— Ну хорошо, — я попер напролом. — Пусть так. Тогда скажите, пожалуйста, зачем вы сочинили про завещание моего отца? Зачем рассказали Тимоше?
— Рассказал, потому что это правда! — отрезал он.
— Да? — не отступал я. — А зачем было рассказывать оперативникам про отца, про Ольгу и про меня?
— А это что, неправда, что ли? — ухмыльнулся он мне прямо в лицо.
Вечером, лежа в постели, я решил тщательно обдумать и сопоставить все четыре беседы, точнее — три, потому что последняя не давала материала для анализа. Мне казалось, что голова у меня абсолютно ясная и работает очень четко. Однако вскоре выяснилось, что мои собеседники, в сущности — карточные короли разных мастей, потом туда же затесался пиковый валет, и это, конечно же, была Сонька, потом пошел какой-то преферанс — и привет.
Утром я проснулся шальной, все никак не мог глаза продрать. Минут пять посидел на постели, пытаясь собраться с мыслями, еще минут пять постоял под холодным душем — с той же целью, и наконец потопал на кухню за крепким кофе. Кофе оказался заварен — меня опередил Саша. Он сидел вполоборота к окну, закинув ногу на ногу, сжимая в руках высокую чашку с изображением какого-то старого города — то была его собственная чашка, на которую никто из нас не смел покуситься — и смотрел в одному ему ведомые дали. Кажется, я уже писал, что он не отличался особой любезностью. Нельзя сказать, что он со мной не поздоровался, но и что поздоровался — тоже, пожалуй, не скажешь. Мне было, в общем, наплевать, хотя я как-то привычно удивился. Я удивлялся каждый раз, потому что за пару лет нашего знакомства так и не сумел понять, чем его не устраиваю.
Я налил себе кофе, сел к столу и погрузился в раздумья. Сперва Саша занимал в них очень мало места. Примерно так: хамит — ну и ладно, что я могу поделать — не более того. Я прихлебывал кофе, машинально изучая его руки и длинные пальцы, обхватившие чашку. Потом в кухню по каким-то своим делам вбежал Петька и тут же умчался, а мысли мои неожиданно приняли совершенно новое направление. Мне вдруг припомнилось мышкинское предположение, что в доме у нас, грубо говоря, что-то нечисто. Что кто-то что-то знает. Что-то лишнее, чего знать не должен — примерно так, четче я бы в тот момент сформулировать не смог. Так вот, до меня вдруг дошло, что я вижу перед собой вполне подходящего кандидата на эту роль. Ведь наш главный сборщик, он же источник информации — Петька — наверняка делился ею не только со мной. А если так — то выходило, что Саша знает очень и очень немало, гораздо больше, чем можно было предположить. Не то чтобы я его прямо заподозрил — пожалуй, нет… И все-таки этот вопрос непременно следовало выяснить. Времени на подготовку и выбор тактики у меня не было. Да и в любом случае — едва ли мне удалось бы что-нибудь придумать. В общем, я рванул с места в карьер:
— Скажите, Саша… Петька не рассказывал вам об отце?
— Не понял, — холодно произнес Саша.
И то правда! Что значит «рассказывал об отце»? Совершенно идиотская формулировка. Мне стало стыдно, но в то же время я почувствовал, что начинаю злиться. А злость иногда помогает формулировать мысли.
— Я хотел спросить, не говорил ли вам Петя чего-нибудь такого, что могло бы иметь отношение к гибели моего отца…
Опять-таки глупость! Откуда ему знать, что могло иметь отношение, а что — нет? Я был уверен, что сейчас он снова меня отбреет, однако вышло куда интереснее. В ответ на мою реплику он произнес нечто совсем уж неожиданное:
— Известно ли вам, дорогой друг, что ваш отец в последнее время увлекался греческой мифологией?
— Мифологией? — беспомощно переспросил я.
— Угу, мифологией, — он поставил чашку на стол и уставился прямо на меня. — Если вы спросите, чем именно — я вам отвечу… Заглянул как-то к нам на занятие и долго рассуждал про Зевса и Кроноса… Очень это его занимало.
«Так! — у меня в голове что-то взорвалось. — Час от часу не легче! Зевс и Кронос! История известная — сынок разобрался с папашей… Намек прозрачен, уж куда прозрачнее… Впрочем, черт бы с ними, с его намеками, понять бы, на что отец намекал!» Я не нашелся, что ответить. Сидел и хлопал глазами. Саша же невозмутимо встал, сполоснул чашку и величественно удалился… так и не ответив на мой вопрос.
