Александр Бондарь - Год Чёрной Обезьяны

Дверь распахнулась. У входа стояли трое верзил мрачного вида. Увидев Эдика, они будто бы оторопели сперва. Один из них, сориентировавшись, полез в карман.

- Все путем, парни, - прохрипел им Эдик. - Можете расслабиться. - Он выбросил руку и трижды надавил курок.

Стекла зазвенели от грохота выстрелов. Все трое свалились на пол. Тиская пистолет в руке, Эдик шагнул вперед и медленно повернулся к стойке. Барменша Света каменным изваянием стояла посреди бутылок и чашек. Белая, как ее фартук. От ужаса она не могла двинуться.

- Сука! - Выплюнул Эдик, держа пистолет в вытянутой руке.

Света метнулась в сторону, и пуля разнесла бутылку среди витрины. Эдик опустил пистолет. Хромая, подошел ближе. Барменше некуда было бежать и негде спрятаться. Вытаращив зрачки, она стояла, как на расстреле. Прижавшись к холодной стене, твердой - почти крышка гроба.

- Падла! - Пистолет Эдика выплюнул последнюю в обойме пулю - поставил точку посередине лба. Света всем телом тяжело съехала вниз.

Громыхнул еще выстрел. Другой.

Один из громил, подстреленных Эдиком, уронил пистолет и как бревно разлегся на холодном полу.

Появилась Лена, держа наготове свой "Вальтер". Кровавая лужа расплылась там, где неподвижно застыли три мёртвых тела. Краешком из-за стойки выглядывали ноги барменши. Несколько посетителей, неживых от страха, прятались между столами. Они ждали, что стрельба вот-вот продолжится. Эдик, простреленный двумя пулями, попытался удержаться руками за буфетную стойку, но медленно сполз и ткнулся в пол.

Пихнув дуло за пояс, Лена вышла на улицу.

Стемнело. Сиреневый "Москвич" встал у подъезда. Фары его погасли, уступив место сгустившемуся ночному мраку. Беляков распахнул дверцу и первым вышел наружу. Втянул в себя морозный сырой воздух, огляделся вокруг. Ветер свистел, обдувая голые ветки деревьев, и перебирал старую газету, волоча ее куда-то вдоль по замерзшему тротуару.

Из "Москвича" появились еще двое.

- Пошли, - негромко скомандовал Беляков.

Тот, что двигался за его спиной, поднял воротник замшевого плаща. Вошли в холодный сумеречный подъезд. Под потолком в углу сиротливо мерцала кончающаяся лампочка. Пахло сыростью и неуютом. Беляков погладил рукоятку своего "Парабеллума" в боковом кармане. Медленно взвел курок.

На четвертый этаж поднялись молча. Говорить было не о чем. Лифт не работал, и пришлось добираться пешком.

Беляков отошел в сторону. Один из его сыщиков звякнул в дверь. На лестнице услышали сонный голос хозяина.

- Кто там?

- Телеграмма.

Замок защелкал. Беляков вытащил пистолет, потрогал курок пальцем. Как только дверь раскрылась, хозяин - небритый парень в пижаме сразу застыл, увидев дуло. Потом дернулся, но - поздно. Его ухватили за шкирку, ткнув в брюхо стволом. И затащили впутрь.

Дверь закрылась. Один из сыщиков, держа пистолет наготове, обошел всю квартиру и убедился, что больше здесь никого нет. Жилье состояло из двух комнат. Стенку над большим двуспальным диваном украшел турецкий ковер. В углу, рядом с японским телевизором - видео. Напротив - стереосистема с парой динамиков.

Беляков мрачно рассматривал бывшего своего коллегу, у которого из кармана пижамы достали пистолет с полной обоймой.

- Ну что, Коля, - проговорил он медленно, доставая сигарету, - думал - не увидимся больше?

Того от ужаса перекосило. Раскрыл рот и еле-еле сумел выговорить:

- Красиков меня заставил. Хотел грохнуть...

- Уберите звук.

Чиркнув пару раз зажигалкой, Беляков выпустил дым.

- Стой! - Коля хотел вырваться, но его держали крепко. - Подожди, я скажу еще...

- Ты уже все сказал, - Беляков затянулся. - Красикову.

В рот Коле засунули кляп. Несчастный пронзительно замычал, замотал головой, пытаясь освободиться.

- Кончайте быстрее, - сказал Беляков. - У нас мало времени.

Коля выкручивался, как только мог, но двое детективов проворно и быстро связали ему за спиной ноги и руки. Одним из свободных концов смастерили петлю, которую затянули на шее. Беляков молча наблюдал, дымя сигаретой.

В дверь позвонили.

Сыщики замерли, переглянулись. Беляков дал им знак, и связанного уложили на пол лицом вниз, еще придавив, чтобы не производил шуму.

Часы тикали где-то на кухне. И так - несколько секунд. Потом звонок повторился. Назойливый и долгий - как сирена. После этого начал щелкать замок. Очевидно, у того, кто звонил, был ключ.

