— 45–27, вы превышаете скорость! Остановите машину! 45–27! Немедленно остановите машину, 45–27.
Сидящие сзади пока не оборачиваются, но он хорошо видит их затылки. Так. Водитель отреагировал на его слова: «Москвич» резко прибавил и идет теперь под сотню. Кажется, они всё поняли и стали уходить. Повернут? Да. Свернули вправо и пока уходят от него по обочине, обгоняя общий поток. Его дело сейчас маленькое: не отпускать их ни на метр. И быстро связаться с вертолетом. Ровнин отключил громкоговоритель и сказал:
— «Крыша-девять», я — семнадцатый. Налетчики в зеленом «Москвиче» номер 45–27 обнаружили меня и уходят на полной скорости. Преследую их вплотную. Возможна перестрелка. Как поняли?
— Понял вас хорошо, семнадцатый. Идем к вам. Предупреждены все посты, поднят оперативный отряд, две ПМГ следуют к вам в предельной близости. Мы тоже скоро будем. Держите нас постоянно в курсе, слышите, семнадцатый?
— Спасибо. Попробую.
Поля по краям шоссе кончились. С двух сторон пошли яблоневые и грушевые сады. Выплыл и остался позади указатель поворота направо: «Троицкое — 800 м». Троицкое — это, кажется, поселок и крупный совхоз. Точно, совхоз. И расположен он примерно в десяти километрах от шоссе. Надо ждать, что они сейчас завернут именно туда, потому что у них появился шанс спокойно, без помех, убить его в яблоневых садах. Так и есть. Сворачивают. Зеленый «Москвич» резко вильнул, заюзил, завизжали тормоза. Машина ушла вправо, нырнув в деревья, и Ровнин тут же повернул за ней. Щебенка. Серый, вбитый в высохшую землю щебень, и никого вокруг, одни яблони. Да, они сейчас выжимают из своей машины километров сто сорок. Всё, игрушки кончились, надо стрелять по их протекторам. Только делать это надо на сейчас, а на открытом пространстве, иначе вертолет может их не найти среди деревьев.
— «Крыша-девять», я — семнадцатый, — сказал Ровнин. — Налетчики свернули на щебенку вправо, едут в сторону Троицкого. Следую за ними. Как меня поняли?
— Все ясно, семнадцатый. Сейчас же сообщим об этом ПМГ и держим курс туда.
Наконец сады кончились. Потянулись бахчи. Дыни, тыквы, арбузы. Ровнин взял пистолет левой рукой и включил громкоговоритель:
— 45–27, не усугубляйте свою вину! Немедленно остановите машину! 45–27! Немедленно остановите машину! В противном случае вынужден буду открыть огонь!
Один из сидящих сзади обернулся, и Ровнин сразу узнал в нем лопоухого. Лопоухий некоторое время смотрел на него и наконец поднял на уровень глаз пистолет. Хорошо. Значит, они не принимают его всерьез. Надеются испугать пистолетом. А в случае чего и пристрелить из него же. Чтобы не дай бог, если кто работает рядом, не услышал. Ну что ж, пробуйте, гады. Целься, целься, лопоухий. На такой скорости, через стекло, на щебенке ты не только в меня, ты и в слона не попадешь.
— Немедленно остановитесь, 45–27!
Надо ждать, что они вот-вот затормозят. Ровнин выставил левую руку с пистолетом в окно, целясь в ближнее колесо.
— Остановитесь или стреляю!
Ровнин уловил звук разбитого стекла: это выстрелил лопоухий. Пуля даже не царапнула машину, но лопоухий, целясь, продолжал стрелять, и один выстрел каким-то чудом попал в правую часть лобового стекла. Надо не обращать внимания на выстрелы, самое главное сейчас — поймать момент их торможения. И он поймал, потому что, когда они наконец затормозили, Ровнин успел дать тормоз лишь мгновением позже. Машины пошли юзом, выбивая щебень, и именно в этот момент он успел двумя выстрелами пробить у них оба задних колеса. Пока они открывали двери, Ровнин вывалился из машины и выстрелил в воздух так, что всем четверым пришлось сразу же лечь на землю.
— Сдавайтесь! — крикнул Ровнин, отползая за заднее колесо. Сдавайтесь, сопротивление бесполезно! Вы окружены и блокированы! Подходит вертолет!
Он прислушался: кажется, кто-то из них отползает в правую сторону. Да, хорошо слышно громкое шуршание. Нельзя позволить им окружить себя. Ровнин быстро выглянул из-за колеса и тут же выстрелил на звук. Шуршание прекратилось.
