«Он такой классный!.. Все бы для него сделала!» – кричала душа.
А мозг возражал.
«Если допустить, что мои видения – это правда… Тогда… Ясное дело, что значат слова его бабушки и почему она называла его гулякой. А эта плачущая девушка, которая мне привиделась?»
Лиза прижалась лбом к ледяному, влажному от весенней сырости стеклу.
– Бред какой-то. Ерунда. Чушь. Не дар , а натуральные глюки, – проворчала она.
Плевать на то, что ей говорит мозг. Потому что душа больше всего сейчас хочет выскочить из подъезда, схватить такси и помчаться к нему. К любимому. К Нику.
Лиза даже велела своему «карлику»: «Ну-ка, сообщи мне Колин адрес! Быстро!»
Но «карлик» явно жил по своим собственным правилам и, конечно, ей не ответил…
15 апреля 20** года.
Я люблю его – или нет?
Куда важней, чем «быть или не быть».
– Ты хорошо провела время? – спросила бабушка, когда я вернулась домой.
Я кивнула:
– Вкусно. Весело. Мило.
И про себя добавила: «Но так странно…»
Не понимаю. Не понимаю я Ника – и не понимаю себя… Мне было с ним так хорошо! Он – надежный, умный, красивый! Но… В том-то и дело, что есть «но». Что-то меня в нем настораживает. А что – не могу объяснить даже себе, а уж бабушке – и подавно. Впрочем, я и сама себя настораживаю.
Огромное количество странностей, происходящих со мной в последние дни, действительно беспокоят меня даже больше, чем сомнения по поводу Ника. Не то чтобы я вообще по жизни не верю в телепатию, ясновидение, телекинез. Как раз верю. Человеческий мозг – огромная, странная и неизученная территория. Бог его знает, на что он в принципе способен. Но… Но почему? Почему вдруг необычайными качествами оказалась наделена именно я? За что – я? И отчего – сейчас, ни с того ни с сего, на двадцать четвертом году жизни? Очень хотелось разгадать эту загадку, и открытие этой тайны представлялось мне не менее интересным, чем само по себе существование у меня паранормальных способностей.
Сегодня вечером, хотя я пришла довольно поздно, мы с бабулей засели пить чай. И я спросила ее:
– Бабушка, а у нас в роду ведьм не было?
Честно говоря, я думала, что бабушка отреагирует юмористически, отшутится – как она всегда делала, когда я задавала ей дурацкие вопросы. Типа: «Существуют ли в природе принцы на белом коне?»
Однако бабушка нахмурилась и переспросила:
– А почему ты спрашиваешь?
Я соврала ей: мол, хочу знать о своих предках все – а она в ответ пристально посмотрела на меня:
– Лизонька, с тобой ничего не случилось?
Я сделала невинное лицо:
– В каком смысле?
– Может, – говорит бабуленька озабоченно, – с тобой происходит что-то необычное?
– Да нет, ничего, – опять солгала я и ответила вопросом: – А что необычное со мной может происходить?
Бабушка снова пытливо смотрела на меня – таким же взглядом, как в детстве, когда выясняла, куда подевалась коробка конфет, припрятанная к празднику.
Я выдержала этот взгляд – я все-таки взрослая и неплохо научилась врать, – и тогда бабушка сказала:
– Ты уже совсем выросла, Лизонька, и поэтому имеешь право знать… – А потом рассказала мне историю, удивительнее которой я ничего не слышала.
Она поведала мне о своей сестре (моей, значит, двоюродной бабушке), которую она называла Талочкой или тетей Талочкой. Про тетю Талочку я вообще-то слышала не раз: она была популярным персонажем из бабушкиных рассказов «о жизни». Однако то, что бабулечка рассказала мне сегодня вечером, рисовало жизнь и судьбу Талочки совсем в ином свете. И я бы никогда не поверила в подлинность историй, происходивших с нею, если бы бабушка рассказала мне их раньше…
Впрочем, изложу все по порядку.
Тетя Талочка, родная бабушкина сестра, была старше ее на пять лет. Бабулечка ее боготворила, во всем ей подражала, слушалась и старалась быть на нее похожей (это я слышала от бабушки и прежде). Во многом благодаря примеру Талочки бабушка поступила в медицинский институт. (Дело было еще перед войной.) Талочка к тому времени вуз уже заканчивала и демонстрировала блестящие успехи по всем предметам. Профессора в ней души не чаяли и предрекали ей большую будущность. Однако по окончании мединститута Талочка не осталась в ординатуре (куда ее усиленно зазывали), а пошла работать обычным врачом – педиатром в детскую поликлинику. Случилось это в тридцать девятом году.
