— Так я рассчитываю на вас?
Я ответила: «Да-да, уходите только». Он добавил, что еще увидится со мной, и исчез. Я даже не слышала удаляющихся шагов. Минуту спустя, когда я вышла из гаража, луна освещала безлюдный мир — впору было поверить, что мне просто-напросто приснился кошмар.
До рассвета я не сомкнула глаз. У меня снова болели затылок и спина. Я дрожала под грудой одеял.
Я старалась припомнить дословно все, что он мне сказал. Но уже там, в гараже, несмотря на неудобное положение, в котором он меня удерживал, каждая из фраз, что он шепотом выпаливал мне в лицо, вызывала перед глазами отчетливые образы. Я не могла помешать себе накладывать на его рассказ собственное видение. Все оказалось искажено.
Впрочем, кому верить? Сама я никогда ничего не пережила. Я жила снами окружающих. Жанна по-своему рассказывала мне о Мики, и это был сон. Я слушала ее по-своему, и когда потом воссоздавала те же события, ту же героиню, это снова был сон, еще более далекий от реальности.
Жанна, Франсуа Руссен, Серж Реппо, доктор Дулен, Иветта — все это были зеркала, посылавшие отражения к другим зеркалам. Ничего из того, во что я верила, по сути дела, не существовало помимо моего сознания.
В ту ночь я даже не пыталась найти объяснение странному поведению Мики — Мики Сержа Реппо. А тем более в очередной раз воссоздать ту, другую, ночь, когда сгорела вилла.
До самой зари я беспрестанно перебирала в уме малозначительные подробности, как жуют по инерции опостылевшую жвачку. Например, представляла себе движение Сержа, каким он нагнулся внутрь «МГ», чтобы забрать черный реестр (почему черный? он мне этого не говорил). Куда он поцеловал Мики («Мимоходом я вас даже чмокнул») — в щеку, в губы, наклонясь, поднимаясь? Да и правда ли то, о чем он рассказывал?
Или же я снова ощущала на себе тошнотворный запах того дешевого одеколона, которым он поливал себе волосы. Мики тоже обратила внимание на этот запах. «Ваша подпись, — сказал он мне, — была очень разборчива, — я сразу же рассмотрел ее в свете приборной доски. Вы тогда еще спросили, чем я душусь. Это не французский одеколон, я привез его из Алжира, я там служил. Сам бы я такое не придумал, верно?»
Марку этого одеколона он, должно быть, назвал тогда Мики. Но мне в гараже — нет, для меня он так и остался безымянным. Еще более, чем мысль о том, какое зло он может причинить нам с Жанной, меня беспокоил этот запах, который я улавливала — или думала, что улавливаю, — на своих перчатках, руках, — беспокоил до того, что я была вынуждена вновь зажечь лампу. Шантажист, должно быть, бродит вокруг дома, бродит вокруг меня. Стережет меня, как свое добро: принадлежащие ему память, разум.
Я сходила в ванную, приняла душ и снова улеглась, так и не освободившись от гнета. Где в доме искать снотворное, я не знала. Заснула я под утро, когда в щели ставней уже просачивался свет.
К полудню, когда Иветта, забеспокоившись, пришла меня будить, я все еще чувствовала на себе запах его одеколона. Первой моей мыслью было: он наверняка готов к тому, что я попытаюсь предупредить Жанну. Если я это сделаю, он так или иначе об этом узнает, запаникует и выдаст нас. Так что это отпадает.
После обеда я вышла во двор. Но его не увидела. Думаю, я спросила бы у него разрешения позвонить во Флоренцию.
Следующие два дня я провела, строя самые невероятные планы, как избавиться от него, не ставя в известность Жанну. Бесцельно слонялась от пляжа к дивану на первом этаже и обратно. Он не появился.
На третий день — это был мой день рождения — испеченный для меня Иветтой пирог напомнил мне о вскрытии завещания. Жанна позвонит сама.
Что она и сделала пополудни. Серж в это время наверняка был на почте. Он подслушает и поймет, что я — До. Я не знала, как попросить Жанну приехать ко мне. Сказала, что у меня все хорошо, что соскучилась по ней. Она ответила, что тоже по мне соскучилась.
Я не сразу уловила, что у нее какой-то странный голос, потому что была полностью поглощена мыслью о том, что нас, нашу линию прослушивают, но в конце концов все же отдала себе в этом отчет.
— Так, ерунда, — сказала она. — Устала немного. У меня тут кое-какие сложности. Придется остаться здесь еще на день-другой.
Она попросила меня не беспокоиться. Дескать, объяснит все по приезде. Когда подошло время повесить трубку, это было так, как если бы меня разлучали с ней навсегда. Тем не менее я лишь машинально чмокнула в микрофон и ничего ей не сказала.
Новое утро — новые страхи.
