В книге значилось: «Морис Коб, инженер-строитель, вилла Сен-Жан, улица Аббеи».
И я опять почувствовала, как во мне зашевелилось какое-то воспоминание, или бог его знает что, зашевелилось, пытаясь добраться до моего сознания. Вилла Сен-Жан. Шоссе Аббеи. Инженер-строитель. Вильнев-лез-Авиньон. Нет, это не будило во мне никаких ассоциаций, а то смутное воспоминание, которое пробивало себе дорогу к моему сознанию, замерло где-то на полпути, и у меня вообще уже не было уверенности, что оно появлялось.
Я раскрыла еще один справочник. Справочник департамента Ионн. Там я прочла, что в Жуаньи есть несколько бистро, но на Шестом шоссе только одно — «Ветеран дороги» и его владелец — Т. Поззон. Это, должно быть, то самое бистро, где я останавливалась и где водитель грузовика похитил у меня фиалки. Я запомнила номер телефона 5-40 — «пять-сорок» и вышла на улицу.
Когда я вернулась к машине, солнце было уже высоко, и тень прикрывала ее только наполовину, но я даже не успела встревожиться по этому поводу. Перед машиной стояли два жандарма в формах цвета хаки.
Я увидела их в последнюю минуту, когда чуть не натолкнулась на них. Я всегда хожу, глядя в землю, из страха, что не замечу какого-нибудь слона и споткнусь о него. До восемнадцати лет у меня не было очков с такими хорошими стеклами, как сейчас, и я то и дело оказывалась вверх тормашками, почему меня и прозвали «летающей самоубийцей». И особенно часто я сталкивалась — о, это кошмар! — и до сих пор сталкиваюсь с какой-нибудь большой детской коляской, оставленной у дверей дома. Однажды потребовались три человека, чтобы уладить этот конфликт.
И вот, подняв глаза и увидев — удар, от которого можно грохнуться в обморок, — около «тендерберда» двух жандармов, я чуть было не бросилась бежать прочь. Мамуля сказала мне: «Да что ты! Не останавливайся, не глядя на них, пройди мимо». Но я остановилась.
— Это ваша машина?
Я сказала «да», я попыталась это сказать, но не смогла издать ни единого звука. Оба жандарма были высокого роста, и тот, который выглядел помоложе, как и я, носил темные очки. Он-то и заговорил первым, попросив меня предъявить документы. Я обошла машину, чтобы взять их из ящичка для перчаток, а в это время жандармы, не говоря ни слова, направились к багажнику. Мамуля сказала мне: «Ну, что же ты стоишь, как чурбан, нужно удирать, спасайся, беги скорее, делай же что-нибудь». Я подошла к жандармам и протянула конверт с документами на машину. Он вынул их, взглянул на техталон и сказал:
— Водительские права, пожалуйста.
Я вынула их из своей сумочки и дала ему. Он посмотрел их, снова взглянул на техталон и спросил:
— Что это значит — МРК?
— МРК?
С некоторым раздражением он усталым жестом сунул мне талон под нос. В графе «фамилия, имя» стояло: «Общество МРК». Впрочем, это я прочла еще в Орли, но я не знала, что означали эти буквы, и после небольшой паузы объяснила:
— Рекламное агентство.
— А более точно?
Я ответила первое, что мне пришло на ум: «Международное рекламное агентство Каравая».
— Кто такой Каравай?
— Основатель агентства. Но теперь оно принадлежит мне. Вернее, я управляю им, ясно?
Он пожал плечами и ответил:
— Мне ясно главным образом то, что прямо перед вашей машиной висит знак, запрещающий стоянку. Вы давно в Касси?
— Я приехала вчера вечером.
— В следующий раз будьте внимательнее. Эта улица и без того достаточно узкая, и если все будут следовать вашему примеру…
И тут уж он как пошел, как пошел… А я наконец смогла с облегчением вздохнуть. Он вернул документы, снял кепи, чтобы вытереть платком пот со лба, и, переглянувшись со своим напарником, сказал мне:
— Ведь вы думаете, что если вы красивая девушка и у вас такая длинная машина, то вам все дозволено. Вот так-то…
И тут случилось то, чего я боялась больше всего на свете: второй жандарм, который за все время так и не произнес ни слова, а только с легкой усмешкой внимательно слушал и машинально водил большим пальцем по замку багажника, вдруг нажал на большую металлическую кнопку. И кнопка поддалась под его рукой. Прошлой ночью, возвращаясь из Марселя, я была как сомнамбула и забыла запереть багажник на ключ. В Марселе я открыла его по просьбе Филиппа. И замок так и остался незапертым.
На моих глазах большой палец жандарма надавил на кнопку, оторвался от нее и снова надавил, уже сильнее. Я услышала, как щелкнул замок, и торопливо придавила крышку багажника правой рукой. Я сделала это с такой лихорадочной поспешностью, что жандарм в темных очках вдруг в недоумении замолк. Он посмотрел на багажник, потом на меня и, несмотря на темные стекла своих очков, наверняка заметил, как я побелела. Он спросил меня:
— Вам нехорошо?
