— Ты ведь знаешь Дика Бейнса. Во многом Элинор очень напоминала его, но в чем-то, конечно, была другой. Хорошенькая, очень живая, насмешливая, милая. Добрая. Во всяком случае, внешне. Но на самом деле, по натуре, не мягче гвоздя. Вроде бы умна, а с другой стороны — дура. Короче, Элинор была женщиной контрастов. Но ее следовало узнать как следует, тогда проступала скрытая сторона ее личности. Те, кто толком не знали ее, любили безоглядно. Правда, и большинство тех, кто досконально знал — тоже.
Эйлза потянулась за новой сигаретой.
— Такой вот она и была.
— У меня создалось впечатление, что Дика глубоко потрясла ее смерть. Наверное, любил ее?
Эйлза стрельнула на меня глазом.
— Причин для любви у него было маловато. Дик показался тебе человеком, сгорающим от честолюбия?
— Откровенно — нет.
— Правильно. Тут лучше подходит определение «тлеющий». Еще мальчишкой Дик мечтал, что когда-нибудь станет владельцем этой фермы.
— Фермы Шредеров? — удивилась я.
— Большинство называют ее по-прежнему — ферма Парков, хотя еще раньше она принадлежала дедушке Дика и Элинор, и тогда, наверное, называлась ферма Бейнсов. Когда Бейнсы ушли от дел, то оставили отца Дика — Фреда Бейнса работать на ферме на договорной основе раздела доходов. А во Вторую Мировую Фреда забрали в армию, и его жена стала справляться на ферме в одиночку, с маленьким сынишкой на руках вдобавок. Фреда убили в самом конце войны, и Бейнсы изменили завещание, оставив ферму сестре Фреда — матери Элинор, которая была замужем за Джоном Парком. Дик всегда сильно обижался, помня, как тяжело трудилась тут его мать, а в награду не получила ничего.
Эйлза чуть приостановилась.
— Тут, видишь ли, не коммерческий интерес, у Дика у самого выгодный бизнес. Но он любит ферму. За его легкими манерами скрывается сентиментальная натура.
Зелень ее глаз смягчилась.
— Когда же ферму унаследовала Элинор, Дик сунулся к ней с предложением выкупить. Цену та заломила несообразную. Вцепилась в ферму наша милашка не потому, что она так уж ей нужна, а оттого что ей нравилось знать: у нее есть что-то, что другому хочется позарез. Ты только что сказала, что смерть Элинор расстроила Дика, — Эйлза беспокойно прошлась по комнате. — Может. Но не из-за того, что она так уж сильно нравилась ему, а потому что временами он почти желал, чтоб она умерла. Тут какие-то искривленные чувства, — и, резко обернувшись, Эйлза взглянула на меня. — Может, это звучит несколько странно.
— Э, в общем, нет. Мне кажется, я понимаю, про что ты.
В глазах Эйлзы затеплилась оживленность, нежность, чего я никогда не наблюдала прежде.
— Тебя удивляет, что Дик способен чего-то сильно желать? Да? Люди часто удивляются, когда обнаруживается, что скрывается под легкомысленной внешностью. В Дике много чего есть, не видного простым глазом.
— Но это, — осторожно высказалась я, — можно сказать про любого из нас.
— В том, как живет Дик, есть некий кураж… э… не знаю, как бы это поточнее выразиться… Не всегда видно, но он тут. Наследственная черточка, присущая их семье, бесшабашность эдакая. И Элинор была такой же, но у нее эта черта проявлялась ярче. Она бравировала своей бесшабашностью.
Впервые я поняла, что Эйлза действительно недолюбливала Элинор. Почти всем, кто говорил со мной, Элинор нравилась — за исключением Бена Шорта, работника Барнардов, но Бен недолюбливал почти всех, или говорил так.
— На героя Дик непохож, — продолжала Эйлза, — и все же я убеждена — он ничего не боится по эту сторону земли. Но не обманывай себя мыслью, будто Дик такой уж солнечный, такой уж баловень судьбы!
Домой я ехала в весьма задумчивом настроении. Похоже, все мужчины, игравшие какую-то роль в жизни Элинор, обладали качествами, которых в них при поверхностном знакомстве и не заподозришь.
Когда я вернулась в отель, уже почти совсем стемнело. Я настолько увлеклась анализом новой информации, что вошла в сумеречную комнату и включила свет без тени беспокойства. И, принимая душ, не переставала думать о Дике: Дик освобождает меня от шипов роз в наш первый день знакомства, Дик, такой сияющий, мрачнеет, рассказывая мне про Элинор, Дик хохочет, но всегда добродушно над моей неумелостью на верховых прогулках.
Итак, Дик с детства лелеял голубую мечту владеть фермой Шредеров, считая, что у него больше прав стать ее законным владельцем, и только из-за несправедливости к его матери ферма не досталась ему. Он терпеливо копил деньги на покупку мечты, но Элинор продать отказалась, оттого, по мнению Эйлзы, что ей нравилось обладать тем, на что зарится другой. Повод для убийства? Нет, конечно. И однако…
Что одному кажется пустяком, для другого — огромная важность. Дик вовсе не тюфяк, отдающийся на волю судьбы. На что и обратила мое внимание Эйлза.
