Итак, вы спрашиваете: почему я, приверженец свободы и риска, набивал долларами банки из-под соленьев? Находите известное противоречие между моими красивыми словами и злыми деяниями? Вы справедливо заметили, в этом есть что-то примитивное, алчное, неэстетичное. Да, я ненавидел эти грязные деньги, товарищ Евтимов! Я должен был каким-то образом их унизить, сохранив себя. Потому что для меня имели значение не купюры, не деньги как таковые, а смелость владеть ими. Мне доставляло удовольствие их комкать, швырять, обрекать на вечное одиночество. Когда я закручивал крышки на банках, я был отомщен!
(9)Глаза Чешмеджиева излучали тепло и преданность; ковбойская рубашка была широко распахнута на груди, из кармана высовывался свежий номер газеты «Народный спорт». Очевидно, бессонные ночи, с их бдением и думами, отразились на здоровье Илии, или по крайней мере сегодняшний погожий день положительно сказывался на его врожденной жизнерадостности.
Я открыл настежь окна в кабинете и предусмотрительно опустил шторы; как обычно, из-за солнечного света на мой стол легла тень решеток, а она отвлекала меня от долгих, мучительных раздумий, которым я уже давно не предавался. Меня не покидало ощущение, что я сейчас узнаю что-то неприятное о себе. Я привык к этим решеткам, свежеокрашенным в белый цвет; но с тех пор, как я приступил к делу Искренова, они на меня действовали угнетающе, превратившись в какой-то зловещий, мрачный символ. Полумрак, который разделял нас с бай Илией, казался прохладным и романтичным.
— Вы действительно точны, как лондонский Биг-Бен, — похвалил я его.
— Понимаете, товарищ полковник, мне нельзя опаздывать: я частник, жестянщик, а не государственный служащий.
Над его словами стоило призадуматься, но мне сейчас предстояло другое удовольствие.
— Я выделил специально для вас время до двенадцати часов. Надеюсь, мы проведем его с пользой.
— За два часа я успеваю сбацать целое крыло, — застенчиво улыбнулся бай Илия. — Так неужели я не сбацаю один вопрос?
— Не один, — поправил я его. — Итак, с кем и во сколько вы встречались тринадцатого февраля? Будьте осторожны, это число фатальное.
— Я догадываюсь, что вас интересует, товарищ Евтимов, поэтому начну напрямик. В три часа дня я находился в квартире Безинского.
— Вы меня ошарашили… а тот удалец, будущий самоубийца, был там?
— Я его застал в пижаме и халате, он брился. Покер был мрачен, как моя жена, но, скажу вам честно, совершенно не походил на человека, который собирается на тот свет. Он показался мне нервным и взвинченным. Торопился привести себя в порядок и вытурить меня.
— Вы наблюдательны, Чешмеджиев. Сейчас остается выяснить: что вам было нужно в три часа дня от полуголого мужчины?
— Тринадцатого числа, в обед, в гараже появился Искренов. Он выглядел уж очень элегантным и веселым. Попросил меня заскочить к Безинскому: Покер якобы обещал ему устроить столик на варьете в отеле «Москва». «Я бы сам заехал, но у меня важная встреча с иностранцами в «Лесоимпексе». Весь день будет забит переговорами, а вечером мне по службе полагается развлекать гостей — такая уж у меня, бай Илия, шикарная профессия». — «Безинский большой прохиндей, — ответил я, потому что меня ждали дела. — С ним только время напрасно терять!» — «Он будет дома и будет меня ждать, — оборвал меня Искренов. — Передай ему эту бутылку виски, не люблю быть должником». Двенадцатилетней выдержки «Баллантайн» за какой-то паршивый столик!.. Этот подлец Искренов умел быть щедрым.
— А насчет шотландской ракии действительно интересно… — пробормотал я.
— Пардон, я вас не понял.
— Поскольку я утром и вечером прикладываюсь к виски, то для удобства назвал его «шотландской ракией», — объяснил я. — И вы выполнили поручение Искренова?
— Я же вам говорил, товарищ полковник, что Искренов не тот человек, которому можно отказать. Я отвез бутылку, шваркнул ее на стол и передал слова Искренова. «Этот хитрец сам обещал заехать, — прорычал Покер. — Почему, черт возьми, он послал тебя?» — «У него важная встреча с иностранцами, — сказал я, — он до вечера будет покупать у них древесину». Безинский гнусно ухмыльнулся и исчез в ванной добриваться; пол-лица у него было в мыле, он напоминал клоуна.
