его кабинет. Я озадаченно перевожу взгляд с одной стены на другую, не видя даже намека на дверь. Лишь представив себе общий план здания и определив, где, согласно замыслу архитектора, должна помещаться лишняя комната, я догадываюсь: между «мрачными картинами» Гойи есть незаметная панель, сливающаяся с белыми стенами зала. Аарон Ньюхаус нажимает на нее с озорной мальчишеской улыбкой:
— Добро пожаловать в святая святых! Внизу есть другой, вполне обычный кабинет, где работает персонал. Сюда я редко приглашаю гостей.
Проходя между адскими иконами Гойи, я чувствую укол страха — сладкий, манящий укол.
Однако кабинет Аарона Ньюхауса уютно освещен и изысканно обставлен, словно гостиная английского джентльмена. Нашлось место даже для небольшого камина, в котором чуть теплится огонь. Паркетный пол покрыт старым, потертым, но по-прежнему элегантным китайским ковром. Вдоль одной стены — сплошные книги, особенные, антикварные книги в прекрасном состоянии. На других стенах висят картины в рамах, включая работу кисти Альберта Пинкхема Райдера — вероятно, этюд к его знаменитому «Скаковому кругу» («Смерти на коне бледном») — мрачному, зловещему полотну одного из самых загадочных художников девятнадцатого века. Одинокое окно выходит на воды Атлантики, в лунном свете напоминающие помятую фольгу. Именно такой вид я себе представлял.
Письменный стол изготовлен из прочного красного дерева, с многочисленными ящиками и ячейками для бумаг. Перед ним — старомодный вращающийся стул с сильно потертым мягким сиденьем алого цвета. На столе аккуратно сложены стопки бумаг, писем, гранок и книг. С краю — лампа с абажуром из цветного стекла и эбеновая статуэтка ворона в натуральную величину: вне всякого сомнения, это Ворон Эдгара По. На стене над столом висит дагеротип самого Эдгара Аллана, бледного, усталого, с поникшими усами и печальным взглядом. Под снимком имеется подпись: «Эдгар Аллан По, создатель Огюста Дюпена, 1841».
Ньюхаус, как я и ожидал, пользуется перьевыми, а не шариковыми ручками. Есть также набор цветных карандашей, старомодный ластик и даже латунный нож-кинжал для вскрытия конвертов. На этом столе современный компьютер Ньюхауса — этакий новомодный синтетический монумент посреди древнего погоста — выглядит неуместным.
— Чарльз, присаживайтесь! Попробую запустить кофемашину, что-то она барахлит в последнее время. Своенравна, как настоящая итальянка.
Я сажусь в старое, но удобное кожаное кресло напротив стола и камина. Кладу свой чемоданчик с инициалами «Ч. Б.» на колени. Ньюхаус возится с кофемашиной; та стоит на маленьком столике позади письменного стола. Он говорит, что предпочитает капучино из боливийского кофе с обезжиренным молоком.
— Признаюсь, у меня зависимость от кофе. У нас в городе есть «Старбакс», но их капучино и рядом не стоит с моим.
Нервничаю ли я? Испытываю ли приятное волнение? В это минуту я предпочел бы бренди, а не капучино!
Я натянуто улыбаюсь, но Аарон Ньюхаус, несомненно, находит мою улыбку учтивой и дружелюбной. Моя излюбленная тактика — засыпать жертву вопросами, чтобы у той не возникло никаких подозрений. Ньюхаус с радостью отвечает. Вопросы призваны подчеркнуть глубину моего ума и познаний, но я не перегибаю палку. Книготорговец даже отдаленно не должен подозревать, что имеет дело с амбициозным конкурентом.
С ноткой грусти он сообщает, что все его знакомые, включая дядю-антиквара из Вашингтона, считают несусветной глупостью торговлю произведениями искусства в книжном магазине в Нью-Гэмпшире.
— Но я решил потратить три-четыре года на эксперимент, и все вышло просто отлично. Особенно с онлайн-продажами.
Онлайн-продажи. То, что сильнее всего бьет по моему бизнесу. Я вежливо интересуюсь, какой объем торговли приходится на Интернет. Ньюхаус удивляется вопросу. Неужели он выглядит слишком личным? Или слишком профессиональным? Я надеялся, что он спишет его на наивность Чарльза Брокдена.
Я получаю любопытный ответ:
— Как и с книгами, цена бесполезных, но красивых произведений искусства растет и падает согласно неизвестному и непредсказуемому алгоритму.
Удивительно уклончивый ответ. И смутно знакомый, но я не припоминаю почему. Не зная, что сказать, я глупо улыбаюсь Аарону Ньюхаусу. «Бесполезных, но красивых…» «Алгоритм…»
Пока кофе варится, Ньюхаус подбрасывает полено в камин и ворочает его кочергой. Рукоять кочерги выполнена в виде причудливой горгульи. Ньюхаус с улыбкой показывает мне ухмыляющегося латунного беса:
— Купил на распродаже в Блю-Хилле несколько лет назад. Забавный, правда?
— В самом деле.
Интересно, зачем Аарон Ньюхаус показал мне эту демоническую рожицу?
Какая зависть переполняла меня в этой святая святых — уютной, прекрасно обставленной! Я с горечью вспоминал собственные кабинеты, унылые и практичные, в которых не было ничего святого. Старые компьютеры, набившие оскомину люминесцентные лампы, безликая мебель, оставшаяся от прежних владельцев. В моих магазинах рабочие кабинеты часто совмещались с кладовыми, где громоздились шкафы для бумаг, коробки, швабры, ведра и стремянки, а в углах были оборудованы туалеты. Повсюду высились книжные сталагмиты. Как стыдно было бы мне, если бы пришлось пригласить Аарона Ньюхауса в такой кабинет!
Я твердо решил, что не стану ничего менять в этом прекрасном месте, а просто займу его. Оставлю даже перьевые ручки.
Аарон Ньюхаус с удовольствием рассказывает о собранной им коллекции любопытному и вежливому посетителю. Он гордится своим привилегированным положением в мире книжной торговли, но без малейшего высокомерия — для него это естественно, как океан за окном.
Рядом с большим дагеротипом По висят маленькие снимки фотографа-сюрреалиста Мана Рэя: обнаженные женщины в странных, неестественных позах. Иногда это бледные, похожие на мраморные скульптуры торсы без голов. Зрителю непросто догадаться, живые люди перед ним или манекены. Или трупы? Ньюхаус рассказывает, что фотографии Мана Рэя относятся к серии «Запретные сокровища», снятой в тридцатых годах двадцатого века.
— Большинство работ хранятся в частных собраниях и никогда не выставлялись в музеях, — говорит он.
Рядом со зловещими, но элегантными фото Мана Рэя помещены несколько грубых, совершенно других по стилю снимков американского фотографа Виджи, сделанных в тридцатые и сороковые годы. Яркие портреты мужчин и женщин в переломные моменты жизни: избитых, окровавленных, в наручниках, застреленных на улице, как вон тот гангстер, что валяется в луже собственной крови.
— Виджи — самый грубый творец из всех, кого я знаю. Но он — творец. Он примечателен тем, что не вкладывает себя в свое «журналистское» искусство. Глядя на эти работы, нельзя догадаться, что́ фотограф думает об этих людях…
Ман Рэй мне по душе. А вот Виджи — нет. Я терпеть не могу грубость и пошлость как в искусстве, так и в жизни, но, разумеется, не говорю об этом Аарону Ньюхаусу. Я не хочу оскорбить его, ведь он рассказывает о своей коллекции с поистине юношеским задором.
Среди книг в застекленных шкафчиках сразу бросается в глаза полное собрание сочинений выдающегося британского криминалиста