ГЛАВА 14
— Ну и что мы с этого имеем? — вопросил Мышкин, когда мы в очередной раз встретились с ним на бульваре у памятника и я доложил ему о своих успехах. — Кое-что все же имеем. Как минимум мы имеем расхождение между словами Матвея и Гоши. Что это значит? Разумеется, то, что один из них говорит неправду. Который? Если вы спросите меня — то я бы поставил на Гошу. Как на лжеца, я имею в виду.
— Почему?
— Сейчас… Из слов Матвея со всей определенностью следует, что либо он, либо Гоша ваш разговор слышал. Об этом свидетельствует фраза насчет «свидания сыночку», то есть вам, извините. Откуда бы иначе ему об этом знать? Если разговор слышал Матвей, то зачем ему сообщать об этом вам — под каким бы то ни было соусом: якобы со слов Гоши или как-нибудь еще? Зачем вообще поднимать эту тему? Другое дело — Гоша. Он может, к примеру, опасаться, что его реплику, обращенную к Андрею, слышал кто-то третий. Да и сам Андрей… Мы же не знаем, какие у них на самом деле отношения. Я-то думаю, что они заодно, но — кто его знает… Словом, у Гоши больше оснований загодя, профилактически, так сказать, свалить на кого-нибудь другого. Почему именно на Матвея? Думаю, потому, что он понял — Матвей мог слышать. К примеру, стоял в тот момент ближе всех. Скорее всего, что-нибудь в этом роде…
— Гоша, театр, черти… — задумчиво пробормотал я.
— Это — да! — подхватил Мышкин. — Но ведь беда-то в том, что все это ничего не значит.
— То есть как?! — возмутился я.
— Гоша мог слышать не весь разговор, а только финал — насчет свидания. Или, скажем, наоборот: он слышал все и все рассказал Андрею, а Матвей уловил только обрывок этого разговора. А может, Глинка тоже что-то слышал, но предпочитает молчать? Пока наименее вероятным представляется Матвей… и боюсь, это единственное, чего мы пока добились…
— Какая-то каша, — сердито сказал я. — Как это?., сумбур вместо музыки…
Я чувствовал себя страшно разочарованным. Выходило, что все мои усилия были без толку. Мышкин тоже выглядел смущенным, почти виноватым. Мы наметили еще кое-что — Мышкин, например, сказал, что все-таки попытается поговорить с Гошей и осторожно покопать насчет наркотиков — и снова сговорились созвониться и встретиться, но в глубине души я не сомневался, что сюжет исчерпан. Он, по-моему, тоже, а впрочем — не знаю… Мы и не предполагали, что на следующий день одна дурацкая случайность сдвинет нас с мертвой точки.
То есть «сдвинет» — это, пожалуй, не совсем точно. Эта случайность сама по себе ничего не разрешила, а только задала новую задачку, которая направила наши мысли в новое русло, а уже потом… Впрочем, я, как обычно, забегаю вперед. Итак…
В тот же день, вечером, мать спросила, не знаю ли я, куда девались ключи от отцовской машины.
— Ничего невозможно найти! — с раздражением сказала она, переходя от одного ящика к другому. — Мой зам просит ее продать. Я подумала — почему бы и нет? Завтра он приедет смотреть, а ключей — нету. По-моему, он обычно держал их в ящике — ты не помнишь?
— Погоди, — возразил я. — Почему обязательно в ящике? Они могли остаться в кармане. Надо проверить все карманы.
(Странно, кстати, что это не пришло мне в голову в тот день, когда я никак не мог доехать до Ольги.)
— Правильно! — воскликнула мать. — Умница! Поможешь? Проверяй ты шкаф, а я — вешалку.
Я принялся методично обшаривать наружные и внутренние карманы курток, пиджаков и брюк. В какой-то момент в руке у меня оказалась скомканная бумажка, которую я — убей, не знаю, зачем — вытащил и развернул. Это был конверт, адресованный моему отцу. Ни имени, ни адреса отправителя на нем не было, но я обошелся без них. Почерк на конверте был мне слишком хорошо знаком. Письмо было от Соньки — в этом не могло быть ни малейших сомнений. Одной рукой я продолжал держаться за рукав домашней куртки, из которой его извлек. Это была та самая куртка, в которой он сидел у себя в кабинете в тот самый день, когда пришло то загадочное письмо и впервые зашла речь о ленте Мёбиуса. Почти в ту же секунду мать воскликнула:
