Буало-Нарсежак - С сердцем не в ладу

Еле слышно задребезжал телефон. Борель схватил трубку, и лицо его на мгновение изменилось.

— Я занят, — резко сказал он.

Но тут же снова улыбнулся, может быть, чуть снисходительно, и лицо его приняло прежнее любезное выражение.

— Тут есть одна деталь, которая заставляет задуматься… женский голос… Вы читали газеты? Вы в курсе?

— Да, — сказал Лепра.

— Ну так вот, — продолжал Борель, хитро прищурившись, — помните анонимное письмо, написанное женщиной… Улавливаете связь?

— Не вполне, — призналась Ева.

Борель улыбнулся с видом профессора, который понимает, что завысил требования.

— С одной стороны, мадам, у нас лежит письмо, цель которого — скомпрометировать вас, с другой — некая таинственная особа, возможно, нанесла визит Мелио за несколько минут до его смерти. Может, это одна и та же женщина? Видите, куда я клоню?

Внезапная радость осветила лицо Евы.

— Понимаю, — сказала она.

— Как только я идентифицирую почерк, — заключил Борель, — победа за мной. Пока же…

Он встал, подошел к низкому столику и указал на магнитофон.

— Я хочу попросить у вас помощи. Я тут, понимаете, записываю «низкие грудные голоса, как у некоторых певиц на радио», как выразился наш таксист… Само по себе это не так уж и неприятно, но беда в том, что они все похожи.

Он включил магнитофон.

«Улица Камбон, 17-бис… да, вот здесь, спасибо… улица Камбон, 17-бис… Сколько я вам должна?.. Улица Камбон, 17-бис… Остановите чуть дальше…»

Голоса сменяли друг друга, произнося эту бесконечную фразу, нелепую, нереальную. Борель посмотрел на Еву. Он так чудовищно умен или чудовищно глуп? Он все также улыбался, не снимая руки с кнопки магнитофона.

«Улица Камбон, 17-бис… откройте, пожалуйста, окно… улица Камбон, 17-бис…»

Он выключил магнитофон.

— Вообще-то, — сказал он, — я должен был бы вызвать всех обладательниц грудного голоса, поющих на радио, для очной ставки с шофером… Но это, естественно, невозможно… и по многим причинам! У некоторых есть покровители… большие шишки… это, скорее всего, послужило бы причиной для скандала… Нет… уж лучше так…

Он снова включил запись.

«Улица Камбон, 17-бис… я спешу… Улица Камбон, 17-бис…»

Запись кончилась, и Борель вздохнул.

— Они все называют адрес Сержа Мелио и добавляют несколько слов… так, все равно что… и никаких обид… Но это нам ничего не даст. Как, скажите на милость, он сможет узнать голос?

— Тогда зачем? — спросила Ева.

— Долг службы, мадам, — ответил Борель.

— Я тоже, — сказала Ева, — должна произнести: «Улица Камбон, семнадцать-бис»?

— Если вас не затруднит.

Лепра вцепился в подлокотники кресла. Он недоверчиво смотрел на Бореля, но комиссар был как никогда любезен.

— Подойдите сюда, — посоветовал он, — вот… я пускаю кассету… говорите, не торопясь, в микрофон.

— Улица Камбон, семнадцать-бис, — проговорила Ева. — И побыстрей, пожалуйста.

— Достаточно, — сказал Борель. — Спасибо.

И снова жеманно принялся потирать руки.

— Для меня эта запись — просто коллекция автографов… Несравненный сувенир.

— Правда? — прошептала Ева. — Тогда вы должны были бы попросить, чтобы они спели… Почему бы и нет?

Она посмотрела на Лепра, натянуто улыбнулась и вновь взяла крохотный микрофончик.

— Если вам это доставляет удовольствие, — сказала она Борелю. — «С сердцем не в ладу», — объявила она.

Включилась запись. Лепра вскочил.

— Ева!

Но Ева уже подносила ко рту микрофон. Она пропела вполголоса первый куплет, не сводя глаз с Лепра. Она обращалась к нему. К нему и к Флоранс, которую она уничтожала своим талантом, к Флоранс, которая в эту минуту была стерта с лица земли. Вызов, звучавший в ее голосе, придавал словам Фожера непереносимую грусть. Эта прощальная песня, созданная им для Евы и исполненная в кабинете полицейского, стала прощанием Евы с Лепра. Постепенно лицо Евы исказила гримаса какой-то глухой муки. Модуляции голоса были рождены самим биением ее сердца, трепетом плоти. Голос прерывался, торжествовал, погибал. «И в нем, и во мне она всегда любила саму себя», — думал Лепра. Ева напела припев без слов, не размыкая губ, словно колыбельную. Казалось, песня доносится издалека, она вместила в себя все: расставания, встречи, отъезды. Борель покачивал головой в такт.

— Хватит! — крикнул Лепра.

Ева замолчала, и они застыли, не произнося ни слова.

— Господин комиссар не просил тебя о столь многом, — проговорил Лепра, стараясь казаться естественным.

— Ошибаетесь, — сказал Борель. — Я бы с удовольствием дослушал песню до конца. Вы неповторимы, мадам! Не знаю, как вас отблагодарить.

— Ну что вы… Я могу идти?

Борель, возбужденный, растроганный, проводил их до лестницы.

— Если у меня будут новости, я обязательно дам вам знать. Я ваш навеки.

Лепра взял Еву под руку. Они спустились вниз.

— Через пять дней он получит письмо, — сказала Ева.

— Замолчи, — прервал ее Лепра.

Он обернулся, но Бореля уже не было. Когда они вышли на набережную, Лепра продолжил:

— Ты сошла с ума. Просто свихнулась.

— Подумаешь, нам немного осталось.

— Ну, знаешь, я еще хочу пожить.

Ева остановилась.

— Иди, — сказала она. — Уезжай… По-моему, ты упрекаешь меня в том, что произошло. Я тебя не держу. Ты свободен.

Он пытался протестовать. Она оборвала его:

— Послушай, Жанно, давай договоримся раз и навсегда…

— Не здесь.

— Почему?

Он оперся на парапет, словно вел с Евой непринужденную легкую беседу.

— У нас с тобой не складывается, — сказала Ева. — После смерти Мелио.

Он хотел прервать ее.

— Дай мне сказать! Все не так. С тех пор как ты почувствовал себя в опасности, ты думаешь только о том, как бы сбежать. Может, я говорю жестокие вещи, но это правда. Раньше я верила, что ты меня любишь. Тебе льстила эта любовь. Но теперь я тебя компрометирую. Становлюсь опасной… Заразной.

— Ева!

— И потом, ты считаешь, что сможешь без меня обойтись… Потому что ты придумал эту песенку без моей помощи, один. Ты меня победил. Вот событие! Ты воображаешь, что сможешь заменить моего мужа? Нет, ей-богу, ты чувствуешь себя Фожером. Иногда мне кажется, что я слышу его… Смешно! Я, которая тебя создала!

Она ударила кулаком по шероховатому парапету, на котором играли тени от листвы.

— Не он тебя открыл, а я. Я. Кто научил тебя одеваться, жить, даже любить… Так уходи! Скатертью дорожка… Как-нибудь сама выпутаюсь. Я привыкла.

Выпрямившись, она смотрела на воду, в которой отражался город. Ей не удавалось побороть волнение. Она уже больше не могла произнести ни слова. И Лепра не знал, как ее утешить. Он чувствовал, что любая фраза прозвучит фальшиво и он еще больше запутается. Они оба ждали. Наконец Ева с каким-то даже сожалением резко шагнула вперед. Лепра пошел рядом.

— Ева, — прошептал он. — Ева, уверяю тебя, это недоразумение.

Она даже головы не повернула.

— Ну ладно, — сказал Лепра.

Он дал себе слово не замечать ее враждебности. Даже попытался просто мило поболтать с ней, как раньше. Но говорил он один. Обедали они в ресторанчике за Нотр-Дам-де-Пари. Устав, Лепра замолчал. Поскольку они сидели друг против друга, им приходилось следить за собой, чтобы не поднять головы в один и тот же момент. Когда их руки соприкасались, они вздрагивали, как от электрического разряда, и тут же замирали, следуя неведомым правилам хорошего тона.

— Кофе для мадам, — произнес Лепра.

— Спасибо, я не хочу.

Она воспользовалась минутой, когда Лепра расплачивался, и ушла. Ему пришлось бежать, чтобы догнать ее.

— Это уже слишком, — возмутился он.

Ева не ответила. Они долго шли по набережной, не произнося ни слова. Ева, казалось, была всецело погружена в созерцание реки. Лепра был ее тенью. Они пересекли площадь Согласия, еще одну площадь. Ева остановилась перед кинотеатром, рассеянно взглянула на афишу и вошла. Лепра последовал за ней. Она выбрала место между двумя зрителями. Он устроился через два ряда от нее. Чего она добивается? Испытывает его? Решила выбросить его из своей жизни? Все это было до боли глупо. А в это время терпеливый Борель продолжает свое расследование. «Слишком уж она обрадуется, если я уеду», — подумал Лепра. На экране разворачивалась какая-то бессвязная история: мужчина… женщина… любовь… страдание. Лепра уже не смотрел и не слушал. Он следил за Евой. Протянув руку, он мог бы дотронуться до нее, но внезапно похолодел от мысли, что, может, она уже никогда не будет принадлежать ему, что он потеряет ее навсегда. Она еще сидела здесь, близко, он видел мягкую линию ее профиля, щек, сладострастные тени под глазами. Глядя на Еву, он не столько видел, сколько ощущал ее присутствие. Полуприкрыв глаза, он мысленно ласкал ее, вспоминая обнаженной, и невыразимая тоска сжимала ему грудь. Надо сейчас же, немедленно подойти к ней, смириться, довериться, подчиниться ее власти. «Ева… Я люблю тебя! Ты мне нужна…» Он ждал ее в холле. Она подошла к нему, но отстранилась, избегая его протянутой руки.