Мужчины выбрались из машины и пошли по узкой тропинке, которая вела за строение. Науманн шел впереди, за ним Стеттон; доктор, предварительно вытащив черный кожаный баул, замыкал шествие.
Они обнаружили, что остальные уже там и в одном из многочисленных сараев греют руки над костром, который они развели из старых плах. Вновь прибывшие подошли, и все сдержанно раскланялись друг с другом.
Стеттон заметил на земле у ног месье Шаво длинный черный деревянный ящик и удивленно на него уставился.
Науманн и Фраминар отошли вместе в угол сарая и начали что-то вполголоса обсуждать. Доктор поставил свой баул на землю и сел на него. Месье Шаво остался стоять у огня и воспринимал происходящее с полным равнодушием.
Вскоре Науманн и Фраминар вернулись и объявили, что в сарае недостаточно света, поэтому решено, что все должны выйти наружу. Они вдвоем вытащили деревянный ящик, поставили его на землю и открыли, явив присутствующим две шпаги.
- Снимите ваши пальто, месье, - распорядился Фраминар, который, как старший из двух секундантов, имел право командовать. И вполголоса обратился к Шаво: - Поторопитесь, а то мы замерзнем.
Противники сняли пальто и головные уборы. На Шаво был надет обтягивающий шерстяной жилет, Стеттон остался в плотно вязанной фуфайке.
Он действовал чисто механически, бесконечно повторяя про себя совет синьора Доници, касающийся маленькой хитрости из арсенала самого синьора.
"С разворота вниз и одновременно укол".
При этом Стеттон крепко стиснул губы, чтобы не повторить этого вслух...
- Месье Шаво, ваш выбор, - сказал Фраминар. С этими словами он поднял ящик и поставил его на торец.
Шаво подошел и вынул одну из шпаг. Едва он это сделал, как Фраминар поскользнулся на утоптанном снегу и упал.
Ящик перевернулся, но Шаво успел подхватить его.
При этом его кисть коснулась острия одной их шпаг, и он с проклятием отдернул руку.
- Что такое? - спросил Стеттон, сделав шаг вперед.
- Ничего. Просто укол, - равнодушно отозвался Шаво, поднимая свою шпагу.
- Но если вы ранены...
- Говорю же вам, ничего!
Фраминар тем временем поднялся на ноги и, пробормотав извинения, подал Стеттону другую шпагу. Он настоял на том, чтобы осмотреть руку Шаво, но, увидев, что это просто царапина, развел соперников по своим местам.
Стеттон сжал губы, чтобы удержать их от дрожи.
И сильно удивился, услышав команду Фраминара:
- Господа, en garde! {В фехтовании - в состоянии боевой готовности (фр.)}
Быстрый обмен салютами, и затем вращение стали.
От первой же встречи с оружием Шаво у Стеттона упало сердце.
Жесткость глаз Шаво была сравнима только с твердостью его руки. Стеттон ощутил и то и другое сразу.
Конкурировать с этим человеком было невозможно, но при этом... при этом он почувствовал, как кровь взыграла в его жилах.
Они прощупывали друг друга.
Шаво фехтовал с некоторой осторожностью, имея в виду предательский лед, который был у них под ногами. Стеттон сосредоточил все внимание на своем запястье и предоставил телу самому заботиться о себе. Шаво, увидев это, подскочил ближе, подставляя Стеттону эфес своей шпаги.
Внезапно блеснула сталь, быстрый поворот, и Шаво, низко наклонившись, как пантера прыгнул вперед.
Острие его шпаги прорвало фуфайку Стеттона, тот отпрыгнул в сторону, чтобы избежать укола, но поскользнулся на льду и упал на колени. Впрочем, пока Шаво разворачивался для новой атаки, он успел вскочить.
Науманн тревожно взглянул на него и выступил вперед, но Стеттон напомнил об осторожности, мотнув головой, и тот опять отступил назад.
Но тут, совершенно неожиданно, Стеттон почувствовал, что рука соперника как будто теряет уверенность и ловкость, и в тот же момент увидел выражение тревоги и удивления на его лице.
"Трюк", - подумал Стеттон и стал еще осторожнее, чем прежде.
Но Шаво необъяснимо терял весь свой азарт; один раз, только попытавшись провести короткую атаку с применением финта, он совсем открыл себя, и Стеттон легко мог бы проткнуть его, если бы не собственная чрезмерная осторожность.
На лице француза появились замешательство и тревога, скорее даже отчаяние. Его рука так ослабла, что он уже едва был способен держать в ней шпагу.
Потом, так неожиданно, что никто не понял, почему это произошло, месье Шаво бессильно опустился на землю. Оружие выпало из его руки и откатилось футов на двадцать.