Выглянув из окна спальни, я увидела двоих мужчин — они ходили вокруг гаража, делая пометки в блокнотах. Подняв головы, они жестами поприветствовали меня. Они смахивали на полицейских.
Когда я спустилась, они уже уехали. Иветта сказала, что это были чиновники из пожарной службы Ла-Сьота. Приезжали кое-что уточнить, она толком не поняла: что-то связанное со стропилами и с мистралем.
«Они» проводят новое расследование, подумала я.
Я поднялась в комнату переодеться. Я не представляла, что может со мной приключиться. Меня трясло, как в лихорадке. Я снова была не в состоянии самостоятельно натянуть чулки, чему с таким трудом недавно научилась. И вместе с тем рассудок мой был непонятным образом парализован, заморожен.
В какой-то момент, когда я уже долгое время стояла посреди комнаты босая, с чулками в руке, чей-то голос во мне проговорил: «Если бы Мики знала, то уж постояла бы за себя. Она была крепче тебя, ты была одна, она бы не погибла. Этот парень врет». А кто-то другой во мне возразил: «Серж Реппо уже донес на вас. Эти двое явились сюда три месяца спустя после пожара не ради одного лишь удовольствия пощекотать тебе нервы. Спасайся же, беги к Жанне под крыло».
Полуодетая, я выскочила в коридор. Ноги сами повлекли меня, как сомнамбулу, в сгоревшую спальню Доменики.
Там на подоконнике сидел незнакомец в плаще табачного цвета. Должно быть, я услышала, как он сюда забрался, и решила, что это Серж, но нет — этого юношу, худого, с печальным взором, я никогда раньше не видела. Он не удивился ни моему приходу, ни моему виду, ни моему испугу. Я так и застыла в дверях, привалившись к косяку и прижав руку с чулками ко рту. Мы долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Все было опустошено, выпотрошено, выжжено. Комната без мебели, с провалившимся полом, и мое сердце, переставшее стучать. В его взгляде я читала, что он презирает меня, что он мне враг, что и он тоже знает, как меня погубить.
За его спиной хлопнул полусгоревший ставень. Он слез с подоконника, неторопливо вышел на середину комнаты. И заговорил. Этот голос я однажды уже слышала по телефону. Он Габриель, друг Доменики. Он сказал, что я убила Доменику. Он предчувствовал это с самого первого дня. А теперь он в этом уверен, и завтра у него будут доказательства. Безумец с тихим голосом.
— Что вы тут делаете?
— Ищу, — ответил он. — Ищу вас.
— Вы не имеете права вторгаться ко мне.
— Вы сами дадите мне это право.
Он долго ждал: торопиться ему было некуда. И, как оказалось, не напрасно. Со вчерашнего дня ему известно, почему я убила Доменику. И у него даже есть профессиональный повод для визита ко мне. Здесь, на юге, он пробудет в командировке — столько времени, сколько потребуется, чтобы доказать факт убийства.
Поводом оказался договор страхования жизни, заключенный с каждым сотрудником банка, в котором работала Доменика. Благодаря этому полису они и познакомились. Не правда ли, какие сюрпризы преподносит жизнь, сказал он: три месяца он выжидал, прекрасно зная, что одно из положений этого договора позволяет ему провести собственное расследование. Он даже выплатил последние ежемесячные взносы из своего кармана, как только узнал о гибели До. Если об этой, так сказать, неделикатной услуге проведает его компания, то ему никогда и нигде уже не устроиться по специальности. Зато прежде он отомстит за любовницу.
Я слегка успокоилась. Он хочет произвести на меня впечатление, продемонстрировать свое упорство. Ничего-то ему не известно.
Он объяснил мне, что в Италии все будет совсем иначе. Его примут с распростертыми объятиями. Во Франции у До было лишь дополнение к страховому договору с ежемесячным взносом в две тысячи франков на протяжении десяти лет, зато всевозможные полисы, оформленные Сандрой Рафферми, тянут на десятки миллионов. Если даже для такого пустякового договора, как французский, имеет значение любая зацепка, то легко представить себе, как заинтересуются итальянские страховщики.
Зацепка? Страховые полисы Рафферми? Я ничего не понимала. Меня вновь охватила тревога. Похоже, он даже слегка удивился, но потом, должно быть, догадался, что меня посвятили не во все. На единственный миг за все время нашего разговора его хмурое лицо просветлело — от иронической усмешки.
— Если сегодня или завтра вы станете мешать мне делать свое дело, этот дом наполнится изыскателями, куда более дотошными, чем я, — сказал он мне. — Мне в своей докладной достаточно пожаловаться на недостаток понимания со стороны девицы, которой, похоже, есть что скрывать. Сейчас я еще разок обойду виллу. Советую вам одеться. После поговорим.
