Бред или не бред, но рассуждения помогли. Сергей Дмитриевич расправил плечи и выпрямился, сев ровнее, чем вызвал удивленный взгляд жены. Даже похмелье, казалось, отступило — возможно, благодаря рассолу, а может быть, и по иной причине. Он человек, и никому ничего не должен. Всю жизнь его обкрадывали — то государство, то вороватые и наглые продавщицы в магазинах, то соседи по подъезду, так и норовившие при случае вытащить из почтового ящика газету. Дымящие заводы и автомобили воровали у него здоровье, хамы воровали его нервные клетки, набитые долларами рекламодатели воровали добрую половину времени, которое он мог провести у телевизора, получая простенькое бездумное удовольствие — одно из очень немногих доступных удовольствий. Что удивительного, если человек в такой ситуации свихнулся? Конечно, если все начнут убивать за здорово живешь, то ничего хорошего из этого не выйдет, но он-то ни в чем не виноват! Он болен, и вылечить его не может никто. Сумасшедший дом ничуть не лучше тюрьмы, а в чем-то, пожалуй, даже хуже, и все, на что он может там рассчитывать — это издевательства санитаров и, в лучшем случае, лошадиные дозы транквилизаторов, которые превратят его в тихого идиота.
На мгновение Сергей Дмитриевич почувствовал страшное одиночество и обреченность загнанного в угол зверя. Но это состояние длилось только мгновение. «Поймайте сначала, — в совершенно несвойственной прежде ему манере подумал Шинкарев, — а там посмотрим.» Страх остался, но теперь Сергей Дмитриевич мог его контролировать, не позволяя животному ужасу затмевать разум… сколько бы там его ни осталось.
— Шинкарев, — пробился в сознание настойчивый голос жены, — Шинкарев, ты меня слышишь, или все еще в прострации?
Сергей Дмитриевич вздрогнул и вернулся к реальности.
— Конечно, слышу. Задумался просто. Ты о чем-то спрашивала?
— Да как тебе сказать… Я спросила: может быть, ты мне все-таки объяснишь, по какому случаю вчера фестивалил?
Сергей Дмитриевич быстро и привычно, словно всю жизнь вел двойное существование, взвесил плюсы и минусы и решил, что полуправда будет предпочтительнее заведомой лжи, — Это из-за твоей Жанны, — сказал он. Вчера ко мне на работу приходил следователь. Он сказал, что ее убили. Ну, я и расстроился немного…
— Ничего себе немного, — вставила жена.
— Ну, много… Какая разница? Ее ведь этим не вернешь. Да и испугался я, признаться. Я же, судя по всему, был последним, кто видел ее живой… если, конечно, не считать убийцу. Кстати, — спохватился он, — а что это тебе взбрело в голову сказать, будто она помогала мыть посуду? Если бы я ляпнул, что мы с ней беседовали о музыке, могла получиться полная ерунда.
— Я надеялась, что у тебя хватит ума промолчать, — ответила Алла Петровна. — Зачем мне нужно, чтобы моего мужа таскали на допросы и держали под подозрением, как какого-то маньяка? И потом, сразу же пошли бы пересуды: а что это за ночные разговоры на кухне? Да еще при живой жене! Представляешь, что можно насочинять?
— Все, что угодно, — согласился Сергей Дмитриевич. — До группового секса включительно.
— Вот именно. А сказать, что она ушла со всеми, я не могла. Гостей наверняка будут опрашивать. К чему явное вранье? Тем более, что ты ни в чем не виноват.
— Спасибо, — с чувством сказал Сергей Дмитриевич. — Вечно ты меня, дурака, выручаешь. Что бы я без тебя делал?
— Да уж… Осторожнее надо быть, Шинкарев.
Сергей Дмитриевич вскинул глаза от тарелки и подозрительно посмотрел на жену. Алла Петровна ответила прямым, твердым взглядом. Этот взгляд напоминал каменную стену: разгадать по нему мысли Аллы Петровны было невозможно. «Неужели знает? — метнулась в сознании Сергея Дмитриевича паническая мысль. — Неужто догадалась?
— В каком смысле? — спросил он. — Что значит осторожнее?
— Это значит, что надо меньше пить, — спокойно ответила жена. — Вечно ты по пьянке попадаешь в какие-то истории. Недотепа ты у меня, Сережа. Пить тебе совсем нельзя. Был бы бабой, насиловали бы тебя на каждом углу. Сто граммов налил и действуй.
— Скажешь тоже, — неловко ерзая, проворчал Сергей Дмитриевич. Он испытывал смущение: жена была абсолютно права, но от этого слова не делались менее обидными.
Алла Петровна заметила и правильно поняла его смущение.
