— Он тебя сдал с потрохами.
— Ну где мне сыскать приличных и честных людей, сам подумай. — Эдди обвел рукой зал.
— Сколько?
— Ты про Еву? С нее двести тысяч. И ладно бы она была должна только мне одному.
— Предлагаю договориться полюбовно.
— Валяй.
Эрленд выложил на стол двадцать тысяч крон, снятые по дороге в банкомате. Эдди взял деньги, аккуратно пересчитал и убрал в карман.
— Через неделю-другую подкину еще.
— Звучит неплохо.
Эдди оценивающе посмотрел на Эрленда:
— А я думал, ты меня будешь воспитывать.
— С какой это радости? — хмуро бросил Эрленд.
— Я скажу тебе, где она, — сказал Эдди, — но только не думай, что можешь ее спасти.
Эдди не подвел — Эрленд сразу нашел нужный дом. В таких притонах ему уже случалось бывать, причем по тому же поводу. Ева Линд лежала на матраце, в комнате вместе с ней еще много людей, какие-то ее ровесники, какие-то много старше. Дверь в дом открыта, единственное препятствие, встретившееся Эрленду, — юноша лет двадцати, преградил ему путь и стал махать руками. Эрленд впечатал его в стену и вышвырнул вон на улицу.
В комнате с потолка свисала единственная лампа без абажура. Эрленд наклонился к Еве и попытался ее разбудить. Дышит ровно, нормально, пульс немного выше среднего. Эрленд тряхнул ее, потрепал по щекам, она открыла глаза.
— О, вот и дедушка, — сказала Ева, снова опуская веки.
Он взял ее на руки и вынес из комнаты, аккуратно переступая через неподвижные тела на полу. Непонятно, спят или не спят. Ева вдруг снова открыла глаза.
— Она тут, — прошептала дочь, но Эрленд не понял, о чем та говорит, и зашагал побыстрее к машине. Чем скорее они отсюда уберутся, тем лучше.
Поставил Еву на ноги, чтобы открыть дверь машины. Дочь оперлась на него.
— Ты ее нашел? — спросила она.
— Кого? О чем ты?
Посадил ее на переднее сиденье, застегнул ремень безопасности, уселся сам и завел машину.
— Ты ее забрал? — снова спросила Ева Линд, не открывая глаз.
— Да кого, черт побери?! — заорал Эрленд.
— Да невесту твою, — сказала Ева Линд. — Красотку из Гардабая. Она лежала рядом со мной.
Эрленд проснулся от телефонного звонка. Трели сверлили ему голову, пока он не смирился с необходимостью продрать глаза и оглядеться. Опять заснул в кресле в гостиной. Плащ и шляпа валяются на диване, в квартире темно.
Эрленд встал на ноги, прикидывая, можно ли еще один день проходить в той же одежде, что позавчера. Не помню уже, когда последний раз переодевался. Перед тем как снять трубку, заглянул в спальню — обе девушки мирно спят в его кровати — и прикрыл дверь поплотнее.
Звонил Сигурд Оли.
— Отпечатки пальцев на фотоаппарате совпадают с теми, что на фотографии, — сказал он, не здороваясь.
Господи, о чем он? Напарнику пришлось повторить дважды, пока до Эрленда дошло.
— Ты хочешь сказать, это отпечатки Гретара?
— Так точно.
— При этом на фотографии есть еще и пальчики Хольберга, так? — уточнил Эрленд. — Интересно почему? Они что-то замышляли?
— Отрежь мне яйца, если я знаю, — ответил Сигурд Оли.
— Чегооооо?
— Ничего. В общем, ты прав, можно смело предполагать, что фотографию сделал Гретар. Потом он показал ее Хольбергу, или же Хольберг ее как-то нашел. Так. Что у нас на сегодня? Продолжаем искать женщину из Хусавика? Может, у тебя есть какие-то новые идеи?
— И да и нет, — ответил Эрленд.
— В общем, я поехал в Граварвог. Мы почти всех тех, кто переехал в столицу, опросили. Как закончим тут, посылаем гонца в Хусавик?
— Совершенно верно, — сказал Эрленд и повесил трубку.
Ева Линд тоже проснулась от телефонного звонка и копошилась на кухне. В той же одежде, что вчера, как и девушка из Гардабая, — Эрленд вернулся в притон, вынес ее, загрузил в машину и отвез обеих к себе.
Ева Линд убежала в туалет, не говоря ни слова, Эрленд услышал, как ее рвет. Эк ее разобрало, однако, судя по звукам. Голова не варит, силы есть только пойти на кухню и сделать кофе. Выпил две чашки, пока дочь не вернулась, вытирая лицо. Выглядит совершенно ужасно. Такая тощая, кожа да кости.
— Я знала, что она тоже балуется наркотой, — прохрипела Ева Линд, садясь напротив отца, — но встретила ее там по чистой случайности.
— Что случилось? — спросил Эрленд.
Ева подняла глаза.
— Я стараюсь изо всех сил, — сказала она, — но мне трудно.
