Утром мне удалось одной рукой кое-как побриться и умыться. Джик, не обращая внимания на мои протесты, поднялся в номер. Я открыл ему дверь в одних трусах.
— Боже милостивый! Есть ли на тебе хотя бы одно живое место?
— Тогда мне следовало бы приземлиться на физиономию. Помоги поправить повязки.
— Я боюсь до них дотронуться!
— Оставь, Джик. Раскрути фиксирующие бандажи. У меня под ними все свербит, и я уже забыл, как выглядит моя левая рука.
Ворча, он разбинтовал великолепное творение врачей больницы в Алис-Спрингсе. Наружная повязка, как оказалось, состояла из больших кусков полотна, скрепленных скобками. Они поддерживали левый локоть и фиксировали руку на груди. Под верхним слоем находилась целая система бинтов и какое-то сооружение из лейкопластыря — очевидно, стягивающие сломанные ребра. А под лопаткой — широкий бандаж.
На мне были еще три подобные повязки: две на левом бедре, а третья — пониже колена. Они были заклеены лейкопластырем, и мы не стали их трогать.
— То, что не видит пациент, не пугает его, — изрек Джик назидательно. — Еще что-нибудь?
— Отвяжи руку.
— Ты не выдержишь!
— Попробуй.
Он засмеялся, развязал несколько узлов и снял скобки. Я понемногу распрямил руку. Ничего особенного не случилось. Сначала боль взметнулась куда-то высоко, а потом неприятное ощущение стало слабеть и боль уменьшилась.
— Может не слишком хорошо кончиться, — высказал он свое предположение.
— Мои мускулы протестуют против постоянного пребывания в одном положении.
— Ладно. А теперь что?
Из бинтов и лоскутов мы сконструировали более простую повязку, которая поддерживала локоть, но уже не была так похожа на смирительную рубашку. При необходимости я мог пользоваться кистью и даже всей рукой. После нашей операции на столе осталась целая куча бинтов и скобок.
— Отличная работа! — заявил я.
Мы встретились в холле в половине одиннадцатого. Вокруг шумная атмосфера ожидания, говорливые группки, проводившие время в поднимании бесконечных тостов за победу своих любимцев. Возле входа в коктейль-бар администрация отеля устроила настоящий водопой из шампанского.
— Дармовая выпивка, — уважительно сказал Джик, взял стакан и подставил его под струю пенистой жидкости. — И неплохая к тому же, — добавил он, отведав напиток. — За искусство! — поднял он стакан. — Упокой, Господи, душу его!
— Жизнь коротка. Искусство вечно! — с пафосом заявил я.
— Мне не нравится твоя философия, — с беспокойством поглядела на меня Сара.
— Таково было любимое выражение Альфреда Маннинга. И не волнуйся, милая, он прожил восемьдесят с хвостиком!
— Будем надеяться, что и ты проживешь столько же, — пожелала она Джику.
На ней было кремовое платье с золотыми пуговицами — изящное, строгого покроя, явно сшитое на заказ. Она выглядела как офицер в парадной форме.
— Не забудьте, — предупредил я. — Если вам покажется, что вы увидели Уэксфорда или Грина, сделайте, чтобы и они вас заметили.
— Дай-ка я еще раз взгляну на их лица!
Я достал из кармана блокнот для зарисовок и снова передал его Саре, хотя она уже изучала наброски весь вчерашний день.
— Если они и вправду так выглядят, то я, может быть, узнаю их, — продолжала она. — Можно я возьму блокнот с собой?
Джик даже засмеялся.
— Нужно отдать Тодду должное. Он умеет уловить сходство. Конечно, никакого воображения. Он рисует только то, что видит. — Голос его был полон пренебрежения.
— Тодд, а ты не обижаешься на Джика за такую оценку твоей работы?
— Ну, я ведь прекрасно знаю, что он при этом думает, — усмехнулся я.
— Успокойся, — обратился Джик к жене, — если хочешь знать, Тодд был первым студентом на нашем курсе. Хотя, конечно, профессора в художественном колледже ничего не понимают в искусстве.
— Оба вы чокнутые!
Я взглянул на часы. Мы допили шампанское и поставили стаканы.
— Поставь за меня на победителя, — попросил я Сару, целуя ее в щечку.
— Счастье может тебе изменить.
— Поставь на одиннадцатый номер!
Ее глаза потемнели от плохого предчувствия. А Джик держал бороду против ветра, готовый противоборствовать будущим бурям.
— Пошли! — сказал он. — Увидимся позднее.