Жили тогда сестры, бабушка и Талочка, вместе со своей мамой в Краснодаре – городе не маленьком, но, в сравнении с Москвой и Ленинградом, и не большом. И очень скоро после того, как Талочка начала самостоятельно работать, по всему городу разнеслась о ней слава как о замечательном докторе. Несмотря на ее молодость, именно к ней рвались на прием со своими детьми родители, в том числе самые вельможные – местные партийные и советские руководители. А причина такой популярности заключалась в том, что Талочка всегда необыкновенно точно ставила пациентам диагноз и, как следствие, назначала лечение.
Однажды бабушка, в ту пору студентка четвертого курса мединститута, напросилась посмотреть, как работает Талочка. Она пришла вместе с ней на прием и выполняла при ней обязанности медсестры. «Я была поражена!» – воскликнула тут бабулечка. За несколько часов Талочка приняла около сорока маленьких пациентов. На каждого уходило не более трех-четырех минут. Мальчик или девочка только и успевали, что раздеться. Они подходили к Талочке, но та не слушала их фонендоскопом, не мерила температуру, не осматривала слизистую, не измеряла частоту пульса – словом, не делала ничего из того, что положено делать врачу при первичном приеме. Она только пристально смотрела на больного да еще (иногда) легонько ощупывала его туловище и голову руками. И после этой быстрой процедуры она тут же формулировала пациенту предварительный диагноз и делала ему назначение. «Я только и успевала (сказала бабушка), что записывать ее вердикты в медкарты. Раз – а пациентик уже оделся, и на его месте стоит следующий».
– А вечером мы с Талочкой поругались, – продолжила бабушка, – и впервые в жизни инициатором ссоры выступила я. Я нападала, обвиняла, поучала. С жаром новообращенной (все-таки я сама была без пяти минут врач) я высказала Талочке свое неодобрение и даже возмущение ее врачебным подходом. «Как ты можешь, – сказала я, – без подробного осмотра, без лабораторных исследований ставить пациенту диагноз – да еще с такой безапелляционностью! Ведь речь идет о здоровье, а иногда даже о жизни маленьких советских граждан – а ты с легкостью необыкновенной штампуешь им диагнозы направо и налево, почти не разбираясь, наугад!»
Талочка не стала тогда со мной спорить, сказала только одну простую вещь – меня, однако, поразившую до глубины души. «Я, – говорит, – работаю уже почти два года. Принимаю по тридцать-сорок больных ежедневно. Значит, по самому меньшему счету, через мои руки прошло несколько тысяч пациентов. А после многие малыши и в больницах лежали, и разные научные светила – в том числе московские и ленинградские – их осматривали. И не было еще ни единого случая, чтобы мой предварительный диагноз не подтвердился. Ни одного, понимаешь ли!»
«Как же тебе это удается?» – спросила я тогда, пораженная. А Талочка засмеялась в ответ: «Сама не знаю. Просто, – говорит, – вижу, каким заболеванием малыш страдает». – «Как, – говорю, – видишь? Как на рентгене, что ли?» А она: «Нет, иначе. Что-то прямо-таки вспыхивает в мозгу: картинка, или образ, или мысль». – «Как это?» – спрашиваю. «Ну, иногда, – говорит, – внутренние органы ребенка вижу – действительно будто на рентгене, только в цвете и в движении: как сердце у него бьется, кровь пульсирует, легкие дышат. А если что-то у него болит, я этот орган немного в другом цвете вижу: иногда с красноватым оттенком, а иногда черным… А порой, – говорит она, – никаких картинок не возникает, а в моей голове словно вспыхивает фраза: диагноз, с первой до последней буковки». – «А меня, – спросила я тогда у Талочки, – ты можешь так посмотреть?» А она опять смеется: «Да ведь время от времени я тебя смотрю. И маму тоже – только ничего вам не говорю. Все у вас в порядке – я и молчу. А если, не дай бог, заболеете – тут же примем меры».
– Вот это здорово! – воскликнула я в этом месте рассказа. – Талочка была настоящей ведьмой!
А бабушка никак это мое заявление не прокомментировала, губки поджала, строго на меня посмотрела и велела более ее не прерывать.
– Конечно, – повела она свое повествование дальше, – мы договорились с Талочкой, что я никому не буду даже заикаться о ее способностях (она сама тоже ни единой душе о них не говорила). Время было лихое, сталинское, предвоенное. Я думаю – чудо, что тогда из ее необыкновенных способностей никакого политического дела не раздули. Наверное, это объяснялось тем, что главный врач поликлиники симпатизировал Талочке и пропускал мимо ушей всяческие слухи по ее поводу. А сестричкой у нее на приеме работала молодая и малограмотная девчонка, которая, видимо, считала, что лечить так, как наша Талочка, положено, и все врачи – такие же кудесники, как моя сестренка.
