Достав белую пачку, я молча протянула из нее мальчишкам три сигареты — пусть оттянутся, дуралеи. Ну кто же так глупо, так похабно пьет водку из горлышка на морозе?
— Все отдавай, сука! — вдруг заплетающимся голосом сказал второй. — И деньги, сколько есть…
Трое юных алкоголиков уже взяли меня в кольцо, встав в воинственные, но нетвердые позы, показывая, что готовы «отметелить» меня за жадность. Молча я убрала сигареты в раскрытую пачку, аккуратно положила пачку в сумку, защелкнула застежку. Что дальше, господа?
Первый юнец потянул за ремень сумки, резко дернул ее к себе — и получил ногой в нежное место, которое зажал руками, согнувшись в три погибели. Второй, протянувший было ко мне дрожащие ручонки, пытаясь схватить за грудки, через секунду лежал возле скамейки лицом в сугробе. Третий , присвистнув, бросился бежать наутек. Опять их почему-то было именно трое , задержавших меня в пути на несколько минут.
— Братва! Я узнал — она моржиха, — прокричал убегавший, оглядываясь на собутыльников. — Не трожьте ее, она после проруби как железная…
— Это точно, моржиха, — почему-то рассмешило меня такое предположение юных пьяниц, привыкших развлекаться наблюдениями и матерными комментариями за бегающими вокруг проруби представителями иной, здоровой цивилизации. — И сейчас я вас тоже прополощу в проруби, пьяные идиоты!
— Не надо! Нетушки! — взревел от такого предположения тот, кто ковырялся носом в снегу. Парень попытался было убежать, но не смог — наверное, выпивка вконец одолела его.
— Ладно уж, к проруби не пойдем, а снежный вытрезвитель все же устроим, — сказала я, натирая зеленые морды «грабителей» снегом, запихивая снежные комья за шиворот то одному, то другому.
— Убивают! — заорал тот, кто первым обругал меня матом. — Отпусти…
— Ну уж нет, теперь я сдам вас в милицию — отделение как раз за углом. Будете знать, как грабить девушку… Или вот что: проводите меня до дома, тогда я вас отпущу. Пошли втроем под ручки…
— Ошалела, что ли? Пошли, жалко, что ли, да, Леха? — сказал один из отроков, наконец-то вставая и вытряхивая снег из-за шиворота.
А я подумала, что в окружении сильно нетрезвых парней, которые ведут в подъезд развеселую поддатую девушку, меня будет сложнее отличить от общей предпраздничной массы. И, наоборот, в случае чего проще придумать какой-нибудь неожиданный ход для тех, кто сидит в засаде.
Но оказалось, что мысли о возможной засаде были всего лишь моей фантазией. Без всяких приключений добралась я до двери квартиры номер один под руку с двумя юными кавалерами, которые несколько протрезвели после снежных процедур и даже начали проникаться ко мне уважением и симпатией.
— Может, выпьем? А? На троих ? — предложил один из мальчишек, наиболее активный матерщинник.
— Погоди, дружок, всему свое время. Тебя как зовут-то? Алик?
— Почему это Алик? — не понял юмора пацан. — Что я, татарин, что ли? Эдиком меня зовут, а его — Димкой.
— Стоп, ребята. Сейчас начинается самое главное. На всякий случай вам лучше слинять, может случиться трах-бабах, — сказала я, нажимая тревожно дребезжащую кнопку звонка и мысленно готовясь к любым неожиданностям. К великому счастью, дверь открыл самолично Виталик, который казался взволнованным и сильно взъерошенным.
— Ураган! Ты где так долго ходишь? Люська Штыря арестовала, вон он лежит. Мы решили в милицию его не сдавать, пока ты не допросишь первая…
— Правильно, — кивнула я коротко.
А сама отметила про себя: как же по-семейному, трогательно звучит это «мы». Мы тут посоветовались, решили в этом году меньше законсервировать огурцов, зато побольше помидорок… Мы отпуск вместе берем в августе, чтоб к бабушке съездить…
В воздухе запахло ячейкой общества, особенно если взять во внимание всклокоченные волосы Виталика — чего это он вдруг так распушился?
Люсьен выбежала мне навстречу тоже раскрасневшаяся, с видом победительницы.
— Сбежала, значит? — Я несколько сбила ее пыл первым же вопросом. — Удрала? Ведь мы же все обсудили, решили.
— Но, Таня! Я подумала, что сама смогу!
— Что сможешь?
— Да все. Как ты. Ты вон какая, а я что — совсем, что ли, вот так? — несколько запутанно объяснила свой поступок Люсьен, глядя на своего бывшего супруга. Все ясно, желание реабилитироваться перед ним, показать себя во всей красе и прочие женские планы — вот что способно перевернуть мир, мобилизовать на подвиги. То, что подвиг действительно имел место, свидетельствовал крепко связанный по рукам и ногам чернявый мужчина с модной небритостью на довольно упитанной круглой морде. Руки и ноги его были крепко завязаны ремнями, веревочками, имел место даже лиловый шелковый шарфик, крепко скрученный вокруг запястий. Рот Штыря затыкал самодельный кляп. Лицо было багровым от сдерживаемого гнева — такое ощущение, что не открой сейчас пробку этого вместилища скверны, и оно взорвется, разлетится на куски…
— Так это и есть твой страшный Штырь? — спросила я у Люсьен, удивленно глядя на невысокого, коренастого человека с уже обозначившимся под ремнем животиком. — Этот самый убийца?
Подойдя к Штырю, я вытянула у него изо рта кляп, скрученный из куска какой-то шелковой женской комбинации или еще более интимного предмета. Но сделала я это совершенно напрасно — из открывшегося отверстия рта Штыря понеслась грязнейшая ругань, отборный трехэтажный, да нет — стоэтажный мат. Впрочем, если перевести эту сложноступенчатую речь на русский язык, Штырь в основном говорил, что оказался свидетелем краткого, но бурного примирения семейной пары, которое, видно, включало в себя нечто больше, чем дружеские рукопожатия. Явно большее. Некоторые глаголы его пафосного монолога живо обрисовывали, каким образом друзья коротали время в ожидании меня. Или просто это я так истолковала его малопонятный спич? Пришлось снова воткнуть в рот Штыря тряпку, чтобы дать передохнуть ушам. Я сделала вид, что ничего не поняла из штыревских излияний, и обратилась к еще больше зардевшейся Люсьен.
— Расскажи, как тебе это удалось, — спросила, кивая на пленника.
Как все мы, смертные, Штырь попался на свою, может быть, единственную слабость — отношение к женщинам. Точнее, к единственной женщине — своей Люсьен.
Решив сбежать со свидания с бандитами на ступеньках гастронома «Вкус победы», Люсьен задумала осуществить свой собственный план — найти Штыря. Только она знала, что в Тарасове есть три тайные квартиры, где Штырь отсиживается в минуты опасности, то и дело меняя точки дислокации, — про эти норы ничего не знали даже свои, «штырята». Наверное, квартир было гораздо больше, но Люсьен знала три и начала их самостоятельный обход. В первой квартире точно никого не было, а во второй, которая когда-то принадлежала уехавшему в Израиль с супругой-еврейкой штыревскому брату, явно кто-то был…
— Как ты узнала? — перебила я Люсьен.
— Показалось, что за дверью кто-то ходит. А еще по счетчику. Ведь за эти квартиры мне платить приходилось — и квартплату, и за свет, чтоб никаких подозрений не было. В общем, я посмотрела — а он крутится, ну этот… на счетчике.
— Молодец, — похвалила я Люсьен учительским тоном. — Дальше.
— Я стала стучаться в дверь, рассказывать, как сумела от тебя сбежать, просить, чтобы впустил… Собралась уже уходить, но тут железная дверь открылась, кто-то втянул меня в квартиру…
— Один был?
— Один… И совсем бешеный. Набросился с кулаками — думала, ну все, убьет. Заставил все рассказывать: куда ты меня увезла, как сначала хотела отпустить, а потом передумала, заперла в каком-то доме.
— Адреса никакого не называла? — спросила у Люсьен, подразумевая Вахтанга.
— Да нет, я сочинила что-то… В общем, он меня сначала бил, а потом вроде бы как наоборот стал… В общем, трахаться захотел… Ну и все такое…
— Пропустим это место в подробностях, — разрешила я Люсьен, видя ее затруднительное положение. Ведь ясно же, что той пришлось сразу же сдаться на милость Штыря, чтобы примирение выглядело убедительным и настоящим. В конце концов, основное женское оружие, вся хитрость ее нередко скрывается в одном месте, расположенном несколько ниже головы.
— …А потом я ему кофе приготовила, с молоком, как он любит, и туда порошок забабахала…
— Какой порошок?
— Да я не знаю толком, как называется. У меня одна подружка — фармацевт, я как-то у нее снотворного просила, и она порошок дала, супердорогой. Говорит, если сразу всю упаковку выпьешь — коньки откинешь, с половины — уснешь, но имеешь шанс не проснуться… Там нужно точную дозировку соблюдать…
— И сколько же ты Штырю сыпанула?
— Примерно половину. Ну, чуть-чуть поменьше, — призналась Люсьен. — Я ведь для себя держала. Думала, когда совсем край придет — разведу себе целиком в чай — и привет. Я еще тогда, когда мы с тобой на печке прятались, хотела это сделать. Потом думаю — за что тете Кате такие проблемы? Попозже лучше, когда в город приедем. А тут встреча такая и все прочее… Я уже совсем и забыла про порошок свой, но сегодня вспомнила…