— Кроме благородного напитка двенадцатилетней выдержки… — Я на мгновение замолк и внимательно заглянул в невинные моргающие глаза Чешмеджиева. — Искренов мог попросить вас передать Безинскому что-то еще. Ну, скажем, несколько таблеток успокоительного или капли от насморка.
— Не знаю, куда вы бьете, товарищ Евтимов, но память у меня как у слона. Я отвез только ту бутылку с черной этикеткой. Меня так и подмывало ее заменить обычным «Баллантайчиком», но я не посмел.
Я пролистал судебно-медицинскую экспертизу, которая лежала у меня на столе. Заключение было четкое: смерть Павла Безинского наступила между восемнадцатью и двадцатью часами. Следовательно, или бай Илия нагло врал, или он действительно передал Безинскому только «выдержанный» напиток.
— А что было потом, когда Покер побрился?
— Да ничего особенного. Вернулся одетый, в мохеровом свитере и джинсах, застелил кровать и включил свет. На улице было мрачно — знаете, иногда в феврале день похож на ночь.
— А вы попробовали «волшебный напиток» Искренова.
— Вы гений… как вы узнали? — Его удивление было искренним.
— Скажу в другой раз, — ответил я, польщенный.
— «Сегодня великий день, бай Илия, — неожиданно рассмеялся Покер, — сегодня все решится… надо выпить!» Он исчез на кухне, вернулся с двумя рюмками и с графином воды. Я это запомнил, потому что к виски полагаются лед и соответствующая закуска, с водой его скучно пить. Он налил на два пальца, мы чокнулись и дернули.
— Вдоль или поперек были пальцы?
— Да что вы, товарищ полковник! — сказал обиженно Чешмеджиев. — Я же был на машине.
— Так… А потом?
— А потом я уехал — я же сделал дело! Подождите… — Он даже покраснел, вспомнив еще кое-что: — В сущности, Покер меня выставил, потому что ждал тетю!
— У Безинского нет родственников по прямой линии.
— Извините, я имел в виду жену Искренова. Между нами, Покер называл ее «тетя Анелия».
Я обеими руками сжал столешницу, чтобы не выдать волнения.
— Вы уверены?
— Целиком и полностью. «Давай, частник, выметайся, — велел Безинский. — Каждую минуту может припереться тетя». Я помню это четко, я тогда подумал: «И зачем этот обалдуй одевался, когда в халате он был готовенький?..» Вы меня понимаете…
— Стараюсь. Видите ли, Чешмеджиев, все, что вы мне сейчас рассказали, действительно важно. Повторите ли вы это, если придется сделать вам очную ставку кое с кем из ваших приятелей?
— Для вас я готов на все, товарищ полковник.
— Вы благородный человек, бай Илия.
Мы пожали друг другу руки с преувеличенной сердечностью. Электронные часы жестянщика издали тихий, но пронзительный звук, сообщая, что сейчас ровно одиннадцать. У меня оставался целый час свободного времени, чтобы привести в порядок свои мысли и поскучать.
(10)Анелия Искренова устроилась в потертом кресле, скрестила ноги. Она была одета скромно, с тем преднамеренным усилием выглядеть обыкновенной и незаметной, которое требует терпения и немало времени перед зеркалом. Смуглая красота женщины была подчеркнута гримом: золота на пальцах поубавилось, платье с белым воротничком делало ее похожей на гимназистку, а черные чулки — на вдову, донашивающую траур. Я не мог избавиться от ощущения, что тонкая стрелка на чулке, спускавшаяся под коленом, сделана специально, чтобы подчеркнуть растерянность. От Анелии Искреновой действительно исходила какая-то «буржуазная изысканность», но мне вспомнились слова Цветаны Маноловой, произнесенные сухо, почти безжалостно: «Анелия строила из себя несчастную или она на самом деле была несчастна!» Не знаю, насколько это правда, но сейчас передо мной сидела просто усталая женщина.
— Извините за беспокойство, — начал я вяло, — но я был вынужден снова вас пригласить.
— Я уже привыкла, — спокойно ответила она. — И поняла, что ко всему можно привыкнуть.
— Есть кое-какие подробности, требующие ваших пояснений… Кстати, ваш супруг очень расстроен.
— Расстроен? Он? Не смешите. Вы когда-нибудь встречали расчувствовавшийся чурбан? Впрочем, у него есть одна-единственная слабость — наша дочь. Марианна с детства заикается, и Искренов тяжело это переживает. Водит ее по разным врачам, возил даже в Чехословакию и платил какому-то посредственному актеру, который ее обучал правильной артикуляции. Он баловал ее, более того, лебезил перед ней! Марианна действительно страдает…
Я испытал такое чувство, будто речь шла обо мне и моей собственной дочери. Мне стало не по себе.