— По твою душу приходили два сквернослова. Я нашел некоего Эдди, которому ты якобы должна, отдал ему немного денег. Он мне и подсказал, где тебя найти.
— Эдди в порядке, нормальный парень.
— Ты и дальше будешь стараться?
— Может, мне избавиться от него? — Ева Линд смотрела в пол. — Я не знаю, боюсь, вдруг теперь с ним что-то не так.
— По-моему, ты делаешь это намеренно.
Ева Линд подняла глаза:
— Кретин!!! Сраный кретин!
— Кто, я?!
— Да, ты.
— А что я, по-твоему, должен думать?! Ну-ка, доложи мне!!!
Эрленд взорвался.
— Как ты смеешь! Вечно жалеешь себя, я бедная-несчастная, я то да се!!! Это отвратительно! Как тебя от самой себя не тошнит?! Тебе так нравится общаться с этим сбродом, что ты ничего лучшего и вообразить не можешь? Да какое право ты имеешь так обращаться с собственной жизнью?! Какое право ты имеешь так обращаться со своим едва зачатым ребенком?! Ты думаешь, тебе плохо? Думаешь, ты такая одна на свете? Что тебе хуже всех? Нашлась тоже, обиженная!!! Я сейчас расследую смерть девочки, которой не исполнилось и четырех лет!!! Она заболела и умерла. Какая-то неведомая болезнь — и бах, ее нет! Я видел ее гроб, в нем метра нет!!! Слышишь, что я тебе говорю? Какое, к черту, у тебя вообще есть право жить?!! Ну-ка, доложи мне!
Эрленд орал, выскочил из-за стола, со всей силы бил по нему кулаками, задрожали чашки, он схватил первую попавшуюся и швырнул ее об стену за спиной Евы Линд. Тут на него совсем накатило — перевернул стол, смахнул на пол все, что на нем было, смахнул на пол все, что стояло у раковины и на подоконнике, кастрюльки, тарелки и стекло. Ева Линд сидела на стуле, не шелохнувшись, смотрела, как отец громит кухню. И вдруг зарыдала.
Приступ ярости прошел, Эрленд повернулся к Еве Линд, увидел, что у нее трясутся плечи, что она закрыла лицо руками. Грязные волосы, тонкие руки, запястья не больше его пальцев, тощая, вся дрожит. Босая, под ногтями грязь.
Попробовал отнять ее руки от лица, она не далась. Хотел извиниться, обнять ее.
Не сделал в итоге ни того ни другого, а просто сел рядом на пол. Зазвонил телефон, Эрленд его проигнорировал. Девушка из Гардабая не подавала признаков жизни. Телефон перестал звонить, квартиру наполнила тишина, слышно только, как рыдает Ева Линд.
Да, назвать меня образцовым отцом язык не повернется, и слова, что я ей говорил, кто-нибудь другой мог сказать и мне самому. Может, это я на себя орал, оттого что зол на Эрленда Свейнссона не меньше, чем на Еву Линд. Психолог бы объяснил мне, что я вымещаю на дочери гнев. Но кажется, все-таки сработало — еще никогда я не видел, чтобы Ева Линд плакала. С двух лет такого не случалось — впрочем, когда ей было два, я как раз от них и ушел.
Прошло еще немного времени, Ева Линд убрала руки от лица, вытерлась и шмыгнула носом.
— Это ее папаша, — сказала она.
— Ее папаша? — недоуменно переспросил Эрленд.
— Ну, который чудовище. В записке было «он чудовище, что я наделала». Так это ее папаша. Он к ней полез, как только у нее начали расти груди, и чем старше она становилась, тем дальше он заходил. Даже на ее свадьбе не нашел сил держать руки при себе! Утащил ее в какую-то комнату в ресторане, где никого не было, сказал ей, как сексуально она выглядит в свадебном платье, что он не в силах сдержаться, что не может пережить и мысли, что она его бросает. Начал ее лапать, тут-то у нее крыша и уехала.
— Ну и семейка! — простонал Эрленд.
— Я знала, что она баловалась наркотой — просила меня пару раз достать ей дозу. В общем, она совсем психанула и от отчаяния побежала к Эдди, в тот же день. С тех пор валялась в этом притоне.
— И мне кажется, ее мама обо всем знала, — продолжила, помолчав, Ева Линд. — С самого начала. И ничегошеньки не сделала, пальцем не пошевелила. Слишком, видишь, шикарный у них дом. Слишком много машин.
— А в полицию она обратиться не хочет?
— Ну ты даешь!
— В смысле?
— Ты что! Пройти через все эти унижения ради каких-то трех месяцев условно? И это при условии, что ей поверят! Пап, ты смеешься!
— Ну и что она собирается делать?
— Вернется к своему перцу, ну, мужу. Мне кажется, она его любит.
— Ага, значит, она считает, что сама во всем виновата?
— Да она сама не знает, что и думать.
— Нет, Ева. Она же написала: «Что я наделала?» Это значит, что она берет вину на себя.
— Ну не знаю, по-моему, она от ужаса просто не понимает, что говорит. Что, согласись, неудивительно.
