Наверное, каждый из нас встречал таких людей.
Если бы еще капитан в юбке объяснила мне, как составить протокол на административного нарушителя. По какой статье? На основании какого такого закона? Новый закон об иммигрантах из бывших советских республик проплыл мимо моих ушей, я же должен был работать в коммерческом банке! Зачем мне иммигранты из бывших советских республик?
И теперь, когда вся страна заинтересована в выдворении этих нарушителей за пределы пространства, я, без пяти минут выпускник университета, стажер милиции, абсолютно не знаю тонкостей паспортного закона.
Позор! Так любит говорить моя мама, когда я чего-то не знаю и не понимаю. А я вообще давно ничего не понимал. Меня все время куда-то везли, куда-то посылали, отправляли и переводили. Словно я представлял собой кусок неодушевленного предмета, который можно отправлять, как посылку, или бандероль, или что еще похуже.
Для того чтобы я обрел почву под ногами, мне нужно вернуться в отдел Стрельникова и увидеть Юлю, подумал я, трясясь в патрульной машине. Правда, я не мог себе даже вообразить, каким образом произойдет наша встреча, но мне до колик в животе хотелось увидеть ее, обнять и целиком вжаться в ее тело.
Но сначала я вернусь в прежнее качество, и больше меня не должно мутить от вида ранее судимых, свежего трупа, сиплого Ковалева и других гадостей, так волнующе действующих на мой организм. Я еще не знал, как достичь этого, но я должен это сделать до наступления часа воспитательной беседы с мамой. Это я знал совершенно точно.
Омоновцы набрали в грузовичок толпу узбеков, прибывших в Северную столицу за большими деньгами. Они ремонтировали какой-то дворец на Фонтанке и заодно оборудовали себе подобие жилья в этом же дворце.
Бедный граф Шувалов! Если бы он знал, что в двадцать первом веке в его хоромах будут пить чай строители в тюбетейках и стеганых халатах, он перевернулся бы в гробу. Строительная фирма, набравшая иностранную рабочую силу, закрыла глаза на регистрационные нарушения, и теперь узбеки-реставраторы, как сказал представитель фирмы, лучшие специалисты по известково-формовочной обработке стен, ехали в патрульной машине для выдворения за пределы России. Я старался избавиться от щемящего чувства жалости, разъедающей мои внутренности.
Если я сумею избавиться от ненужного сострадания к этим чужим людям, не понимающим русскую речь, я смогу переносить запах свежего трупа, и меня не будет раздражать грубость Ковалева, думал я, разглядывая прищуренными глазами несчастных рабочих.
В конце концов Петербург изначально строили пришлые люди, их сгоняли со всех концов империи, так почему этих несчастных выдворяют из страны в самую горячую пору, когда полным ходом идет предъюбилейный ремонт дворцов? — не давала мне покоя крамольная мысль, исподволь нарушавшая все мои планы по перевоплощению в мужественного оперативника, не ведающего страха и упрека.
Краем глаза я заметил, как щуплый прапорщик изо всей силы ударил узбека, пытавшегося устроиться поудобнее в углу кабины.
Надо закрыть глаза! — решительно подумал я — и неожиданно для себя поднялся и подошел к прапорщику. Я сам от себя не ожидал, что смогу подняться и подойти к прапорщику, скорее всего меня подняла какая-то сила, неподвластная мне.
— Прекратить! Немедленно! — крикнул я во всю силу легких. Неожиданно мой голос приобрел все интонации Ковалевского баритона, постепенно перерастающего в сип.
— Ты сядь, молодой ишшо, — разухабисто откликнулся прапорщик, нагло разглядывая меня.
— Молчать! — Мой голос из Ковалевского сипа трансформировался в стрельниковский бас. Таким же басом он созывает неуемных оперов на экстренные совещания.
— Слушаюсь, — нехотя сдался прапорщик и сердито отвернулся от меня, не скрывая своего раздражения.
Омоновцы присмирели, разудалые шутки умолкли, и в отдел мы приехали, сохраняя гробовое молчание.
В дежурной части меня ожидала великая радость: в бригаде по проверке присутствовали опытные паспортисты, они шустро оформляли протоколы и сразу же отпускали советских иностранцев на все четыре стороны. В мою душу проникло ощущение нирваны, иногда со мной такое бывает, я жду какой-нибудь пакости от людей, а вместо пакости получаю благородный поступок.
Так случилось и в этот раз, я изнывал от сострадания к несчастным строителям-узбекам, а на деле получилось даже весело. Узбеки получали квитанции на штрафы и радовались, что их судьба хоть как-то разрешилась. Они наконец-то получали хоть какой-то документ, легализующий их положение в чужом городе. Омоновцы уважительно поглядывали на меня, пока я не понял, что мой порыв оценен, и в глубине души эти ребята сочувствовали изгнанникам.
Ах, если бы приехала тетя Галя поскорее! — мечтал я, выписывая очередной штраф.
Почему мне захотелось увидеть именно ее? А потому что она знает, как надо жить и что делать в трудной ситуации. И она подскажет мне, как вернуться в отдел Стрельникова. Я размашисто подписался и вдруг покраснел.
Я потрогал уши, но они не пылали, не горели от стыда, температура держалась ровная и абсолютно нормальная.
Почему я всегда на кого-то надеюсь? Вот меня и посылают везде, куда не надо вообще никого посылать. Нет уж, пусть тетя Галя подольше задержится в командировке. И без нее решу свои проблемы!
Когда пришел начальник паспортного отдела, я молча, как мне показалось, сохраняя чувство собственного достоинства, положил перед ним стопку протоколов.
— Молодец! Белов? Наслышан о ваших подвигах, наслышан, — улыбнулся паспортный начальник, крепко сжимая мне руку. — Вы, говорят, по крышам ходите, как по тротуару? В огне не горите, и пули вас не берут. Молодец!
Моя рука еще не остыла от пожатия, а по дежурной части понеслись слухи, что в рейде участвует местный герой, недавно прославивший себя небывалыми подвигами. Омоновцы, прапорщик и узбеки уважительно уступали мне дорогу, пододвигали стулья, словно только я хотел присесть, а один омоновец протянул пачку сигарет — дескать, хочешь, закуривай. Халява! В первый раз в жизни я испытывал сладкое чувство любимца судьбы, а над моей головой вовсю сиял нимб героя.
Дождалась мать-старушка сыночка-героя! Вот тебе и результат сериала «Менты», одним героем в стране стало больше. Слава искусству!
Домой я вернулся поздно. Мама не вышла из своей комнаты. Я поел холодные котлеты прямо из маленькой кастрюльки, как Васисуалий Лоханкин. Потом прихватил отцовскую бутылку пива из холодильника, припасенную им на очередной заезд на подтаявшие льдины, и отправился спать. Я не заметил, как уснул, забыв откупорить спертую у отца бутылку с пивом.
Во сне мне снилась Юля, она плыла в прозрачной воде, окруженная айсбергами. Маленький ботик накренился набок из-за того, что я протягивал руку, пытаясь спасти утопающую. Но ботик все удалялся, а рука оставалась возле Юли. От страха я проснулся и выпил пиво прямо из бутылки. Теплая жидкость противно булькнула и оставила во рту тяжелый запах хмеля. Мне пришлось встать и потащиться в ванную комнату, чтобы почистить зубы. Я посмотрел на себя в зеркало и увидел заспанную физиономию, так не похожую на мою собственную.
Словно в зеркале отражался другой Денис Белов, не тот, прежний, а совершенно иной, незнакомый и чужой.
Утром я пришел к Стрельникову и, подойдя к его столу, сказал, отчеканивая каждое слово по слогам:
— Я вер-нул-ся! Про-шу лю-бить и жа-ло-вать!
— Вернулся так вернулся! Казнить нельзя, помиловать! Садись за компьютер, дело есть первостепенной важности.
Сергей Петрович не удивился, не задал вопросов, не стал проводить час воспитательной беседы. Он сказал просто и ясно, дескать, садись, есть важная работа!
Мне очень понравилось поведение Сергея Петровича. Чувство умиления охватило меня, и я хотел уже было протянуть руку, чтобы приобнять подполковника, но потом устыдился и покраснел. Несмотря на пережитое волнение, покраснело только лицо, уши оставались холодными, как у собаки.
Я включил машину и принялся обрабатывать оперативные данные, ломая голову, какое может быть у Стрельникова дело первостепенной важности.
— Составь фоторобот Гурова по приметам. Ты же запомнил приметы Гурова?
— Запомнил, — мотнул я головой и принялся раскидывать всякие глаза-брови-губы-носы-усы-челюсти по сторонам, отбирая нужные для моей картинки. Где-то в подсознании укрепилась мысль, что Мария Александровна описала мне Романа Галеева, моего однокурсника. Но я прогонял эту вредную мысль, считая, что мстительная человеческая натура отбирает внутренних врагов, крепко усевшихся в наших печенках.
Опер, особенно если он настоящий опер, никогда не станет преследовать своих врагов, уверял я себя, составляя чужие стрижки-глаза-носы-челюсти в одно целое.
Составлять картинку — занятие творческое, чувствуешь себя художником, творцом и ваятелем. Так что, получается, я изваял портрет молодого парня, абсолютно не похожего на Галеева.
