она убирает с могилы листья и прочий мусор. Ставит прямо керамический горшок с глициниями (искусственными). Их жилистые стебли и лавандовые соцветия перезимовали на удивление хорошо. Цветы почти как настоящие…
«Не ахти какой знак внимания с твоей стороны, любимая жена. Но спасибо».
* * *
Проезжая мимо прежнего дома, она испытывала неприятное чувство: за ней наблюдали.
Наблюдали, никаких сомнений. Новые жильцы. А все потому, что ее машина так часто мелькает под их окнами.
Затем, в моменты здравомыслия, она говорила себе: «Конечно нет». Иначе новым владельцам (при встрече показавшимся ей довольно милыми людьми) пришлось бы выглядывать в окно каждый раз, когда ее автомобиль проезжает мимо. И знать, кому тот принадлежит.
И все же, стоило приблизиться к бывшему дому, начинало частить сердце. Некая интуитивная тревога вроде той, что охватывает на краю глубокой пропасти. Головокружение… так это называют. И страшно — и хочется заглянуть вниз. Ты не осмеливаешься приблизиться, и в то же время тебя будто что-то тянет. Словно кто-то давит ладонью на поясницу, мягко подталкивая вперед.
«Подойди! Ближе!»
«Да! У тебя отлично получается».
Новые владельцы из сочувствия к ее вдовьему положению (как ей казалось) уверили, что она может навещать прежний дом в любое время. Эта супружеская чета вела себя очень дружелюбно и внешне очень сердечно, но вдове претило возвращаться в дом благодаря им. Она сознавала, что не права, и все же невольно думала о них как о презренных захватчиках, которых ее порою вздорный супруг несомненно презирал бы с неистовой силой.
Сколько лет она проездила этим маршрутом… возвращалась к себе на Линден-роуд из маленького пригородного колледжа в пяти милях, где преподавала английский; сворачивала на асфальтированную подъездную дорожку; с предвкушением, а то и мрачным предчувствием приближалась к двери, потому что никогда (почти) точно не знала, в каком настроении найдет мужа.
Тот практически всегда был на месте. Дело в том, что он работал на дому, консультируя по прикладной математике.
Не хотел уподобляться винтику в «отлаженном механизме вселенной», ведь мы, живя своими жизнями, жизнями своих тел, мы совсем не механизмы, мы не считаем себя механизмами, каждая секунда для нас свежа, скоротечна, каждая являет собой нечто неопределенное и нечаянное.
Нечаянное… В тот день она вернулась домой, но не из колледжа, а из клиники. С новостью, которая потрясла обоих.
Причем его сильнее. Ведь наотрез не хотел ребенка именно он.
В его семье бывали умственные расстройства. Так он их называл. Нет, не душевные болезни, сумасшествие или психозы — ничего такого, что можно диагностировать и вылечить. Просто расстройства.
Она, тогда еще молодая жена, не захотела напирать с вопросами, потому что видела боль на красивом впалощеком лице мужа. Видела, что он страдает, не находит себе покоя.
В его манере себя держать чувствовалась некая подчеркнутая мужественность, внешняя несгибаемость, за которой люди не замечали его педантичности и дотошности. Перфекционист, ее муж во время обучения в магистратуре совсем себя загонял. По его грустным репликам стало ясно, что незадолго до их встречи он был на грани нервного срыва или даже его пережил и больше не хочет рисковать чем-то подобным.
Настоящий мужчина, мужественность… что вкладывают в эти слова? Она невольно сочувствовала супругу, считавшему несовершенство чем-то вроде позора, и не хотела лезть ему в душу, в его так называемую «личную жизнь».
И все же считала, что «умственные расстройства» — это не так уж страшно, можно рискнуть…
Возражения он воспринял чуть ли не с яростью — нет!
Никакой беременности. Прерви — и все тут! Нельзя! Нельзя испытывать судьбу. Мало ли. Нет.
Но…
«Нет. Я тебе уже говорил».
«Мы не можем рисковать».
«Даже если ребенок… э-э… без отклонений. Даже тогда…»
«Наши собственные жизни. На первом месте — они».
«То, что мы значим друг для друга».
* * *
Она уступила его желаниям. Или, скорее, требованиям.
Уступила с мыслью: «Я тоже этого хочу… Конечно, хочу».
Муж был эмоциональным центром ее жизни. На профессиональном пути возникало не так уж много интересных задач: она совершенно не желала всеми силами карабкаться наверх, пробиваться в своей сфере; просто была высококомпетентной, ответственной и ценимой сотрудницей. В маленьком пригородном колледже было несложно войти в высший преподавательский состав, после чего она отклоняла (неоднократно) предложения повыситься до административных должностей. Платили не очень много, но ее доходов, дополненных заработками мужа, вполне хватало для ощущения финансовой безопасности.
«Мы можем позволить себе ребенка. Даже детей».
Но она этого не сказала. Не осмелилась.
Возможно — мелькали мысли — не стоило после смерти мужа селиться так близко от прежнего дома. Тот дом пришлось продать, разумеется. Продать вскоре после скоропостижной кончины супруга, вызванной тяжелой болезнью. Подавленная горем, она тогда осмотрела ряд мест, ища жилье поблизости от своего колледжа, но почему-то ничто не устраивало, и в итоге выбор пал на квартиру в жилищном товариществе, расположенном меньше чем в миле от прежнего дома на Линден-Роуд.
И вот, приближаясь к нему точно так же, как в прошлом, порой одна, а порой с мужем за рулем — Джед не позволял вести никому, — она не могла избавиться от дурного предчувствия, хотя знала, конечно же, знала, что дом теперь принадлежит чужакам и — возможно! — эти чужаки не стоят на страже у окон, выжидая, пока проедет вдова. Тем не менее вблизи бывшего дома сердце начинало биться быстрее: мысленно она привычно ставила машину перед гаражом, проходила мощеный дворик, открывала входную дверь, крашенную в глубокий рубиновый цвет, переступала порог… Ты здесь? Я дома…
Муж не любил, когда она, как это порою бывало, входила в дом. Входила, предвкушая несколько минут для себя… так сказать, личное время, чтобы перевести дыхание, отнести на кухню продукты, купленные по дороге, и уже тогда звать его: «Здравствуй, Джед! Это я…»
Иногда, услышав ее, Джед выходил поздороваться, но чаще она шла к нему в кабинет, большую, уютную комнату на втором этаже в задней части здания, и находила его там.
Однажды вечернее собрание отменили, и она вернулась домой раньше обычного. Двери — все двери — оказались запертыми.
Она подергала входную — заперто. Думая, что это случайность, подергала другую — заперто.
Следующую — заперто.
Разумеется, в сумочке должен был лежать ключ. Так почему же его не оказалось?
Муж очень редко покидал дом. Теперь его машина стояла на подъездной дорожке. Давно отвыкнув брать с собой ключ, она после небольшого колебания постучала в дверь — не громко и не грубо, потому что не хотела побеспокоить