Я смотрел, как они уходят, и очень жалел, что мы все втроем не можем так просто пойти на кубок. Я бы с удовольствием избежал того, что мне предстояло сделать. Интересно, что чувствуют люди, готовясь к выполнению неприятного или просто опасного задания? Лично я полагаю, самое трудное — начало. А уж как возьмешься, то некуда деваться… Но если остается время передумать, отказаться — искушение отступления деморализует.
Зачем, например, лезть на Эверест, если можно полежать у подножия на солнышке?
Вздохнув, я направился к кассиру отеля и поменял большую часть чеков на наличные. Мейзи оказалась предусмотрительной. К тому времени, когда я вернусь в Англию, от ее щедрот наверняка ничего не останется.
Предстояло ждать четыре часа. Я провел их в номере, успокаивая нервы тем, что рисовал вид, открывающийся из окна. Над горизонтом висели черные тучи, словно паутиной оплетя небо. Особенно в направлении Флемингтонского ипподрома. Я надеялся, что во время кубка сохранится сухая погода.
За полчаса до первого заезда я вышел из отеля и неторопливо направился к торговому району. Магазины и лавки, разумеется, были закрыты. День Мельбурнского кубка — национальный праздник.
Ради кубка австралийцы готовы на все!
Я вынул правую руку из перевязи и осторожно просунул ее в рукав пиджака. Слишком уж запоминается мужчина в пиджаке, наброшенном на одно плечо. Оказалось, что если зацепить большим пальцем пояс брюк, то создается достаточная поддержка для больной руки.
Всегда оживленная улица Свенстона была не похожа на себя. Люди бежали по ней, что вообще свойственно мельбурнским пешеходам, но количество их значительно уменьшилось. В трамваях было больше свободных мест, чем пассажиров. В машинах, проносившихся мимо, водители занимались небезопасным на такой скорости делом: крутили ручки приемников. Оставалось пятнадцать минут до начала скачек. Ежегодно в это время вся страна замирает.
Джик приехал вовремя во взятой напрокат машине. Он остановился возле галереи «Ярра Ривер», открыл багажник и натянул на себя коричневый халат, какие обычно носят кладовщики и разносчики овощей. Потом вынул маленький приемник, включил его и поставил на крышу машины. Комментатор рассказывал, что жокеи на ипподроме Флемингтон вышли на парад.
— Привет, — сказал Джик, когда я приблизился к нему. — Все готово?
Я молча кивнул, подошел ко входу в галерею и пнул дверь ногой. Она была надежно заперта. Джик снова принялся рыться в багажнике, в котором нашлось кое-что, приобретенное еще в магазинах Алис-Спрингса.
— Перчатки, — сказал Джик, передавая мне одну пару, а другую натягивая на свои руки. Вид у них был слишком новый и слишком чистый. Тыльной стороной своих перчаток я вытер крыло машины Джика. Он посмотрел и сделал то же самое.
— Ручки и пластырь!
Он передал мне две обычные хромированные ручки, которые привинчиваются к поверхности шурупами. Ручки прочные и достаточно большие, чтобы за них можно было спокойно ухватиться рукой.
Некоторое время я крепко держал одну ручку, пока Джик прикреплял пластырь к пластинам с отверстиями для шурупов. У нас не было возможности привинтить ручки там, где нам было нужно. Следовательно, их следовало приклеить.
— А теперь давай другую. Ты сможешь пару минут поддержать ее левой рукой?
Я молча кивнул. Джик проделал такую же операцию с другой ручкой. Прошло несколько прохожих, не обративших на нас никакого внимания. В принципе, здесь нельзя было ставить машину, но никто не потребовал, чтобы мы уехали.
Мы прошли по тротуару к галерее. Ее фасад не представлял собой ровной линии. С правого края она нарушалась нишей для двери. Между витриной и стеклянной входной дверью было окно. К его стеклу мы и прикрепили ручку.
Естественно, это делал Джик. Через минуту он подергал ручки, но уже не смог их оторвать. Мы вернулись к машине.
Еще трое прохожих прошли мимо, поворачивая головы, чтобы послушать приемник, все еще стоявший на крыше. Они улыбнулись, разделяя общенациональное увлечение. С приближением решающего момента улица все больше и больше пустела.
— «…Виноградник выступает от мистера Хадсона из Аделаиды. У него есть шансы финишировать первым. В Корнфилдском кубке он пришел четвертым, а в Рендвике вторым, обогнав Головоломку, которая перед тем одержала победу над Полднем».
— Перестань слушать проклятый репортаж! — резко проговорил Джик.
— Прости.
— Готов?
— Да.
Мы снова подошли ко входу в галерею. Даже не оглянувшись на возможных свидетелей, Джик достал алмазный резец, которым пользуются окантовщики картин, и, нажимая изо всех сил, провел инструментом по краю стекла в раме. Я заслонял его от любопытных глаз.