Я кивнула. Я безнадежно пыталась что-нибудь сказать, чтобы отвлечь его внимание от машины, на которую он устремил взгляд, но не могла ничего придумать. Второй жандарм тоже смотрел на мою правую руку, словно прилипшую к крышке багажника.
Я убрала ее оттуда. После нескончаемого молчания тот, что помоложе, наконец, сказал, уже уходя:
— Ничего, держитесь. А в следующий раз ставьте машину на стоянку.
Он тронул указательным пальцем свое кепи, и оба они, не оборачиваясь, пошли по тротуару к пристани.
Дрожащими руками я отыскала в сумочке ключи. Заперла багажник. Затем, сев за руль, застыла на несколько минут, уставившись неподвижным взглядом в пространство, и только потом нашла в себе силы тронуться с места. Меня трясло. Я очень чувствительная психопатка.
В номере гостиницы «Белла Виста» жужжал вентилятор, поднимая пыль, особенно заметную в лучах солнца, и не принося никакой прохлады. Я закрыла ставни, разделась и легла на застланную постель, поставив телефон рядом с собой.
Я попросила коммутатор заказать мне два номера: 5-40 в Жуаньи и домашний телефон одного художника из агентства, некоего Бернара Торра, с которым я была дружна. К тому же он несколько раз сопровождал шефа в Женеву на встречу с представителями фирмы Милкаби. Он должен знать, в какой гостинице обычно останавливается Каравай. Я позвоню Аните, признаюсь, что уехала на ее машине, и скажу, что мне нужны ее свидетельские показания, чтобы вызволить меня из беды. Анита мне поможет.
Бистро в Жуаньи мне дали первым, так удачно, почти сразу же. Я попросила к телефону хозяина. Он не сразу припомнил меня. Белый костюм, светлые волосы, темные очки, американская машина. Нет, это ничего ему не говорит. Но когда я сказала, что какой-то шофер грузовика с ослепительной улыбкой настоял, чтобы заплатить за меня, и спросила, знает ли он его, хозяин ответил:
— Высокий брюнет, что ездит на «сомюа»? Еще бы я его не знал! Это Жан, Жан на «сомюа». Он проезжает здесь каждую неделю.
— Простите, Жан, а как дальше? Я не расслышала.
— Жан на «сомюа». «Сомюа» — это марка грузовика, на котором он ездит. А фамилии его я не знаю. Знаю только, что он марселец и его прозвали Рекламной Улыбкой.
Как смешно, ведь и я прозвала его так же. Я рассмеялась. Я была довольна. Наконец я нащупала какую-то нить, и мне уже казалось, что все мои неприятности, как по волшебству, скоро рассеются.
— Вы говорите, он марселец? Вы не знаете, сейчас он в Марселе? Где бы я могла найти его?
— Вы слишком много хотите от меня. Я знаю только, что в субботу он ехал на юг. Но где сейчас, понятия не имею. Если хотите, я могу ему передать что нужно, когда он будет возвращаться.
Я ответила, что тогда будет слишком поздно, что мне нужно разыскать его немедленно. «Ах, вот как»! — воскликнул хозяин, а потом так долго молчал, что я даже подумала, не повесил ли он трубку. Но он не повесил. Он вдруг сказал мне:
— Подождите, мадемуазель, я кое-что придумал. Одну минутку.
Теперь я слышала в трубке гул голосов, стук посуды. Я пыталась восстановить в памяти это бистро, в котором была два дня назад. Длинная деревянная стойка, фотографии разбитых грузовиков, трехцветная афиша, объявляющая о праздничном гулянье. Я представила себе клеенчатые скатерти с красными кругами — следы от стаканов с вином, сидящих за столами шоферов. И сама внезапно почувствовала сильный голод и жажду. Со вчерашнего дня я выпила только две чашки кофе.
— Алло! Кто у телефона? — раздался в трубке чей-то голос, уже не хозяина.
— Меня зовут Лонго, Даниель Лонго. Я сказала мосье, который разговаривал со мной…
— Что вы хотите от Рекламной Улыбки?
Мой новый собеседник тоже говорил с южным акцентом, как-то присвистывая, и, видно, любил поесть, потому что, судя по тону, он явно был недоволен, что его оторвали от обеда. Я снова изложила с самого начала, беспрерывно повторяя «простите, мосье», «сами понимаете, мосье».
В ответ он сказал:
— Рекламная Улыбка — мой товарищ по работе. Поэтому я хочу знать, с кем имею дело. Если вы в него втюрились, это одно, но если речь идет о чем-то еще — в конце концов я не знаю, что там у вас на уме, — то я не хочу подводить друга. Вы понимаете меня? Вот встаньте на мое место…
