Ознакомительная версия.
Юра, как и Осип, был очень озабочен тем, чтобы ее статус «правильно соблюдался» — а заодно и его! Он — помощник «большого начальника», и он делал все, чтобы быть хорошим помощником.
Инна сложила расписание вчетверо и затолкала в сумочку. Даже из сумочки оно ее раздражало.
— Вы были великолепны, Инна Васильевна. Как всегда.
— Юр, я сто раз говорила, что расписание мне не нужно. Мне нужен только список запланированных встреч, которые нельзя отменить.
— Собственно, это и есть список…
— Собственно, это никакой не список! — Она выхватила расписание и вновь развернула. — Вот это что такое?
— Где, Инна Васильевна?
— Вот здесь. Это что написано?
Юра заглянул и старательно прочитал. С его точки зрения, все было правильно.
— М-м… Здесь написано — обед. Это для секретаря, чтобы вас лишний раз не беспокоили.
— Юра, у нас не бывает никаких обедов, уж вам ли об этом не знать! Почему тогда после обеда вы не написали — сон? Чтобы меня лишний раз не беспокоили?!
Юра пожал широкими плечами под коричневой итальянской дубленкой и улыбнулся доброй улыбкой. Он был франт, игрок, умница, специалист по подковерным делам, и Инне не хотелось с ним ссориться только потому, что Ястребов Александр Петрович сказал ей, что она с ним спит и чтобы в будущем ни на что не надеялась. Самодовольный, наглый мужлан, уверенный, что он сильнее всех на свете!
— Спокойной ночи, Инна Васильевна.
— До завтра, Юра. Не обижайтесь на меня!
Опять добрая улыбка во все «шестьдесят четыре» зуба.
— Что вы!..
Он вдруг поцеловал ей руку, прямо поверх перчатки, и ушел в свою машину.
Осип, перегнувшись, открыл ей дверцу.
Они тронулись со стоянки как раз в ту секунду, когда на обледенелом крылечке показались первые каменные лица и бетонные тела.
Осип надавил на газ и пулей вылетел на тихую улицу, освещенную единственным фонарем — вот какой понятливый!
— Ты что такой мрачный, Осип Савельич?
— Эфир твой смотрел.
Инна замерла.
— И что? Ты из-за эфира мрачный?
Молчание, сопение, ночная дорога.
— Осип Савельич!
— Чего?..
— Что с тобой? Чем я тебе не угодила?
Молчание, сопение и все такое.
Инна вздохнула. Вот наградил бог водителем! Беда просто. Но приставать не стала. Захочет — расскажет, нет — значит, пусть сам справляется со своими глубокими и трудными чувствами.
— Чего это ты… осторожность совсем потеряла, а?
— Что я потеряла?!
— Он тебе кто? Друг любезный, что ли? Чего ты с ним играешься? Он тебя раздавит, как… — Осип поискал слово, — как бабочку весеннюю!
Инна оценила деликатность — мог бы ведь сказать «муху навозную»!
Осип помолчал и снова начал:
— Ты чего? Воспитывать его решила при всем честном народе? На кой ляд он тебе сдался?! Ну, выставила ты его дураком, ну, все поняли, что он дурак, а дальше-то чего? Он тут губернаторствовать станет, а ты — прости-прощай работа?
Инна неожиданно и очень ясно осознала, что Осип… прав.
Абсолютно. Совершенно. Неоспоримо. Как еще он может быть прав?..
— Он, конечно, сволочь последняя, чтоб ему двигатель на пустой дороге заклинило! Но ты-то чего? Отомстит он тебе так, что… мама, не горюй! Или ты надеешься, что не он… того?..
— Чего?
— Ну, что не он, а Сергей Ильич в губернаторы выйдет?
Инна промолчала.
Странно, что инстинкт самосохранения не остановил и не вразумил ее.
Вчера ночью — неужели только вчера?! — она сказала Ястребову, что никаких его предложений принять не может, потому что она — игрок другой команды. Вчера она была уверена, что капитан этой самой команды предложит ей место — если не нападающего, то хотя бы защитника. Капитан предложил ей не то чтобы даже скамейку запасных, а барабан и дудку — развлекать игроков до и во время матча.
После матча развлекать их станет кто-то другой.
Инна даже самой себе не могла ответить на вопрос, почему Якушев предложил ей именно это. Боялся? Не доверял? Хотел, чтобы она прошла проверку?
А если она пройдет, ей будет предложено место нападающего? Или все-таки нет?
Сегодняшним эфиром с Ястребовым она как бы отрезала себе путь в другую сторону.
Валентин Григорьевич Хруст, председатель законодательного собрания, не возьмет ее в свой штаб никогда — они слишком сильно, слишком давно и слишком открыто презирали друг друга.
