Анонимный автор - Молчание Апостола

– Садитесь, – коротко скомандовал Коэн.

– Аргументы, аргументы, – говорил МакГрегор, вертясь на стуле от нетерпения. – Что может быть вещественным доказательством ваших построений? Таким, которое можно было бы пощупать – и предъявить миру?

Коэн задумался, но не надолго.

– Карта, – сказал он.

– Карта? – переспросил Артур.

– Карта Августа, она же карта Елены. Матери императора Константина. Ведь новый Иерусалим строила, вернее, воссоздавала, она. Уже на новом месте – но пользуясь картой Августа. Вы историк, и должны, наверное, помнить, что Октавиан Август отдал распоряжение составить подробные карты всех крупнейших городов империи и провинций. Так вот эта карта совпала бы скорее с описаниями Иосифа Флавия, чем с Иерусалимом нынешним, с той его частью, которая называется Старым Городом.

– Из-за того, что «на новом месте»?

– Именно. И из-за того, что Елена включила в черту города.

– Значит, карта? – полувопросительно-полуутвердительно повторил Артур.

– Карта. И, если это возможно, хроники. Свидетельства. Неважно чьи. Но имя должно быть весомым. Значимым. Достойным доверия.

– Свидетельства чего?

– То есть, как чего? Куда и как исчез тот, настоящий Иерусалим! Ведь не растаял же он в воздухе. Но прежде всего – карта.

– Карта. Хроники. Карта. Карта. Хроники, – бубнил Артур, направляясь к дверям. Уже открыв дверь, он опомнился, обернулся и произнес:

– Огромное вам спасибо, профессор. И надеюсь, до встречи.

– Всегда рад видеть вас, баронет. Удачи.

Уже садясь в машину, МакГрегор продолжал бубнить:

– Карта. Хроники. Карта. Карта. Хроники. Но прежде всего – карта.

– О чем ты? – Эли перешла на французский, сама того не заметив. – Какая карта? Какие хроники?

– Дед, – внезапно произнес Артур. – Дед. Это связано с ним, я уверен.

– Боже, – простонала Эли. – «Карта. Хроники». Теперь еще и какой-то дед.

– Не какой-то, маркиза! Мой дед! Мой! Тоже Артур, седьмой баронет МакГрегор! Джеймс! Хэлло, ты не заснул?

– С вами заснешь, прошу прощения, сэр. Один день веселее другого, – отозвался с водительского кресла Ричардсон. – Куда рулим?

– Прямиком в Гринвич, к старушке Нэнни.

– Слушаюсь, сэр.

Геринг, увешанный всеми мыслимыми наградами, включая и те, что получил еще за Первую Мировую войну, слегка вспотевший, вошел в зал. Дуче уже шел ему навстречу.

– Бенито! – Геринг расплылся в улыбке и протянул Муссолини руку, толстые пальцы которой были сплошь в старинных редких перстнях с огромными драгоценными камнями.

– Эрман! – дуче осторожно пожал огромную лапу рейхсмаршала, стараясь не поцарапать свою ладонь обо всю эту коллекцию перстней. И указал Герингу на старинное кресло у небольшого столика. Сам он сел рядом, чуть наискосок от гостя.

– «Эрман»… – передразнил его Геринг. – Hermann, Бенито, Hermann. Разве трудно произнести «Х-х-х…» Это же как выдох: «Х-х-х…» И, не обижайся, старина, но это, право, странно, что ты до сих пор едва говоришь по-немецки. Хотя по-французски, насколько я знаю, ты способен говорить почти без акцента, да и по-английски, рассказывали, вполне ловко изъясняешься…

– Эрман, – дуче, наклонившись вперед, положил руку на бедро немца. – Но ты тоже не говоришь итальянский.

– Это разные вещи, – напыщено произнес Геринг. – По-немецки уже говорит вся Европа. Скоро заговорит и Англия. Ты чей союзник, в конце концов? Черчилля или наш?

Дуче рассмеялся – с оттенком подобострастия. Геринг, однако, не унимался. Забыв о своей миссии, он словно хотел поквитаться с Муссолини за унижение 1925-го года, когда дуче отказался его принять. Его, второго человека в партии, героя недавней войны!

– Когда-то великий вождь итальянского народа отказался принять скромного ветерана в капитанском чине, заместителя по партии другого скромного ветерана, чья фамилия была Гитлер.

– Эрман… – примирительно произнес Муссолини.

– Да, Бенито, я понимаю, – ноздри Геринга угрожающе раздулись. – Мы еще не были у власти в Германии, а ты уже был в La Bella Italia[49] человеком номер один. Можно понять. Кто были мы – и кто был ты. – Он поднял руки ладонями вперед в жесте типа «не спорю». – Но сейчас?