— Пойми, я не хочу тебя ранить, — мягко сказала она, — но это правда. Пить тебе нельзя. Совсем нельзя, понимаешь? Лучше, если это скажу тебе я, потому что я тебя люблю и понимаю, как никто на свете.
„Это точно, — подумал Сергей Дмитриевич. — Только она меня и может понять. Как в песне поется: ты у меня одна… Может, сказать ей? Она меня любит, не предаст“.»
Он вовремя спохватился и поймал себя за язык.
Признаваться жене в том, что с ним происходит, нельзя ни в коем случае. Во-первых, неизвестно, как она это воспримет, а во-вторых, Сергей Дмитриевич очень боялся, что темному двойнику не понравится откровенность дневного собрата. Чего доброго, монстр решит, что жена представляет для него опасность, и в одно прекрасное утро Сергей Дмитриевич проснется рядом с растерзанным трупом.
— Все, все, — смущенно пробормотал он, — больше не буду. Честное слово. Все, завязал.
Он поймал себя на том, что думает о своей свихнувшейся половине, как об отдельном человеке. «Что ж, — решил он, — ничего удивительного. Привыкаю. Мозг привыкает и ищет способы защиты. Так и надо себя вести: как будто у меня вдруг объявился сумасшедший брат-близнец, о котором никто не знает и существование которого надо тщательно скрывать от всего мира.
Иначе, наверное, и не получится, а то я окончательно рехнусь».
Закончив завтрак, он спокойно оделся. Перед тем, как уйти на работу, открыл стенной шкаф и выдвинул ящик с инструментами. Как и следовало ожидать, его любимой отвертки с ручкой из прозрачной, похожей на застывший мед пластмассы, на месте не оказалось.
На всякий случай он пошарил в глубине шкафа, но и там не было. Сергей Дмитриевич не удивился. Именно этого он ожидал и точно знал, куда подевалась его любимая отвертка. Он пожал плечами, поставил ящик на место и закрыл шкаф.
Более или менее отчистив куртку, он надел ее, нахлобучил шляпу, прикрывая ссадину на лбу, и отпер дверь. Жена вышла проводить, и он снова поразился тому, какая она до сих пор красивая. Ее не портил даже завязанный поверх бигуди старый платок, и, обнимая жену, мягкую и податливую под скользким шелком халата, Шинкарев испытал прилив настоящей нежности… и не только.
— Эх, — сказал он, — давненько мы с тобой не упражнялись, мать.
— В чем это? — игриво спросила Алла Петровна, прижимаясь к нему низом живота и усиливая мужнино возбуждение.
— В том самом. Может, правда, на работу не ходить? Авось, не выгонят. Где они другого дурака найдут на такую зарплату?
— На бирже. Иди, иди, сексуальный маньяк. Я никуда не денусь, у меня сегодня отгул, так что ты еще свое получишь. Ступай, герой-любовник, и больше не напивайся.
— Ну, я же обещал.
Он ушел, испытывая небывалый в последнее время душевный подъем. Возможно, заключенное с ночной половиной перемирие было кратковременным, но сейчас в его душе царили мир и спокойствие. Он вежливо поздоровался с поднимавшимся навстречу соседом. Тот опять был с головы до ног в камуфляже и, судя по всему, возвращался со своей утренней зарядки, которая нормального человека за три дня вогнала бы в гроб. Сосед ответил с отменной вежливостью. Он был чем-то симпатичен Сергею Дмитриевичу, и Шинкарев искренне сожалел о том, что в беспамятстве изуродовал его машину.
Машина, впрочем, уже стояла на своем обычном месте во дворе и выглядела как новенькая. Это порадовало Сергея Дмитриевича, потому что давало понять: пусть далеко не все, но кое-что в этом сумасшедшем мире можно починить и исправить.
На работе он первым делом отправился на растворно-бетонный узел, чтобы лично договориться насчет десяти кубов бетона для заливки новой грузовой рампы на складе готовой продукции. Заказать бетон можно было и по телефону, но из-за цементной пыли похожие на истощенных мельников оператор РБУ и его помощник очень любили знаки уважительного внимания, так что личный визит давал шанс получить бетон в первую очередь. Сергей Дмитриевич угостил их вчерашним «Мальборо», рассказал бородатый анекдот и, улучив момент, незаметно швырнул в громыхающее жерло самой большой бетономешалки свернутую в тугой ком старую лыжную шапочку.
* * *
Вернувшись с зарядки, которая Шинкареву, да и не ему одному, казалась какой-то чрезвычайно изощренной разновидностью самоистязания, Илларион Забродов сразу же отправился в душ, чтобы смыть трудовой пот. Ухая и крякая под тугим контрастным дождиком, он с неудовольствием посматривал на круглое окошко в стене ванной. Ночной визит Репы был похож на фрагмент бредового сна, но Илларион ни минуты не заблуждался на сей счет: все это было на самом деле, а не привиделось.