Стеттон, абсолютно сбитый с толку, отступил назад и уткнул кончик своей шпаги в носок ботинка. Прошла пара секунд, врач кинулся вперед, опустился на колени перед распростертым телом, начал ощупывать Шаво, выпытывать, куда он ранен. Но Шаво знал не больше, чем все остальные.
Он переводил глаза с одного на другого и озадаченно спрашивал:
- Что это? Что это? Он же не коснулся меня!
Фраминар повернулся к Стеттону:
- Вы в самом деле не коснулись его?
Стеттон решительно покачал головой:
- Нет.
Они расстегнули на Шаво одежду, чтобы самим убедиться в этом, когда он вдруг сделал резкое движение и воскликнул так, будто обнаружил что-то. Его тело извивалось, трепетало, то были непроизвольные движения человека, страдающего от сильной боли, он поводил глазами из стороны в сторону.
Потом Шаво поднял руку - ту самую, которую недавно случайно поранил своей шпагой, - и, внимательно осмотрев ее, пробормотал себе под нос: "А-ага!" - таким тоном, словно все понял.
И с огромным усилием безучастно произнес:
- Господа, я отравлен.
Возгласы ужаса сорвались с губ наблюдавших за ним, но жуткий взгляд Шаво заставил их замолчать. Потом он продолжал с большим усилием:
- Это укол шпаги, которой я поранился. Не хочу никого обидеть, но вы не поймете, я должен поговорить с месье Стеттоном наедине. У меня всего несколько минут. - Поскольку никто не трогался с места, он воскликнул с гневным нетерпением: - Я должен поговорить с месье Стеттоном... наедине! Оставьте меня!
Все отступили перед требовательностью и мучительной мольбой его взгляда, а Стеттон подошел ближе к недавнему противнику.
- Станьте на колени, - потребовал Шаво, - никто больше не должен этого слышать.
Когда Стеттон подчинился, тело француза скрючилось, потом развернулось на земле так, будто его пытали; ужасная гримаса боли перекосила его рот. Когда он заговорил снова, это был уже только шепот, и ему стоило громадного напряжения выталкивать слова из глотки, перехваченной болью.
- Послушайте, - прошептал он, и слова были похожи на шипение змеи. Вы слышали... моя шпага была отравлена.
Он на мгновение замолк, его сотрясла сильная дрожь, и он крепко ухватил Стеттона за рукав, пытаясь сдержать ее.
- Это сделала мадемуазель Солини... проклинаю ее, она сущий дьявол!.. Берегитесь... берегитесь...
Стеттон почувствовал, как пальцы умирающего впились в его ладонь.
- Она хотела поцеловать мою шпагу... и я... идиот!., прихватил ее с собой, когда пришел к ней вчера вечером... сам... красный шелковый шнур... Я умираю... романтик... романтик...
Страшная дрожь пробежала по всему телу француза, и он затих, стиснув губы. Стеттон оглянулся, все подбежали к ним.
Врач встал на колени и приложил ухо к груди Шаво.
Прошла томительная минута, потом врач поднял глаза и с ужасом сказал:
- Он умер.
Они с трудом, один за другим, разогнули пальцы Шаво и высвободили руку Стеттона.
Глава 11
ВЫСОКИЙ ГОСТЬ
Когда Ричард Стеттон обнаружил, что опять входит в свой номер отеля "Уолдерин", в его груди теснились самые разнообразные чувства.
Самыми сильными из них были облегчение от того, что он удачно отскочил от шпаги соперника, и ужас от того, как умер француз; но доминирующей все-таки была мысль об Алине и предсмертных словах Шаво.
Он крепко сомневался в них, хотя у него имелось некое, не очень, впрочем, убедительное подтверждение их правдивости: поднимая шпагу Шаво с того места, куда она откатилась, он увидал там, на эфесе, кусок красного шелкового витого шнура. Прежде чем вернуть шпагу месье Фраминару, он оторвал шнур и спрятал его в карман.
О смысле последних слов француза он никому не сказал.
Во-первых, он и сам не совсем был уверен в их справедливости. А во-вторых, коль скоро для него все кончилось благополучно, стоит ли вообще предавать огласке эту историю? Если Алина и виновата, она сумела так справиться с этим делом, что доказать ее вину невозможно. Да и сам рассказ Шаво выглядел настолько фантастически неправдоподобным, что его вполне можно было принять за бред агонизирующего и обремененного собственным преступлением человека.
Но что Алина?
Он поклялся отомстить ей... как он тогда выразился, "выставить ее из Маризи". Правда, стремление к мести почему-то притупилось в нем. Это его беспокоило и заставило снова громко поклясться отомстить.
Однако первым делом он должен ее увидеть. Зачем? Да хотя бы выяснить, насколько правдива история Шаво. Но главное - расстроить ее далеко идущие, связанные с Маризи планы раньше, чем сядет солнце.
