Ознакомительная версия.
Боже мой! Таких чудных босоножек из мягчайшей перламутрово-розовой кожи с окантовочкой из раззолоченных косичек на прелестном, маленьком, круто выгнутом каблучке я в жизни не видела. Вот уж правда – обувь для Золушки! И тоже тридцать шестой размер.
Дезар так и разоряется: это-де абсолютный эксклюзив, опытная модель, каждого размера была изготовлена только одна пара, поэтому даме, которая купит эти туфельки, не грозит увидеть их на чьих-то еще ножках. Это уже был свист, не сомневаюсь, но свист очень мелодичный!
Начался торг.
Седая дама отпала на пятидесяти евро (видимо, данная сумма для нее – потолок), а Николь и окольцованная жаба бились насмерть, пока Николь не сдалась под вопли Дезара:
– Сто двадцать – раз!..
И далее по тексту.
Толстуха ковыляет на своих коротеньких ножках за очередной добычей. Обувь тридцать шестого размера, которая пользовалась столь повышенным спросом, кончилась. Победительница сгребает в охапку коробки и пытается унести, однако ее коротеньких ручек явно не хватает. Слышу, как помощник Дезара предлагает ей свои услуги: либо он все донесет до машины прямо сейчас, либо покупки доставят ей завтра в первой половине дня по домашнему адресу.
– Нет, спасибо! – бросает она с таким презрительным видом, как будто он послал ее в даль невозвратную, честное слово! Бедняга стушевался, а дама достала из кармана мобильник, набрала номер и скомандовала: – Лора! Поднимайся сюда.
Дезар отчего-то медлит начинать новый раунд битвы – он, как и все, с любопытством поглядывает на дверь. Чутье подсказывает нам, что сейчас мы увидим ту, для кого старалась тетка с кольцами.
Дверь открывается, и в зале возникает дивное, очаровательное, обворожительное создание. Изящная, как цветок, блондинка с распущенными волосами ниже плеч и аквамариновыми глазками – воплощение сказочной красоты. Да на ее загорелых ножках шедевры от Шанель и прочей обувной компании будут смотреться еще лучше! Тем паче что они достались тетке с кольцами и впрямь задешево. Николь успела шепнуть мне, что ее сапоги в бутике стоили бы триста пятьдесят евро, а теткины туфли – каждая пара не меньше чем двести, ну и босоножки – двести пятьдесят. Почувствуйте разницу, а?
Нет, в самом деле – одеваться на аукционах довольно-таки выгодно. Даже очень. Вот если Николь все же найдет мне французского мужа, я тоже сделаюсь завсегдатаем этого серого дома, изнутри похожего на бархатную алую шкатулку, с броскими надписями снаружи: Drouot, Drouot, Drouot… А пока все, что я могу, это любоваться несусветной красоткой, которая берет у окольцованной тетеньки все три коробки и выносит из зала. Когда ее точеная фигурка скрывается в дверях, по залу проносится легкий разочарованный вздох. Нет, честное слово, именно про таких и говорят: смотрел бы, да не насмотрелся! Странно, что даже у нас с Николь, женщин, она не вызывает зависти, а только восхищение. И какое чудное, романтичное имя – Лора. Неужели она – дочка этой уродины? Ну, может быть, хотя бы племянница?..
Поскольку делать нам в зале больше нечего, мы потихоньку – мсье Дезар наконец-то начал новый торг – выходим вслед за толстухой. Вид у нее ну до того самодовольный (и три пары дорогой обуви удалось отхватить дешевле, чем за полцены, и эту обувь, словно рабыня Изаура – тюк с хлопком, несет невероятная красавица), что я невольно дергаю Николь за руку. Мне хочется, чтобы мы обогнали тетеньку и продемонстрировали ей нашу коробку с нашими сапогами. Просто так, чтобы не слишком заносилась: дескать, не все в этой жизни ей доступно!
Однако мы не успеваем. Нас обходит на повороте высокий мужчина – тот самый, на которого я уже обратила внимание в прошлый раз: в лихо заломленной шляпе и в брюках с обшлагами. Он по-прежнему держит руки в карманах, пиджачная шлица по-прежнему расходится на… на том, стало быть, месте, на котором она и должна расходиться, и походка у мужчины вся такая… стремительно-небрежная. Он минует нас с Николь, потом толстуху, которая важно тащится, косолапо переставляя коротенькие ножки – ну точно жаба, которая перекушала комаров и мушек! – потом вдруг вынимает из кармана руку и щиплет красотку Лору, нагруженную коробками, за точеную попку.
Клянусь!!!
Лора истерически взвизгивает и роняет коробки. Туфли, босоножки, коробки летят в разные стороны. Она не обращает на них никакого внимания. Поворачивает к охальнику перекошенную физиономию, заносит руку, словно готовится дать ему пощечину, и визжит:
– А, бля-а-адь!
Что характерно, кричит она по-русски.
15 мая 1800 года, замок Сен-Фаржо в Бургундии, Франция. Из дневника Шарлотты Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо
Сегодня я вдруг поняла, что действительно пришла весна – давно пришла, просто я ее не замечала. Мне было не до весны. Вот уже который год мне было не до весны! Не до осени, не до лета, не до зимы – для меня существовал только некий завтрашний день . И хоть говорят, будто завтра никогда не наступит, оно все же наступило! Настал тот день, о котором я мечтала семь лет.
Боже мой, что это были за годы… Они предстают передо мной вереницей таких нравственных и физических страданий, которые мне даже не хотелось поверять моему дневнику. Мы – я и Максимилиан, мой младший брат, – думали только о том, чтобы выжить, чтобы сберечь замок наших предков, пристанище нашего опозоренного рода. О нет, мы не опасались, что к нам ворвется толпа озверелой черни: имя Луи-Мишеля Лепелетье надежно охраняло нас от посягательств революционеров.
Получается, нам все-таки было за что его благодарить… Однако выпадали дни, когда мы даже не знали, удастся ли нам раздобыть хоть какую-нибудь еду. Менять фамильные драгоценности на кусок хлеба – о, странные чувства испытываешь при этом… Если бы не преданность некоторых слуг, старых слуг, которые не развратились даже в годы этой так называемой свободы, я даже не знаю, как бы выжили мы с Максимилианом, старая дева и юноша, на плечах которых лежал такой тяжкий груз – забота о настоящем и о будущем… О, проклятые годы революционного террора! Они уже позади, и те люди, которые когда-то ввергли Францию in tenebris [29], теперь сами канули в адские бездны.
Увы, не все. Ненавистный художник, увековечивший позор нашей семьи, все еще жив. Жив – и процветает!
Вскоре после картины «Смерть Лепелетье» Давид намалевал полотно «Смерть Марата» (о, будь благословенна эта святая женщина, Шарлотта Корде, перерезавшая своим кинжалом нить его гнусной жизни!), сделался официальным церемониймейстером Республики и устроил какой-то знаменитый праздник «Верховного Существа», слухи о котором дошли даже до нашей глуши. Рассказывали, что на развалинах Бастилии был устроен фонтан, из которого пили все, комиссары и народ, потом все целовались друг с другом, потом шли по улицам процессией, в которой были вместе старики и питомцы воспитательного дома (воплощение идей моего несчастного брата!), везли урну с прахом убитых героев… Пляски на могилах, пляски на могилах!
Когда закончилась кровавая вакханалия Республики, Давид угодил в тюрьму. И все же эта мерзкая тварь не переставала пачкать бумагу своим гнусным пером! Свои рисунки, передаваемые на волю, он теперь подписывал так: «David faciebat in vinculis» [30]. Узнав о его заключении, я начала возносить благодарность небесам, однако рано. Фортуна вновь повернулась к нему лицом, к этому отщепенцу, уродливому карлику. Жена, покинувшая его, когда он подал голос за казнь короля, вернулась к мужу-узнику. Вскоре его выпустили на волю, и сам Первый консул Бонапарт проявил к нему благосклонность. Давид вновь стал руководить своей школой, и под его влиянием мода на античность заполонила Париж. Говорят, на Елисейских Полях выстроены храмы с жертвенниками в ионическом стиле! Дамы носят хитоны и сандалии! По улицам шляются целые процессии жрецов и жриц! А для его новой, самой модной картины «Похищение сабинянок» позировали богатые парижские дамы, которые не постеснялись надеть на себя самые откровенные костюмы… вернее, не постыдились снять с себя почти все.
Последние новости таковы: Давид по-прежнему в чести у Бонапарта и написал его переходящим через Альпы. Портрет писан не с натуры: Бонапарт-де заявил, что Александр Великий не позировал перед Апеллесом [31], а потому предложил Давиду изобразить его не таким, каков он есть, а каким должен быть – с печатью гения на челе.
Наверное, эта весть должна была повергнуть меня в такую же бездну печали, как и другие известия о достижениях и успехах врага нашей семьи. Однако нынешний день исполнил меня веры в торжество справедливости!
Сегодня из Парижа приехала Луиза-Сюзанна. Домой вернулась дочь моего брата Луи-Мишеля – дитя, которое обречено нести, словно позорное клеймо, вечную память о преступлении своего отца.
Как и все мы.
Я не видела ее больше семи лет. Луиза-Сюзанна еще не успела рассказать, как ей удалось выжить после уничтожения Республики. Судя по ее виду, это были мучительные времена. Боже мой, ей только четырнадцать, однако мне кажется, что я вижу перед собой такую же старую деву, как я сама, – много пережившую, много перестрадавшую.
Ознакомительная версия.
