Немножко я догадывалась, конечно, что, скорее всего, тут замешано его криминальное прошлое. А, возможно, и настоящее, потому что в дверь каюты не только молотили ногами, но изредка выкрикивали некое угнетающее слово, похожее на слово «полиция»… Ну я не стала углубляться. Я подарила этому храброму «новому русскому» одну из своих очаровательных улыбок и, чуть изгибая стан, наклонилась над холодильником, вытащила бутылку виски, приготовилась налить в рюмку…
Но «новый русский» тотчас неописуемо прекрасным жестом смелой, загорелой, нетерпеливой, настоящей мужской руки выхватил у меня из рук эту бутылку и, запрокинув голову, набулькал в себя живительной влаги сколько хотел и смог и посмотрел на меня чарующим взором наглеца, авантюриста и насильника. И, видимо, он все понял по моим глазам и остро отточенным, прелестным, напрягшимся грудкам…
— Как мне повезло! — проговорил, обшаривая мое тело неподражаемо нахальным, приметливым глазом.
И как он догадался, что со мной надо говорить по-английски? Наверное, все-таки мой образ запал ему в душу, хотя в силу каких-то непонятных пока обстоятельств он вынужден был вытолкать меня из своей каюты, когда я сама пришла к нему.
Но это уже в прошлом! А настоящее сияло и переливалось! Он, весь, целиком, принадлежал мне! И так просто это не могло закончиться на этот раз — это я чувствовала.
Обстоятельства между тем словно спешили нам навстречу. В дверь выстрелили. Мой «новый русский» выстрелил в ответ, схватил меня не очень ловко, но прочно за шею и повалился вместе со мной в дальний угол, за спинку кровати. И для меня это оказалось совершенно роковым. Видит Бог, никогда ни один мужчина не возбуждал меня сильнее и безумнее, чем этот потный, отстреливающийся «новый русский», пахнущий порохом, дымом и пламенем. Пистолет в его властной, опасной руке гляделся поразительно сексапильно и невольно звал мой взор туда, туда, где слегка примятое от неудобной позы сияло, переливалось, искрилось его «орлиное гнездо»…
— Милый, займемся любовью, — прошептала я, немножко неудачно выбрав момент — он целился в темные фигуры, видневшиеся в иллюминаторы. Но — что даже поразительно! — он нисколько не раздражился и, выстрелив, сказал весело и беспечно:
— А почему бы и нет? Все равно хана!
Я все его слова истолковала правильно, только слову «хана» не нашла объяснения. Но оно мне все равно понравилось, потому что от него так бодро, жизнеутверждающе повеяло русским простором, тайгой, Сибирью, широкой русской душой…
Как же, какими словами описать, что между нами произошло? Вряд ли смогу. Но попробую. Это было что-то невероятное, что-то невозможное, что-то исключительно безрассудное и вместе с тем такое неподдельно натуральное! И я до сих пор не могу взять в толк, как он, этот неслыханный, необыкновенный, неблагонадежный русский мог отстреливаться одной рукой от наседающих, беспощадных полицейских, а другой — ублажать все мои самые сокровенные, самые истомленные слишком долгим ожиданием местечки! Но делал он все превосходно, ловко, с исключительным, небывалым профессионализмом, лишь изредка используя мое трепещущее в сильнейшем, неукротимом оргазме тело в качестве бруствера, на котором удобно удерживать стреляющую руку.
Наша любовь пахла порохом и ещё очень ярко, насыщенно французскими духами, потому что во флакон попала пуля, и жидкость пролилась нам как раз в расщелину, туда, туда, где, наконец, соединилась наша бурная, безудержная плоть, то и дело вздымающаяся на гребень невероятного, волшебного, неземного наслаждения в волнах то и дело накатывающегося исключительно сексапильного, напевного, сверхбожественного оргазма.
В момент коротенькой передышки, когда наши враги что-то поутихли, видимо, совещались, свесив свои никчемные, по-казенному скучные членики, как бы нас удачнее захватить, мы неутомимо продолжали насыщать друг друга фантастической изумительно-взбадривающей любовью. Мое тело лежало перед ним как раскаленная утлая ладья, а он, чуть отведя вбок руку с пистолетом, пахнущим и на расстоянии невыразимо сексапильно, огнем и порохом, принялся своим жарким, пылким языком едва прикасаться к остриям моих трепещущих, отзывчивых грудок, к тонко дрожащим кончикам ушей, потом зажал в зубах мой и без того истомившийся, занемогший от ожидания пупочек и, наконец, не жалея своего довольно прямого, твердого носа, проник в самую сокровенную кладовую моего перенапрягшегося тела, жаждущего седьмого или восьмого оргазма… Там, в этой кладовой, где столько всяких складочек-оборочек, его язык, зубы, губы и рука с пистолетом действовали с удивительной разжигающей, томно пульсирующей деликатностью, отчего волны какого-то уже совсем запредельного счастью пошли по всему моему телу одна за другой, одна за другой… Я не выдержала и прошептала:
— Убей их всех! Они не имеют права мешать нам заниматься любовью!