— У него осталось пять патронов, — сказал кто-то. Сразу же отползший справа защелкал из-за арбузов пистолетом. Раз выстрел. Два. Три. Двумя ответными выстрелами Ровиин заставил его прекратить стрельбу и по звуку понял, что тот отполз чуть дальше.
— Сдавайтесь! — крикнул Ровнин. — В противном случае буду вести огонь на уничтожение! Считаю до трех!
У зеленого «Москвича» молчали.
— Повторяю, считаю до трех!
Прижавшись к земле, Ровнин сунул руку под брючный ремень и осторожно вытащил «Малыша». Быстро подтянул его по земле к груди — и тут же понял, почему они так осторожно стреляют. Они боятся повредить его машину. Ведь их машина уже не на ходу. Конечно. Они рассчитывают быстро убить его и уйти отсюда со всеми удобствами, на оперативных «Жигулях», бросив свой продырявленный «Москвич».
— Раз! — крикнул Ровнин. — Два!
Тут же он увидел, как «Шофер» пополз влево. Ровнин выстрелил по нему прицельно, «Шофер» замер на месте и секунд через пять застонал. Значит, он в него попал, и попал серьезно, иначе бы тот молчал.
— Не дайте ему перезарядить, — сказал тот же голос. — У него один патрон.
И в самом деле, в пистолете у него остался один патрон. Всё знают, сволочи, и систему пистолета успели определить. Ровнин нащупал правой рукой «Малыша». Ничего. По идее, они сейчас должны кинуться на него. Может быть, они сделают перед этим что-то отвлекающее. Только он подумал об этом, как о крыло разбился брошенный справа ком земли. Ровнин сжал «Малыша» и увидел, как они рванулись к нему с двух сторон, стреляя на ходу: двое слева, один справа. Короткой очередью он сбил первого — это был, как он понял, «Длинный» — и, чувствуя, что его задело и что силы уходят, безжалостно ударил в упор по набегающим «Рыжему» и лопоухому. Оба упали буквально в метре от него. Лопоухий попытался приподняться — и лег. Кажется, попал он по ним прочно и серьезно, но и его задело. Да. Кажется, его довольно прилично задело, продырявили его все-таки, сволочи, и он почувствовал, как слабеет. Черт, весь левый бок прямо горит. Главное, боли он пока не чувствует, но бок горит, будто его сожгли. Что же это с ним? Вот так, наверное, умирают. Вот его собственная рука — безжизненная, бессильная. А это — шум вертолета. Да, шум вертолета. И кроме этого шума, больше ничего нет. Ничего, совершенно ничего.
Когда Ровнин очнулся, то увидел над собой чье-то лицо. Лицо плыло над ним, шевелясь, качаясь; оно то уходило в туман, то возвращалось. Что же это за лицо? Чье же оно? Надо остановить его, приказать ему остановиться. Остановить. Постепенно это ему удалось. Лицо наконец остановилось. Но Ровнин по-прежнему не видел, кто это. Он просто понял, что остановившееся лицо — лицо женщины. Что же это за женщина? Ему очень хотелось бы знать это.
Ганна. Конечно, без всякого сомнения, это Ганна, ее губы шевелятся, но что же она ему сейчас говорит? Нет, она ничего не говорит, она плачет.
Кажется, его прооперировали. Прооперировали, потому что внутри все как будто стянуло. Больно. Очень больно. Он попробовал позвать Ганну, двинул языком и почувствовал: что-то мешает. Вот это что: резиновая трубка. Стома. Значит, он в реанимации. А вот капельница.
Ганна заметила, что он смотрит на нее. Ровнин собрал все силы, которые только в нем были, и понял, что все-таки не сможет спросить, что с ним. Ему трудно открыть рот и задать простой вопрос: «Что со мной?» Все-таки он спросил, но вместо вопроса из его рта послышалось одно шипение:
— Ш-шо… шо… шо-ой?
Ганна лихорадочно вытерла слезы:
— Андрюшенька!
Заулыбалась. Зарыдала в голос. Наконец успокоилась. Пригнулась к нему:
— Андрюшенька, все будет хорошо. Ты слышишь, все будет хорошо!
Нет, он не в реанимации. В реанимацию посторонних не пускают. Что же с ней? Почему она так плачет? Ровнин молча закрыл и открыл глаза: она должна понять по этому его знаку: он думает то же самое, что она сказала.
ПМГ, СКАМ — передвижные милицейские группы, служба контроля над автомашинами.
