Кладбище выглядело пустынным – словно только начали застройку в спальном городском микрорайоне. Сколько хватало глаз, тянулось пустое заснеженное поле. Автобус остановился на одной из ближних аллей. Подле него затормозила Женя.
«Молодец, «Белочка», не подвела!..»
Гонка за катафалком помогла Жене отвлечься, рассеяться, держать себя в руках.
На околице кладбищенского пустыря все уже приготовили, чтобы навеки упокоить Диму: яма, куча бурой земли, козлы, чтобы поставить гроб…
Народ принялся нехотя вылезать из теплого автобуса на ветер, что дует на русских кладбищах особо люто.
В этот момент с главной аллеи по направлению к автобусу свернул черный «Лексус». Остановился подле катафалка и Жениной «Белки». Из «Лексуса» вылез Олег Петрович Дубов собственной персоной.
Охранники «Глобуса» вытащили из автобуса гроб, установили его на козлы. Могильщики целомудренно отошли. Старшой над гробовщиками, безошибочно определив в Дубове главного, буркнул ему: «Прощайтесь».
Родственники и коллеги кольцом окружили гроб. Женя издалека видела изжелта-бледное, бородатое, безжизненное лицо Бритвина в гробу. Мелкие снежинки, ложившиеся на его лоб, не таяли.
Первым слово взял Дубов.
– Господа, – тихо сказал он, – сегодня мы провожаем в последний путь нашего коллегу, нашего друга…
Женя старалась не слушать его, только смотрела, как крошечные снежинки падали на безупречный пробор Дубова, одетого в строго-черный костюм. Снежинки на его непокрытой голове походили на перхоть из рекламы.
Женю подташнивало. «Неужели, – думала она, – это он, Дубов, отдал приказ об убийстве Бритвина? А теперь вот – хладнокровно распинается над его могилой? Неужели такое возможно?»
Подобное лицемерие было поразительным для нее. Несмотря на все то, что с ней случилось в К., несмотря на то, что она уже давно жила в жестокой и циничной столице, Марченко до сих пор верила в людей и не могла привыкнуть к кривде и фальши…
Женя не слушала, как распинался Дубов («Тут что ни скажи, все будет фальшиво»). Смотрела на сослуживцев, на желтый нос Бритвина… Вдруг она увидела черную девичью фигурку, стремительно приближающуюся к ним со стороны главной кладбищенской аллеи: девушка с застывшим болезненным лицом, во всем черном, в больших черных ботинках, в натянутой на глаза черной шерстяной шапочке…
Она подошла к группке прощающихся и встала за спиной мамы Бритвина. Та оглянулась на нее, посторонилась, а потом – почти силой вытолкнула ее поближе к гробу.
«Наверное, это дочь Димы…» – решила Женя. Она украдкой осмотрела ее. Хотя девушке вряд ли могло быть больше восемнадцати, выглядела она старше Жени. Бледное изможденное лицо. Большие неподвижные глаза с расширенными зрачками. «Похоже, Дима в ту ночь не врал, – подумала Женя, ощущая одновременно и отвращение, и сочувствие. – Она и вправду наркоманка».
Олег Петрович Дубов заканчивал свою речь:
– …Пусть земля тебе будет пухом, дорогой наш товарищ! Спи спокойно, Дима, наш любимый, умный, талантливый и преданный сотрудник!
Женя еще раз поразилась циничности Дубова. Тот говорил с глубоким, искренним страданием (и с такой верой в свои слова!). Сотрудники «Глобуса» и родственники стояли вокруг гроба: несчастные и суровые. Мама Бритвина опустила голову и принялась беззвучно плакать.
На кладбище было тихо, словно на краю вселенной. Вдруг откуда-то издалека, из другой жизни, послышался бодрящий и убаюкивающий шум поезда.
Тут шаг вперед, к гробу, сделала дочь Бритвина. По ее решительному виду все поняли, что она хочет говорить. Родственники и сослуживцы замерли, и вокруг гроба стало (после прошедшего поезда) еще тише – хотя казалось, что тише некуда.
– Я хочу сказать… – сказала девушка безжизненным, механическим голосом. Споткнулась, сбилась, повторила: – Я хочу о нем сказать… – И опять тишина. Казалось, что ее переполняют чувства, и она мучительно пытается подобрать подходящие слова – но слова, как нарочно, все никак не отыскивались в ее бедной, измученной головушке. Она опять повторила:
– Я хочу сказать…
В неловком молчании прошла, наверное, целая минута. Все напряженно ждали, что же она наконец выговорит.
Девушка беззвучно шевелила губами. Казалось, чувства путались, распирали ее изнутри и лопались во рту бессильными мыльными пузырями… Наконец она высокомерно оглядела собравшихся и с вызовом выкрикнула:
– Я хотела сказать, что я… Ничего не хочу говорить!
