась. И вот она наконец решилась, приехала, но уже в аэропорту...
Я замолчала, вспоминая каменное лицо примадонны, полузакрытое роскошным букетом, потом снова собралась с мыслями, но о Пашкове говорить не стала, выразилась более нейтрально:
- ..Видимо, на нее сразу нахлынули какие-то неприятные воспоминания. Думаю, она провела ужасную ночь в гостинице и в конце концов решила отказаться от запланированных концертов. Насколько я знаю, при этом она безоговорочно согласилась выплатить причитающуюся с нее неустойку.
Музыкальная старушка в очередной раз продемонстрировала мне свой природный ум, а может, и благоприобретенный, почем я знаю:
- Пока не вижу, какое это имеет отношение к вам лично.
- У меня есть подозрение, что история Елены Богаевской каким-то образом связана с судьбой моей подруги. Она тоже училась в вашей школе, только играла на скрипке. Наташа Русакова, может, помните?
- Если она скрипачка, то вряд ли. Я ведь преподавала фортепиано. Хотя... Наверняка видела где-нибудь в школьном коридоре. Если бы вы мне показали ее фотографию, я бы, возможно, ее и узнала. У меня хорошая память на лица, ответила Радомыслова, и я сразу ей поверила.
Я подняла с полу сумку, которую приспособила у ножки кресла, достала одну из сделанных Валентином фотокопий и молча ей протянула.
