— Но я знала Люсю нормальной, вполне адекватной, — растерянно произнесла Яна.
— А сработала моя задумка! — рассмеялся психиатр. — Примерно через неделю после родов Люся пришла в себя. Она ничего не помнила — ни что с ней происходило, ни что она в психиатрической больнице, ни тем более что родила. Еще она не понимала, сколько времени провела у нас. Конечно, я ее отпустил и очень надеялся, что она никогда не вспомнит, что с ней случилось.
— Я разговаривала с медсестрой из вашей психиатрической больницы. Она была как раз на смене, когда привезли Люсю, и узнала ее. Но узнала не потому, что Люся лечилась здесь много лет назад, а потому, что незадолго до этого видела, как Люся приходила в клинику и сильно ругалась с вами.
— Ничего от вас не утаишь. Вы точно не сыщица? — спросил Аркадий Борисович. — Хотя… какая мне разница? Я уже все сказал, мне все равно.
— Я не сыщица, но я хотела понять и разобраться, — повторила Яна.
— Сколько лет прошло с того жуткого случая… Я перестал думать о Люсе, жил, работал… И вдруг как гром среди ясного неба является она. Бледная, напряженная. И знаете, я ее сразу же узнал. Она не очень и изменилась. Худенькая, с большими глазами и таким особым выражением лица. Да, я узнал ее сразу! Не могу сказать, что у меня дрогнуло сердце, и все же это был волнительный момент. А она просто приперла меня к стенке вопросами…
— Какими? — спросила Яна. Аркадий Борисович молчал, а потом внезапно заявил:
— Выпить хочется…
— Вам нельзя… наверное.
— Я настаиваю.
— Да где я вам сейчас найду? — растерялась Цветкова.
— Заведующему отделением носят коробками, а он непьющий! И очень нервничает по поводу такого несовпадения! Но он нашел выход из сложившейся ситуации — продает любую бутылку, подаренную ему, за тысячу рублей. Хотя бутылка может стоить и все двадцать пять… Вот, возьмите деньги…
— У меня есть! — отмахнулась Яна. — Вам что брать?
— Ну, коньячку бы… И помните, все по тысяче.
Яна кивнула и вышла из палаты в поисках заведующего. Она нашла его в кабинете, за компьютером.
— Вам чего? — спросил заведующий, увлеченный какой-то компьютерной игрой…
— Мне это… напиток богов… ну, тот, который за тысячу…
— Для Аркадия Борисовича, что ли? — усмехнулся заведующий. — Старый жук!
Яна не стала выяснять, почему психиатр — старый жук, и вопросительно посмотрела на завотделением.
— Вино? Красное или белое? — спросил он.
— Коньячку бы… — протянула Цветкова и положила на стол тысячу рублей.
— Бренди есть дорогое… Виски… — Заведующий напоминал продавца в винно-водочном магазине.
— Коньячку бы… — как заведенная повторяла Яна.
Заведующий вздохнул и открыл дверцу шкафчика у себя за спиной. У Яны глаза на лоб поползли.
— Вот это выбор!
— Ага! Несут и несут… Словно это главное для меня. Жалко, что ли, деньгами доктора отблагодарить. Или несли бы масло, мясо. А зачем все эти бутыли? Да если бы я это все выпил, представляете, как бы у меня тряслись руки! Разве бы я смог проводить такие сложные операции на сердце?
Похоже, вопрос со спиртным на самом деле был для заведующего болезненным. В итоге Яна взяла бутылку французского коньяка и вернулась в палату психиатра.
— Наливайте! — кивнул Аркадий Борисович.
— Мне было велено не больше ста грамм.
— Лейте хоть столько! Разбередили старые раны, — махнул рукой Аркадий Борисович.
Яна наполнила пластиковый стаканчик.
— Я один не буду. И это не прихоть, а мой принцип.
— Я не очень хочу.
— Пригубите, — не сдавался Аркадий Борисович.
Яна подчинилась.
— Так вы хотите знать, о чем меня спрашивала Люся, придя в отделение? — наконец-таки вернулся к беседе Аркадий Борисович, явно расслабившись и повеселев.
— Ну а как вы думаете? Конечно, хочу знать, — подтвердила она.
— Она сказала: «Я знаю, что родила у вас в отделении много лет назад. Что вы наделали? Как могли все эти годы спокойно жить?..» В общем, она высказала мне все то, чего я так боялся услышать, — ответил психиатр, делая очередной глоток.
— Неужели она вспомнила? — через паузу спросила Яна.
— Нет, это невозможно… Тем более через столько лет, — ответил Аркадий Борисович. — Ей кто-то сказал.
— Но кто? — удивилась Яна.