А потом, переполненная несказанной, кроткой благодарностью, чуть отползла от его чудесного тела, давая, кстати, ему возможность отстреливаться, и далее, как сейчас помню, с романтичной, несколько сентиментальной, возбуждающей ясностью употребила в дело свой нежнейший, деликатеснейший язычок, пожелавший попробовать на вкус не только самый кончик фаллоса необыкновенного «нового русского», но и его яички, и только тут заметила, что вокруг нас разбросано очень много использованных презервативов… И подумала с гордостью: «И как только он успевает проворачивать столько дел разом — стрелять, трахать меня и ещё заботиться (в такую, в сущности, непростую, рискованную минуту — ведь в нас же стреляют!) о безопасном сексе! Ну покажите мне хоть одного мужчину, который был бы способен на такое в подобных обстоятельствах! Нет, теперь я была навечно убеждена: это сама судьба соединила нас! Мне всю жизнь нужен был именно такой «новый русский», который разом, разбрызгивая огонь и сперму, ещё успевает поразительно нежно, изысканно пощекотать горячим дулом пистолета мой животик, подмышки, спинку, ямочку на подбородке, заветную щелочку между моими замершими от наслаждения ягодицами и наконец… наконец… самое сокровенное, интимнейшее, заранее ликующее местечко…
И я просто не знала, как же отблагодарить за такую самоотверженность! Что ещё предпринять? Мне захотелось вдруг немедленно зарыться лицом в его густой паховый мех, что я и сделала, а там, сыскав случайно его гениталии, стала прихотливо, завороженно зажимать зубами то одну, то другую, то одну, то другую… О, как протяжно, бесконечно благодарно он, мое чудо, мое божество, стонал и смеялся хрипловатым, чисто мужским смехом в ответ на эти мои безгранично кропотливые, чуть застенчивые по-своему ласки…
На миг я оставила в покое его изнеженные мной мужские прелести и спросила:
— Но почему ты смеешься? От счастья?
— Само собой! — рявкнул он весело и непобедимо. — Надо же, как все удачно складывается: пока меня не хлопнули и ты под боком, такая вся из себя ничего себе бабенка…
Признаюсь, я не все слова поняла тогда, но каждое успела запомнить… И дышала, дышала, с головой уйдя в чудесный омут его «орлиного гнезда», и никак не могла надышаться, и там, из этой его интимнейшей тьмы так нежно, отзывчиво сияли мне в ответ его заповедные яички… И я просила у неба: «О, помоги, помоги мне продлить это невиданное, ослепляющее блаженство!»
И небо услышало меня. Нам была дарована передышка, небольшая, секунд на двадцать, но все-таки… За дверью стихло, никто не бил в неё своими тупыми казенными ботинками, не гремели выстрелы, только с еле слышным шорохом падала мелкая щепа из дырок в двери… И пистолет в руке отчаянного, невыносимо прекрасного «нового русского» лишь слегка дымил, если приглядеться… За эти золотые мгновения мы сумели так глубоко проникнуть в сокровенный душевный мир друг друга, так многое понять друг в друге…
— Я хотел бы, — прошептал он словно бы издалека, все ещё придерживая как бы одним зубом волоски моего лона, — чтобы вместо твоих рук, ног, даже ушей — была бы только твоя… восхитительная… дырочка… много, много дырочек…
— А я бы, — прошептала преданно, самоотверженно и страстно-страстно я, — хотела бы, чтобы вместо твоих пальцев и на ногах и на руках были одни только фаллосы, фаллосы…
Увы, нашей любви не суждено было длиться и длиться. Внезапно в дверь так саданули со стороны коридора, что она рухнула прямо на кресло, где абсолютно беспечно лежал мой невинный серебристо-розовый кружевной пеньюар. На мгновение мне стало его так жаль…
Но за это мгновение дюжие люди в форме схватили моего бесценного «нового русского», и очень быстро он оказался в наручниках. И вот его уже повели прочь от меня… Ужасное мгновение!
И только тут я спохватилась, что забыла задать ему самый важный вопрос, измучивший мою душу. И кинулась следом и душераздирающе крикнула:
