Машина плавно подкатила к тротуару, и водитель выслушал инструкции с величественным кивком.
– Другая причина, по которой я предлагаю Шеппарда, – продолжал Трент, лихорадочно зажигая сигарету, – та, что я женюсь на самой замечательной женщине в мире.
– Вы женитесь на Мабель! – воскликнул Копплс. – Мой дорогой друг, какая это прекрасная новость. Пожмем руки, Трент, это великолепно! Я поздравляю вас обоих от всего сердца… Я был в подобных же обстоятельствах давно, давно… Позвольте мне сказать… я серьезно надеялся на это… Но я ничего не знал! Я ничего не знал о ее отношении к вам. В ваших-то глазах я уже видел такие пожары, которые бы сделали честь величайшему существу. Я заметил это, когда вы обедали в моем доме, слушали профессора Пепмюллера, а смотрели на нее. У некоторых из нас, стариков, мозги еще на месте, мой дорогой мальчик.
– Мабель говорит, что она знала об этом еще раньше, – ответил Трент со вздохом. – А я-то думал, что исправно играл роль человека, который не сходит по ней с ума… Что же касается ваших поздравлений, благодарю тысячу раз, потому что знаю, ваша физиономия вытянулась бы на три фута, если бы вы считали, что мы совершаем ошибку… Хелло! – Автомобиль пролетел сквозь узенькую улицу, завернул за угол и влился в широкую магистраль. – Вот мы и приехали.
Расплатившись с таксистом, Трент повел мистера Копплса в длинный зал, заставленный множеством столов и наполненных гомоном.
– Это дом удовлетворения страстных желаний. Я вижу трех букмекеров, жующих свинину за моим любимым столиком. Мы займем этот, в противоположном углу.
Он долго совещался с официантом, пока мистер Копплс в приятном созерцании грелся у каминного огня.
– Что мы будем пить?
– Я думаю, – очнулся мистер Копплс, – закажем молоко и содовую.
– Говорите тише! – рассмеялся Трент. – У официанта слабое сердце, а он может вас услышать. Возможно, вы думаете, что вы крепыш, может, оно и так, но те, кто мешает напитки, сваливаются сразу, даже более крепкие, чем вы. Так что будьте умницей. Возьмем вина, а содовую оставим турецкому султану… А вот несут нашу пищу.
Он распорядился еще о чем-то, и официант удалился. Чувствовалось, что Трент посетитель уважаемый.
– Я послал за вином, – сказал он, – которое, надеюсь, вы попробуете. Если вы дали клятву, то во имя всех святых трезвенников – пейте воду, которая стоит рядом с вами, но не ищите дешевой популярности, требуя молоко и содовую.
– Я никогда не давал обета воздерживаться от спиртных напитков, – сказал мистер Копплс, благосклонным взглядом изучая баранину. – Я просто не люблю вина. Однажды я купил бутылку и выпил ее, чтобы узнать, что это такое, и, представьте, утром мне было плохо. Возможно, это было плохое вино. Я попробую ваше, так как это ваш обед, и, уверяю вас, дорогой Трент, готов совершить нечто необычное, чтобы показать, как я счастлив. Подумать только, столько событий: от тайны Мандерсона мы избавились, невиновные оправданы, ваше счастье с Мабель решено. Пью за вас, мой дорогой друг! – И мистер Копплс сделал мизерный глоток.
– У вас широкая натура! – заметил Трент. – Ваш внешний вид дает неверное представление о широте души. Я бы скорее поверил, что в опере дирижирует слон, чем в то, что вы пьете за мое здоровье. Ладно, не пейте вина. Пусть официант подает в обморок – пейте все, что хотите!
Когда мистеру Копплсу принесли его монашеское питье, Трент сказал:
– В этом гомоне мы можем говорить, как в камере-одиночке.
Как вы восприняли беседу с Марлоу?
Не переставая нарезать баранину, мистер Копплс ответил:
– Самое замечательное в этой беседе, на мой взгляд, это необычность положения. Мы оба держали в руках нить, ведущую к дикой ненависти Мандерсона, которую Марлоу считал столь таинственной. Мы знали, что он был одержим идеей ревности, но знание это, учитывая тонкую натуру Мабель и нашу порядочность, не обнародовали. Марлоу так никогда и не узнает, в чем его подозревал Мандерсон… Что же касается ваших прежних предположений о виновности Марлоу, то, заверяю вас, я всегда верил, что он здесь ни при чем.
– Что-то в этом роде вы сказали Марлоу, и я решил, что это не более чем любезность… Уверены, что он невиновен! Как вы можете быть уверены? Вы всегда очень осторожны в выборе выражений, мистер Копплс.
– Я сказал – уверен, – повторил мистер Копплс твердо.
Трент пожал плечами.
– Если бы действительно были уверены – и когда читали мою рукопись, и во время наших бесед, – не значит ли это, что вы отрицаете логическую силу разума?