Беляков вытащил "Парабеллум" и отошел в сторону. Его детективы тоже достали оружие, продолжая крепко держать связанного. Три дула целились в дверь. Мелодичный звон заставил всех вздрогнуть: это часы отсчитали восемь ударов.

Дверь отворилась. На пороге возникла игриво раскрашенная девица. Она молча смотрела на трех вооруженных людей и тело, связанное на полу. Испугаться по настоящему не успела. Беляков надавил курок, и черно-красная отметина появилась на лбу.

Оставив связанного Колю, детективы проворно затащили тело убитой внутрь и бросили в прихожей. Дверь снова заперли.

Коля мычал пронзительно и ужасно - его волокли в ванную. Сыщики заткнули здесь дырку и пустили горячую воду. Связанного погрузили туда. Он опять взвыл - теперь уже и от боли. Горячий пар поднимался над ванной.

- Классный бульон получится. - Сказал один из детективов.

Беляков выплюнул сигарету, и окурок поплыл по воде. Кряхтя и мыча от боли, Коля пытался выбраться, но ему не давали веревки.

- Ничего страшного. - Сказал ему Беляков. - Поплаваешь здесь. А продолжишь в аду. Тебя засунут в котел для стукачей. - Он посмотрел на часы. - Пора идти.

- А если из соседей кто ментов вызвал? Они слышали выстрел... - Тот сыщик, что первым оказался в прихожей, достал пистолет.

- Не вызовут, - Беляков уверенно покачал головой. - Сыкливые.

Глава 20.

Илюшенко набрал номер и слушал в трубке гудки - как будто бы действительно очень издалека. Потом сонный ленивый голос:

- Аллё.

Владимир Александрович хотел выругаться, но... вдруг накатила какая-то жуткая смертельная почти усталость.

- Андрей, здравствуй, - сказал он спокойно.

- Ты, пап?

- Андрей, что происходит?

- Чего?

Андрея Илюшенко должны были депортировать из Америки, где он учился в университете. (Или скорее - пытался учиться.) Андрей нализался в баре и разбил физиономию полицейскому. Его держали пока на свободе до департационного слушания, которое должно было состояться вот-вот. Для Владимира Александровича случившееся было трагедией. Сын Андрей - единственное, что его по настоящему привязывало к этому миру. Глаза отпрыска напоминали жену, умершую четырнадцать лет назад. Казалось иногда, что именно её видит он перед собою. Даже делалось страшно. И хотелось разрыдаться, как и обычно при встрече с годами безвозвратно далекими, что прожиты были конечно неправильно.

Владимир Александрович безумно любил свое чадо. Он думал о том, что когда-нибудь, на Последнем Суде, где прийдется ответить за прожитое, скажет: не виноват, ибо всё мерзкое и всё преступное, им сделанное, было совершенно ради Андрея. Чтобы тому не пришлось, как отцу его в детстве, воровать картошку с колхозного поля, опасаясь ежеминутно нарваться на дробовик пьяного сторожа.

- Андрей, что происходит? Мне сказали - тебя депортируют...

- Отец... - тот помялся, - хоть ты не нуди. Итак тошно.

- Андрей, что ты думаешь делать?

- Отец, ляг поспи.

Илюшенко услышал, как щелкнула трубка на том конце. "В Чикаго сейчас 7 вечера. Разница в девять часов, - подумал он." Хотел с размаху дать телефоном по столу, но остановился - телефон-то причем? Зам губернатора медленно сел в кресло. Он соображал. Мутный хоровод мыслей был не по делу, и Илюшенко пытался как-то собраться. Он достал карты и в беспорядке разложил их на столе картинками вниз. Из пяти карт соорудил домик. Владимир Александрович играл сам с собой в "Мокрую курицу" когда ему было особенно плохо. Как сейчас.

В дверь деликатно постучали.

- Да-да, - пригласил Илюшенко.

Это была секретарша. Стройная брюнетка в недлинной юбке, она приблизилась к столу зама, аккуратно наступая на мягкий ковер.

- Там вас Красиков хочет видеть, из уголовного розыска.

Илюшенко даже не взглянул на секретаршу. Он, не отрываясь, смотрел на карты.

- Я занят. - Проговорил сухо. - Пусть подождет.

Потом проводил секретаршу бессмысленным взглядом - как та, качая бедрами, выходила из кабинета. Оторвавшись от карт, Илюшенко снова взял телефон. Он звонил сейчас своему нью-йоркскому адвокату Вадику Цинфировичу, с которым имел дело уже давно. Вадик был хорош тем, что здорово знал, как обойти закон любой страны мира и не обижался никогда на тех, от кого имел деньги.

- Алло... Ты, Вадик?... Здравствуй. - Илюшенко смотрел в окно, пытаясь разглядеть там, среди домов и деревьев улицы Красной очертания призрачного Нью-Йорка - где он, Илюшенко, никогда не был. - В курсе того, что с Андреем случилось?