Я вытиралась, когда зазвонил телефон. Набросив халатик, я подошла.
— Доктор?
Голос хриплый, слышалось тяжелое дыхание, точно бы обладатель его долго бежал. Я тут же насторожилась: воспоминание о сиплом шепоте неизвестного еще живо сидело в моей памяти. Сознание, каждая клеточка моего существа напряглись в инстинктивной самозащите, я сосредоточилась, готовая вслушиваться, опознавать голос.
— Да?
— Пожалуйста, приезжайте! — попросил звонивший, я изо всех сил старалась уловить знакомые интонации. — На Скалистой дороге несчастье, сорвалась с горы машина, она зацепилась за дерево, едва держится, а в ней парень — как в капкане, зашпиленный приборной доской. Если машина рухнет в реку, он — тоже. Нам никак не освободить его… а он… — голос задохнулся от ужаса, — кричит, визжит. Может хоть морфий сумеете ему вколоть? Ради Бога, доктор! Скорее!
— Минутку, Скалистую дорогу я знаю, но как же я найду место аварии? А «скорую» и буксир вызвали?
Знакомых ноток не узнавалось, и сейчас голос стал звучать нормальнее, говоривший отдышался.
— Конечно же! И «скорую», и полицию, и тягач. Но им добираться из Авроры. Буду вас встречать у обочины.
— Понятно. Хорошо. Еду.
Но, положив трубку, я заколебалась. Глухая дорога, темень, авария, которую можно и проскочить. «Скорая машина». Меня ждут: «Буду встречать вас у обочины».
Вправду — авария? Или… западня?
Быстро сняв трубку, я попросила Страффорда соединить меня со «скорой» в Авроре. Мне тут же ответил мужской голос.
— Это доктор Фримен из Виллоубанка. Вас вызывали сейчас не Скалистую дорогу?
— Да, — удивился он. — Автокатастрофа. Машина уже уехала.
— Спасибо, — и, хлопнув трубку, я поспешно переоделась в рубашку и брюки. Значит, не западня, иначе не стали бы звонить в «скорую».
На всей скорости я погнала свой «остин» по Скалистой дороге. Машина шла отлично, но в потемках на дороге, которую я едва знала, все-таки не разогнаться. Мимолетно я подумала, как шикарно водит Дэнис блестящую свою красную «альфа ромео». Я льстила себя мыслью, что и я — водитель сносный, но вот бы здорово, если б за рулем сейчас сидел он.
Дорога гравиевая, но ровная, и довольно широкая. Она петляла по склону гор, через остатки соснового леса, выжженного пожаром, смертоносным вихрем пронесшимся здесь три года назад. Рабочие из Лесного департамента регулярно насаживали в этой зоне новые деревья, но крутые склоны, сбегавшие к реке, поросли только невысоким естественным кустарником, да кое-где высились деревья, устоявшие перед пожаром, а молодая поросль сосенок поднималась пока что не выше моей головы.
Мили за три от Виллоубанка фары высветили мужчину в хаки и майке: он стоял у двух машин, сигналя мне фонариком. Я увидела следы заноса машины, смятый поломанный кустарник, метивший путь упавшей машины. Съехав к обочине, я тормознула и, захватив медицинскую сумку, быстро выбралась из «остина».
— Благодарение Богу, наконец-то, доктор! — воскликнул встречавший. — Извините, что сумбурно по телефону объяснил. Давайте понесу сумку. Вот сюда, вниз. Осторожнее, путь тут довольно хитрый, да еще темно.
Пока мы спускались, он рассказывал:
— Сейчас парнишка перестал кричать. Тут еще один подъехал, спустился к нему, взглянуть, нельзя ли помочь чем. Его визг просто достал меня. Визжал, будто его режут.
Мы полусползали, полускользили по обрыву, по широкой колее ободранного кустарника, которую оставила за собой свалившаяся машина. В луче фонаря я мельком увидела внизу машину — зацепившуюся под немыслимо сумасшедшим углом за дерево. Сверкающая, красная… сердце мое скакнуло, но тут я разглядела — «фалькон», а не «альфа ромео».
— Водитель один был? — осведомилась я.
Мой спутник кивнул.
— Совсем мальчишка! Разогнался, и его занесло на повороте: молодой, глупый. Я услышал грохот, у дороги живу, неподалеку. Парню защемило приборной доской ногу, и, наверное, здорово раздробило. Машина едва держится — сами увидите, и он знает это. Стоит ей чуть сдвинуться, и она неминуемо кувыркнется в реку, а тут глубоко. Джек вяжет веревку к дереву, но это так, в утешение мальчишке. Веревкой машину не удержать. Эй! Осторожнее! Муравейник!