– Разрешите мне сказать слово, – сказал Копплс, откладывая нож и вилку. Я далек от отрицания разума, уверяю вас. Я уверен в невиновности Марлоу и всегда был уверен в этом, потому что знаю нечто с самого начала. Вы как-то просили меня представить себя среди присяжных на суде над Марлоу. Для меня это было бы неэффективным применением умственных сил, ибо в суде над Марлоу я обязан был бы присутствовать совсем в ином качестве – на скамье свидетелей, давая показания со стороны защиты. Однажды вы бросили фразу: «Если б было хоть что-то, подтверждающее его рассказ». Это «что-то» есть, и прозвучало бы в моем показании, и было бы убедительным! – И он, довольный, продолжал есть.
– Этого не может быть! – Трент шлепнул ладонью по столу. – Вы просто перепили, Копплс. Не хотите ли вы сказать, что все это время, пока я распутывал дело, вы знали о невиновности Марлоу!
Мистер Копплс вытер усы и доверительно перегнулся через стол.
– Это очень просто, – сказал он. – Мандерсона застрелил я сам.
Трент зажмурился и потряс головой. «Боюсь, я сильно напугал вас», – глухо дошел до него голос мистера Копплса. Наконец Трент сбросил оцепенение, глубоко вздохнул, поднес к губам стакан вина, но, не выпив, поставил на стол.
– Продолжайте, – сказал он.
– Это нельзя назвать убийством, – начал мистер Копплс. – Я расскажу вам всю историю… В ту воскресную ночь я прогуливался перед сном. Из отеля вышел примерно в четверть одиннадцатого. Довольно долго шагал по дороге, затем свернул к скале, решив вернуться тем же путем. Я прошел лугом всего несколько шагов, когда услышал шум подъезжающей машины. Она остановилась невдалеке от меня, и я увидел выходящего Мандерсона.
Трент отпил вина.
– Продолжайте, пожалуйста.
– Как вы знаете, ночь была лунной, но я стоял в тени деревьев и заметить меня было невозможно… Я видел все, что произошло, и произошло именно так, как рассказывал нам Марлоу… Действительно, когда машина ушла, Мандерсон с силой погрозил ей вслед левой рукой, чему я немало удивился. Затем я ждал, когда он направится домой, – желания встретиться с ним у меня не было. Но он не уходил, стоял неподвижно с опущенной головой и руками вдоль тела. Потом рука вдруг быстро скользнула в карман пальто. Я увидел его лицо, оно было страшным, и я подумал, что он не в своем уме. И тут что-то сверкнуло в свете луны – в руке Мандерсона оказался револьвер, и он целился себе в грудь… Вот тут я всегда буду сомневаться, хотел ли Мандерсон покончить с собой. Естественно, что так думал Марлоу, ничего не знавший о моем вмешательстве. Но мне кажется, он просто хотел ранить себя, чтобы обвинить Марлоу в покушении и грабеже… В ту минуту, однако, я воспринял это как попытку самоубийства. Не ведая, что делаю, я выскочил из своего укрытия и схватил его за руку. Он, рыча, стряхнул меня, сильно ударил в грудь и нацелил револьвер мне в голову. Но я схватил его за запястья, не давая выстрелить… Я знал, что дерусь за свою жизнь. Мы боролись, как два зверя, не произнося ни слова, я старался не отпустить его руку. Никогда не предполагал, что у меня хватит сил для такого противника. Каким-то чудом мне удалось вырвать револьвер, я отскочил, и он тут же бросился на меня, намереваясь схватить за горло, и я выстрелил ему в лицо… Думаю, он был от меня на расстоянии ярда. Ноги его моментально подкосились, и он осел на траву… Я отбросил револьвер и склонился над ним. Сердце его перестало биться под моей рукой… Не знаю, сколько прошло времени, когда я услышал шум возвращающейся машины… Все то время, что Марлоу ходил взад и вперед возле трупа и размышлял, я был от него в нескольких ярдах, скрываясь в тени. Я не рискнул показаться. Я думаю, моя ссора с Мандерсоном хорошо запомнилась всем обитателям отеля. Мне не к лицу было выглядеть мстителем. Я знал, что надо делать. Я должен добраться до отеля – и как можно скорей, проникнуть туда незамеченным и никому не обмолвиться ни словом. Конечно, я предполагал, что Марлоу расскажет, как он обнаружил тело, но рассчитывал, что будет констатировать самоубийство… Когда Марлоу наконец стал поднимать тело, я прокрался вдоль стены и вышел на дорогу у клуба, где он не мог меня видеть. Я чувствовал себя хладнокровным и собранным. Перешел дорогу, перелез через забор и, задыхаясь, добежал до отеля. – Задыхаясь… машинально повторил Трент, все еще спуская с Копплса ошеломленного взгляда.