Девушка отступила за спину матери Димы. Все почувствовали неловкость – хотя и без выходки бритвинской дочери чувствовали себя гаже некуда. Сотрудники «Глобуса» стали поглядывать на девочку. Одна из менеджеров украдкой покрутила у виска. Мама Бритвина заплакала еще пуще.
Женя, чувствуя, что она не может больше выдержать, что вот-вот разревется, быстро отошла подальше, за автобус, к своей машине: куда угодно, лишь бы не быть вместе с ними со всеми… Чтобы больше ничего не видеть.
* * *
Через полчаса все кончилось, и Женя ехала на своей «Оке» в сторону Москвы. Концентрация внимания, которого требовало вождение, помогла ей справиться с истерикой. К тому же в машине у нее на переднем сиденье помещался главбух Федор Степанович, а на заднем – Тряпкин с Трубкиным. Коленки одного из них упирались в спинку ее водительского кресла.
Среди коллег, да еще мужчин, реветь было неловко.
Оказалось, что им вчетвером по пути – в офис. Все прочие сотрудники «Глобуса» отправились, вместе с родственниками, домой к Бритвиным, на поминки.
Мама Димы очень просила пожаловать всех – Женя отговорилась срочной работой. Под тем же предлогом манкировали тризной дизайнеры и главбух.
Дубов укатил на своем «Лексусе» в неизвестном направлении.
Ехали в полном молчании. Даже вечно юродствующие Тряпкин и Трубкин не шутили, не каламбурили.
Добирались до «Глобуса» окраинами – сперва по Горьковскому шоссе, затем свернули направо на Кольцевую дорогу, потом доехали до Ленинградки… Машин было полно, временами начиналась поземка. «Ока» с трудом везла сразу четверых, она натужно ревела и тащилась в правых рядах в фарватерах самосвалов.
Во двор «Глобуса» они подрулили только около двух.
Зимний день, так и не занявшись, уже начинал клониться к закату.
Женя чувствовала себя смертельно уставшей – зато мысли о погибшем Бритвине отступили, съежились.
В агентстве было непривычно пусто. Здесь дежурила только ясноглазая Юлечка-рецепционистка да пара охранников: один в будке КПП, второй – внизу в здании.
Юля доложила четверым вновь прибывшим: «Дубов полчаса назад звонил – он в Белом доме, его сегодня целый день не будет… Беспокоили из медицинского центра, спрашивали, как обстоят дела с макетом… Директор «Пополамов» выражал свои соболезнования…»
Главбух немедленно скрылся в своем кабинетике.
Спустя пару минут вышел в общий зал. В одной руке нес плоскую фляжку дагестанского коньяка, в другой – походный набор из вставленных друг в друга алюминиевых стаканчиков.
– Давайте Димочку помянем.
– Нет, Федор Степанович, я за рулем, – запротестовала Женя.
– Когда ты еще за руль свой сядешь! Давайте, по граммулечке.
Федор Степанович расставил алюминиевые стаканчики по стойке «рецепшена», разлил всем пятерым: Жене, братьям-дизайнерам, Юлечке, себе.
– Охранников, может, позвать? – проявила инициативу Юля.
– А здесь кто остался?
– Один на воротах, на въезде. Второй – внизу.
– Ну, зови того, что внизу.
Явился охранник. Кажется, его звали Колей (похоже, Юлечка к нему была неравнодушна).
– Давайте за Диму, – провозгласил главбух. – Пусть земля ему будет пухом.
Выпили, не чокаясь. Женю коньяк ожег изнутри. Тут же ударил мягкой волной в голову.
– Хороший он был парень… – начал Федор Степанович. – Умный, добрый, честный…
– Да, – подхватила Юлечка, – простой такой, никогда не выставлялся…
«Зря я сюда приехала, – подумала Женя. – Все равно работы никакой не будет. Лучше б порулила домой, отсыпаться…»
Вслух вспоминать о Диме ей не хотелось. Коньяк размягчил сознание, и на языке вертелось: «А ведь это мы его погубили…»
Чтобы выветрить из головы околесицу, Женя решила спуститься вниз, на воздух. Постоять на ледяном февральском ветру, покурить. Она накинула дубленку, вышла.
Когда спустилась, увидела пустой гулкий холл. Пустой стол, за которым обычно сидел охранник.
Что-то заставило Женю подойти поближе.
Позади стола, на стене, за стеклянным щитом, висели на крючках ключи от помещений «Глобуса».
Два крючка пустовали: отсутствовали ключи от большой общей комнаты и от кабинета главбуха. На двух других гвоздиках – под номерами «один» и «три» – ключи висели. «Три» – от переговорной комнаты. Под номером «один» – ключ от дубовских апартаментов.
Женя оглянулась. В холле тихо. Никого.