Дуче пожал плечами, наигранно демонстрируя, что не вполне понимает, о чем речь.

– Я приехал в Рим позавчера, – продолжал изливать свои обиды Геринг, – я, рейхсмаршал Великого Рейха, но разве ты был на перроне, чтобы встретить меня? О нет, ты прислал этого проныру, своего зятя, Чиано. – Геринг погрозил собеседнику пальцем. – И наверняка потому, что знаешь, как мы ненавидим друг друга.

– Не-е-ет… – примирительным тоном протянул Муссолини. – Не есть правда.

– А, плевать, – махнул рукой Геринг. – Но прежде, чем мы поговорим о делах военных, а разговор будет серьезным, кое-какие мелочи.

– Si[50], Эрман, – дуче подобрался, всем своим видом выражая внимание.

– Ты помнишь мой приезд в 1931 году?

– Мы же встретился, нет?

– Да, тогда ты меня принять соизволил. Но мне нужен был Ватикан. Голоса избирателей. Католиков Рейнской области – и особенно Баварии. Меня, однако, не принял ни папа, ни его статс-секретарь.

Муссолини пожал плечами.

– Я не командую Ватикан.

– Нет? – Геринг наигранно удивился и тут же расхохотался. – А зря! Папа Бенито – звучало бы славно! – Отсмеявшись, он вытер уголки глаз платком и уже серьезно продолжал:

– Сейчас такой острой нужды в поддержке Ватикана мы не испытываем, выборы нам, хвала фюреру, не проводить. Но нам нужны слова примирения, произнесенные Ватиканом вслух – и громко. Конфронтация с католиками – вещь достаточно неприятная. И в Германии, и в Европе. Папа хмуро смотрит на нас – паства реагирует. Пополняются ряды Сопротивления, множатся бойкоты, диверсии, саботаж… С этим надо кончать.

– Эрман, – дуче, улыбнувшись, развел руками. – Я говорит: не командую Ватикан.

– Да, да. Ты «говорит». Но дело делать надо. Первые шаги. Пусть даже шажочки. Мы уже заткнули на время рот Розенбергу, он громче всех вопил о том, что нужно очистить Германию не только от евреев и еврейства, но и от католицизма. Жест доброй воли номер один. Сделаем же и второй шажок. Символический, но тем не менее… – Геринг внезапно взревел: – Кауттер!!

Адъютант Геринга, приоткрыв дверь, заглянул в зал:

– Слушаю, господин рейхсмаршал.

– Подарок!

– Яволь.

Голова исчезла, и через полминуты Кауттер, подтянутый офицер в форме капитана Люфтваффе, беззвучно материализовался в зале, неся небольшую шкатулку черного дерева, обитую по углам золотом и с золотым же замочком. Поставив ее на стол перед шефом, он поинтересовался:

– Какие еще будут приказы, господин рейхсмаршал?

– Свободен, – Геринг небрежно махнул обвешанной перстнями ладонью. Капитан исчез так же бесшумно, как и появился.

– Бенито, дружище, – толстяк пододвинул шкатулку поближе к Муссолини. – Ты вхож в Ватикан. Встречаешься с папой. Тебе нетрудно будет передать этот скромный подарок от имени Рейха.

– Просто коробка? – удивился дуче.

– Не «просто коробка». То, что в ней. Открой. Взгляни.

Маленький золотой ключик был вставлен в скважину замочка. Муссолини повернул его и открыл шкатулку. Потом достал содержимое: свиток пергамента, в который были завернуты несколько пергаментных листов-свитков меньшего размера. По центру он был перехвачен тонкой золотой цепочкой. Дуче вопросительно посмотрел на собеседника.

– Реквизировано в Голландии, у еврея-антиквара. – Он хохотнул. – Хотя достаточно было сказать «антиквар». Они же все евреи. Так вот, спецы из моей комиссии по конфискации предметов искусства доложили, что для Ватикана эти пергаменты представляют большую ценность. Для Ватикана. Для меня – нет.

– Ну да, это же не Рубенс, – улыбнулся Муссолини.

Теперь рейхсмаршал уже хохотал от души. Огромный живот его, хотя и перехваченный поясом и портупеей, колыхался как желе на тарелке.

– О, Бенито, – Геринг вытер слезы смеха, – отлично сказано. Это не Рубенс. Рубенсом я бы не швырялся, ты прав.

– Но что это? – дуче держал в руке свиток.

– Какая-то карта и какие-то священные тексты первого века, Бенито. Первого!