— Люся обмолвилась, что с какого-то времени ей стали поступать послания.
— Послания? — переспросила Цветкова.
— Именно. Впервые она увидела записку на туалетном столике в гримерной, затем еще где-то…
— И что было в этих посланиях? — спросила Цветкова.
— Я тоже ее спрашивал об этом. Люся начала кричать, была готова наброситься на меня с кулаками. Потом понесла какую-то околесицу.
— Мне было интересно послушать, — пояснила Яна.
— Она сказала, что объявилась ее дочь, которая пишет ей ужасные письма, типа «Как ты могла так со мной поступить?», «Как ты жила все эти годы? Не мучила ли тебя совесть?». Эти записки появлялись и у нее дома, и на работе. То в шкафу, то в сумочке… Это стало для Люси кошмаром, который ее преследовал.
— Почему она пришла к вам? — спросила Яна.
— Потому что поверила, что у нее есть дочь. А еще она узнала от окружающих, что почти год провела в больнице. Вот Люся и поняла, что если что и могло произойти с ней такого необычного, то только в тот период. И пришла ко мне, чтобы узнать правду.
— И вы ей рассказали? — спросила Яна.
— Я не смог… нет… — покачал головой Аркадий Борисович. — Но я думаю, что мои слова для нее уже ничего не значили. А я вот с тех пор почувствовал недомогание и когда узнал, что ее снова везут в таком же состоянии к нам… сердце не выдержало. Ну что ж, и так пожил много и нагрешил много.
Глава 15
Навещать психически нездоровых людей без разрешения было нельзя, но Яна положила санитару в карман тысячную купюру, и он молча довел ее до палаты без таблички и многозначительно посмотрел на Цветкову. Этот взгляд означал, что времени у Яны не так уж и много. Так же молча санитар удалился.
Яна вошла в палату с двойными решетками на окнах и присела на кровать, на которой лежала Люся.
— Яночка, это ты! Я так рада тебя видеть, — рассмеялась Люся.
— Я в последнее время живу на два города, не отпускает меня этот «веселый Новый год», — ответила Яна.
— По-моему, все ясно, — пожала плечами Люся. — Во всей этой истории виноват ненормальный псих-маньяк, и этот псих-маньяк — я. — Люся немного помолчала, а потом, внимательно посмотрев на Цветкову, сказала: — А ты хорошо выглядишь, челка отросла, ресницы и брови тоже.
— Мозги вот только никак не встанут на место, — задумчиво произнесла Яна.
— Они у тебя всегда такие были, — снова рассмеялась Люся. — Если вообще были.
— Спасибо. Ты во всем призналась?
— Могу и тебе все рассказать, хоть ты и не следователь и мне не очень приятно это повторять… Я вспомнила… А когда вспомнила, так сразу позвала доктора и во всем ему призналась. А потом уж приехал этот ненормальный сыщик. И как таких в следователи берут? Он как дитя малое… все время удивлялся. Разве ж так можно себя вести при такой-то профессии?
Яна засмеялась.
— Он всю жизнь занимался обычной бытовухой, а тут попал в настоящий кошмар. Что ты хочешь?
— Может быть, может быть… — задумалась Люся. — Осознание, что у меня есть дочь, свело меня с ума. Я забеременела от одного подонка, из-за этой ситуации и попала в психушку… Я так ненавидела это дитя дьявола… он не должен был родиться, и я не допустила бы этого, если бы у меня была такая возможность. А врачи воспользовались моим беспомощным состоянием и сделали все, чтобы эта… появилась на свет.
Глаза Люси сверкали стальным блеском, речь была четкой и жесткой. Но Яна выдержала ее взгляд и ждала продолжения.
— И эта дочь стала мне писать, что скоро будет рядом со мной… что у нее есть одно преимущество, что она знает, кто я, а я нет. Что она меня найдет, что она что-то сделает со мной… И у меня началась паранойя. В каждой приближающейся ко мне молодой и незнакомой женщине я видела ее. Мне было уже все равно, подходят они по возрасту или нет… Я убила этих двух актрис, этих самозванок, и нисколько об этом не жалела. Я очень надеялась, что эти письма от дочери, сводящие меня с ума, прекратятся. Я только этого хотела. Как я совершала убийства, куда дела орудие преступления, я плохо помню, да оно и понятно… в моем-то состоянии! — улыбнулась Люся. — Меня уже признали полностью недееспособной, и остаток жизни я проведу в этой закрытой больнице… А тебе, Яна, не следует мучиться и приезжать сюда. Мне хватает слез твоей матери, она очень переживает за меня. Ну, раз уж пришла, скажи, как там дела у всех наших? — прищурилась Люся, и сразу же черты ее лица смягчились, оно стало добрым.