Ястребов вряд ли простит ее. К двум безумным ночам сегодня добавились еще теледебаты, синие искры у него в очках, напряжение электрического поля — еще чуть-чуть, и вышибет пробки!
Все остальные кандидаты и их штабы никуда не годились, и это было всем очевидно. Бывший «известный предприниматель», а нынче специалист по гробам и проводам в «последний путь», хорошо хоть фамилия не Безенчук. Нынешний «известный предприниматель», бывший ученый, постоянно проживающий в Израиле. Бывший заключенный — заключали его три раза, и все по ошибке, разумеется! — нынешний директор маргаринового завода. Шансов ни у одного из них нет никаких, и они прекрасно это понимают. Для них важно ввязаться в драку, чтобы до небес повысить собственный статус — кто был ничем, тот станет кандидатом в губернаторы! — и еще для того, чтобы получить от бизнеса денег побольше, упрятать их подальше и свалить все на те же выборы. Мол, дорогое это дело — в губернаторы прорываться, все ваши денежки мы употребили по назначению, а проверить это все равно никак невозможно!
— Инна Васильевна, ты что молчишь?
Она молчала потому, что Осип был прав, а она даже не подумала об этом, упиваясь своим сладким величием и превосходством! Но признаваться в этом она не хотела.
— Обиделась, что ли, Инна Васильевна?
— Нет, Осип Савельич. Все в порядке.
Осип помолчал немного.
— А вчера, на Ленина когда были, то… чего там случилось-то? Ты ж обещала рассказать.
Инна посмотрела в окно. До «Сосен» было уже рукой подать.
— Нечего рассказывать, Осип Савельич.
— Так ты ее видала, вдову-то? Или нет? Никогда и ничего не бояться — ей было восемь лет, когда она решила, что станет так жить. Что она никогда и ничего не будет бояться, уедет в Москву и больше не вернется в холодный дом с черным полом и окном, выходящим на засыпанный щепой двор и собачью будку.
— Я ее видала, Осип Савельич.
— Живую?
— Нет.
— Так она вечером уже померла?!
— Да.
— А ты у ней ничего спросить не успела?!
Инстинкт самосохранения наконец-то проснулся, выскочил наперерез и зажал ей рот.
— Не успела.
— Ты ж долго не выходила!
Инна вся подобралась.
— Я долго не могла найти квартиру.
— Ну? А потом чего?
— Что «ну», Осип Савельич! Любовь Ивановна уже умерла, когда я зашла. А потом мы уехали. Так что мы вчера на Ленина не были. Мы вчера по городу катались.
— Это я знаю, — пробормотал Осип. — Только мужики говорят, что ее тоже того… Любовь Ивановну-то.
— Что — того?
— Убили тоже, как и губернатора. И он, мол, не стрелялся, и она, мол, тоже… не сама умерла. Говорят, в крае больших изменений ждут, затем, мол, всю семью и прикончили…
Инна стиснула кулак.
— Каких изменений?
— А шут их знает. Говорят, что этот, которого ты сегодня дураком объявила, все и затеял. Только не сам по себе, конечно, а так они там, наверху, договорились. Чтоб выборов не ждать еще два года, а креслице для него сейчас освободить. Ну, и чтоб гарантия, значит. Так еще бабушка надвое сказала, кого люди тогда бы выбрали — может, Анатолий Васильевич так и остался бы губернаторствовать. Народ-то его любил, свой ведь! А эту нечисть не знает никто — откуда взялась, из каких щелей повыползла?! У них деньжищ, конечно, куры не клюют, только народ надуть все равно нельзя.
— Народ, Осип Савельич, надуть проще простого.
Он посмотрел на нее в зеркало заднего вида.
— Тебе видней, конечно, Инна Васильевна. Только говорят, что Мухин всем мешал, а супруга его догадалась об чем-то. Вот ее следом за ним и отправили. Догонять его, значит.
— Осип Савельич, замолчи.
«Вольво» остановился возле дачного забора. Решетка была до половины завалена снегом, а дальше чернели елки, при свете дня становившиеся голубыми. Инна посмотрела на елку.
Если бы у нее был ребенок, они стали бы ждать Нового года и ездили бы выбирать елку, а потом наряжали бы ее вдвоем и непременно разбили бы шар, а потом стали бы чай пить, чтобы не расстраиваться из-за шара.
Если бы у нее был ребенок, она накупила бы ему подарков в ярких коробках и старательно прятала бы их до самого Нового года, а потом выложила под елку и утром караулила, когда он вскочит в нетерпении и примчится смотреть. Пусть у него будет теплая байковая пижама, волосы в разные стороны, примятые подушкой, и одна щека краснее другой — та, на которой он спал. Он станет открывать подарки, дрожа от нетерпения и счастья, и этого счастья будет так много, что хватит на весь день и еще останется на завтрашний и послезавтрашний, а воспоминаний — на весь год!
Ознакомительная версия.
