Я быстрым шагом пошел к набережной, где в самом начале бульвара Сен-Мишель была стоянка такси. В такую рань на ней выстроилось цепочкой машин пять. Я сел в первую и сказал водителю, разумеется, китайцу:
— Подождем минуту! Я скажу, куда ехать.
— Куда ехать? — спросил китаец, трогаясь.
— Стоп! Стоп! — крикнул я. — Ждать.
— Ждать?
— Ждать!
— Хорошо!
Водитель проехал пару метров, чтобы дать место следующей машине, и выключил двигатель. Все китайские таксисты одного неопределенного возраста — между двадцатью пятью и пятьюдесятью. Скрытая армия вторжения, в которой рядовые и генералы неразличимы.
Я рассуждал так. Если это была та самая женщина, которая обедала со Штайнером, она, разумеется, ждала его. Потеряв терпение, она позвонит портье, и тот сообщит ей, что с ее знакомым случилось несчастье — или не знаю, что там ему полиция посоветовала сказать в таком случае. Подниматься, естественно, она не станет и отправится домой или за новыми инструкциями.
Красное «пежо» проплыло мимо нас и повернуло влево на набережную. Женщина — я про себя стал звать ее Фатима, — разговаривала по телефону, но мимика ее была настолько выразительна, что я, считай, и слышал, и понимал, что она говорит. Примерно следующее:
— Нет, а что я еще могла сделать, сидя внизу в машине? А раз ты такой умный, сам приезжай сюда и разбирайся!
— Видите эту машину? Ехать за ней, но не слишком близко, — сказал я китайцу.
— Понял, понял, — оживленно закивал таксист. Такое начало рабочего дня было ему по вкусу. — Ты полиция?
— Я муж, — с достоинством соврал я.
— А-а, — протянул китаец, часто кивая головой. — Понял, понял.
Я выгляжу моложе своих лет — мне в мои сорок четыре дают тридцать пять. Фатиме, даже при том, что она восточная женщина, было никак не меньше пятидесяти. Но китайцы, видимо, ориентируются в возрасте европейцев так же плохо, как и мы в их.
— Зеленый! Вперед! — скомандовал я.
Задачу водитель действительно понял правильно. Он на большой скорости догнал поток, но встроился не сразу, а оставив одну машину между нами. Красное «пежо» быстро отщелкивало мост за мостом. Потом мы пересекли Сену по мосту Альма и поехали по какой-то авеню в сторону Елисейских Полей. Проехав несколько кварталов, такси Фатимы свернуло налево и вскоре остановилось у подъезда светло-серого жилого дома.
— Стоять? — спросил китаец.
— Ехать, ехать!
Красное «Пежо» в любом случае закрывало нам проезд. Фатима вышла из машины и резво застучала каблуками по каменным плитам. Каблуки у нее были высоковаты для женщины ее комплекции. Я отметил номер дома, в который она вошла — № 7, а доехав до перекрестка, — расплатился и вышел. Табличка на углу уведомляла, что жила Фатима на улице Бассано.
Китаец меня рассмешил. Получив деньги и поблагодарив за чаевые, он повернулся ко мне и сказал:
— Убивать — нет! — и схватил себя обеими руками за горло, изображая удушение. Потом энергично помотал указательным пальцем. — Месье, убивать — нет!
— Нет, нет! — заверил его я.
Я вернулся к дому номер семь и стал рассматривать таблички с именами жильцов на домофоне. Одна фамилия выглядела вполне по-арабски: Аль Абеди. Может быть, с неудавшегося свидания Фатима попросту поехала к себе домой?
Пока я размышлял, дверь подъезда открылась, и появилась высокая худая женщина в синем комбинезоне и с дряблыми складками кожи под глазами и на шее. В одной руке у нее было ведро с белой шапкой пены, а в другой — швабра. Она явно собиралась отдраить тротуар перед входом, как это заведено в хороших буржуазных кварталах. Мы были в 8-м округе — как раз такой район.
— Вы кого-нибудь ищете, месье? — спросила она без особой любезности.
— О, даже не знаю, — сказал я, чтобы выиграть три секунды для последующей импровизации. — А вы давно здесь работаете?
— А что? — но моя улыбка была такой обезоруживающей, что консьержка снизошла. — Осенью будет восемь лет.
Она подбоченилась, вставая ко мне немного боком. Похоже, такие же пустые складки кожи у нее были и вместо груди.
— Жаль! Тогда вы их, может быть, и не застали. Я и сам давно в Париже не был. Но лет десять назад в этом доме жили мои друзья, ливийцы. (Почему я сказал «ливийцы»?) Бен Зетун была их фамилия. Я подумал, вдруг они всё еще здесь живут.
Лицо консьержки слегка расправилось.
— Как вы говорите — Бен Зетун?
Я кивнул. У меня действительно был один знакомый с такой фамилией, правда, алжирец.
— Я таких не помню, — консьержка сменила позу, встав ко мне лицом и кокетливо отставив в сторону тощее, как костыль, бедро. — Но ливийцы у нас живут постоянно. Они снимают квартиру от этого, как его… Короче, дипломаты военные.
О-па! Теперь в поведении Штайнера начала просвечиваться какая-то логика.
— Хотите зайти? — спросила консьержка.
Хотя она явно меня обольщала, по ее тону было ясно, что подобную бесцеремонность она бы не одобрила.
— Нет, что вы! Я этих людей не знаю. Заявиться так, с улицы! — смущенно запротестовал я, чтобы быть ей приятным. — Хотя, если бы вы могли дать мне их номер телефона, я бы, пожалуй, позвонил, чтобы справиться о своих друзьях. Не сейчас, разумеется, в приличное время, когда все в доме точно встанут.
Найти телефон по адресу и фамилии не сложно, но если квартиру снимает для своих сотрудников военный атташат, поиск может оказаться сложнее. За небольшую плату ваш телефон уберут изо всех справочных баз данных. Мы с консьержкой прошли в ее комнату слева от входа. На занавеске, закрывающей застекленную верхнюю часть двери, изнутри булавкой был прикреплен листок с телефонами жильцов. Запомнить восемь цифр большого труда не представляло, но такие способности могли показаться подозрительными. Поэтому я терпеливо дождался обрывка квитанции из прачечной, пожалованной мне царственным жестом, записал на обратной стороне номер и, церемонно поблагодарив, удалился. Консьержка проводила меня разочарованным взглядом. Она что, думала, что я хочу заполучить и ее номер телефона?
Информация о ливийцах могла оказаться срочной. Но мы так и так встречались с Николаем через полчаса.
Мне нравятся люди, которые много и с аппетитом едят. Мне видится в этом доверчивая открытость внешнему миру и признательное принятие многочисленных и разнообразных даров, которыми Господь, понимающий людские слабости, так щедро наделил эту землю. Самое существенное, люди, которые любят поесть, никогда ни о чем подобном не задумываются — поэтому с ними может быть скучно, но, как правило, всегда легко.
В тот день в качестве утреннего кофе Николай заказал себе большую кастрюлю мидий в белом вине и картофель фри, то есть практически и суп, и второе с гарниром, а также пол-литровую кружку пива. Мы с ним зашли в бельгийскую пивную «У Леона» на Елисейских Полях, и, глядя на него, я тоже заказал себе самых острых мидий и кружку «гримбергена».
Николай внимательно слушал мой рассказ, но мозг его так же активно считывал и множество датчиков на языке и нёбе. Скажем так: в эти минуты вся его способность воспринимать работала в пиковом режиме. Я заметил в нем еще одну симпатичную особенность. Наш пес мистер Куилп, когда ставишь ему миску с едой, начинает облизываться. Николай сделал точно так же. Он заказал меню, то есть своего рода комплексный обед, и к его мидиям полагалось неограниченное количество картофеля. Официант принес ему уже третью порцию, и, довольно глядя на нее, Николай облизнулся с тем же уверенным сознанием того, что еду принесли именно ему и что она уже точно никуда от него не денется.
— Я сейчас поеду в посольство и просмотрю там фотографии с последних приемов, — сказал он, имея в виду Фатиму.
И с сожалением посмотрел на плещущееся на донышке пиво.
— Еще одну? — предложил я.
Естественно, Николай был моим гостем.
— Нет, — решительно отверг предложение этот Гаргантюа и тут же с той же непреклонной решительностью согласился. — Ну, маленькую!
Я окликнул официанта. Дождавшись, когда он отошел, Николай произнес свой приговор:
— Я думаю, он свой порошок загнал ливийцам! Так что на этом деле можно ставить точку.
Его бы устами да мед пить! Вот бы действительно история со Штайнером закончилась прямо сегодня утром! Мне осталось бы всего ничего: прикончить Метека, встретиться с Жаком Куртеном, и в воскресенье я мог вернуться в Нью-Йорк. Я взглянул на часы — начало одиннадцатого. Хорошо бы, Метек вчера вечером пришел домой поздно и сейчас только-только просыпался.
Но, к сожалению, всё было не так просто!
— Если бы контейнер уже был у ливийцев, зачем этой мадам было поджидать нашего друга у гостиницы? Они бы давно разбежались!
— Да, наверное, ты прав.
Николай произнес это как-то рассеянно. Он сейчас окидывал глазами поле боя: груда пустых раковин, наполовину опустошенная третья плошка с картофельной соломкой, корзинка с пока не тронутым, порезанным на куски «батоном, длинным, как флейта». Теперь, наконец, дошла очередь и до него. Николай выбрал себе кусок подлиннее и, вооружившись столовой ложкой, принялся за оставшийся в кастрюле суп.
