Ознакомительная версия.
– Какая ещё взрывчатка? – отстраненный от разговора Росляков почувствовал, что в его горле застрял какой-то неудобный ребристый комок. – Что ещё за взрывчатка?
– Взрывчатка существует разных типов, – сказал Савельев – Что лекцию тебе прочитать о взрывчатке?
– Нет, я не об этом. В смысле, для чего нужна взрывчатка, для какой цели?
– Для какой цели? – нахмурился Савельев. – Ты ещё спрашиваешь об этом? Чтобы этого Марьясова разнесло на такие мелкие куски, что и в гроб положить нечего было. Вот для какой цели.
Росляков не нашелся с ответом, он почувствовал, как на его спине кожа похолодела и пошла крупными гусиными пупырышками.
– Брать взрывчатку у сбытчиков или бандитов – это не вариант, – рассуждая вслух, Савельев поднял бутыль и наполнил стаканы. – Если связываться со сбытчиками, мы даже не успеем ничего сделать. Уже будем на Лубянке давать показания. Надежных каналов для покупки динамита сейчас вообще нет. Значит, нужно самим изготовить взрывчатку. Кроме того, самодельная взрывчатка ничем не хуже фабричной. Сделать самим – это самый безопасный, самый надежный вариант.
– Вариант, – тупо повторил Росляков.
Он слушал отца и Савельева и не верил своим ушам.
– У меня есть грамм сто пластида, – продолжал Савельев. – Но что такое сто грамм? Ерунда, хлопушку сделать – хватит. В переводе на тротиловый эквивалент нам понадобится килограмма три-четыре. Чем больше, тем лучше. Большинство составляющих компонентов для изготовления простейшей, но мощной взрывчатки продаются в магазинах бытовой химии или на рынках.
– Твой пластид может пригодиться, – отец чокнулся сперва с Савельевым, затем с сыном. – Можно предупредить Марьясова. Если поймет предупреждение – его счастье. Нет, значит, нет,
– Предупредить можно, но он вряд ли отступится, – Савельев задумчиво покачал головой. – Проблема тут вот в чем. Мне негде изготовить взрывчатку. Здесь, в мастерской, бывает много людей. В городской квартире такие вещи делать нельзя. Случись что, дом вместе с жильцами взлетит на воздух. Хорошо бы найти какую-то зимнюю дачу, теплую, с удобствами. То есть дело не в удобствах лично для меня, дело в том, что для нашего дела требуется эмалированная ванна, вода и свет. Времени мало, поэтому придется работать быстро. Но вот дача, нужна дача…
– С дачей мы что-нибудь придумаем, – пообещал отец и обратился к Рослякову. – Петя, а у этого, как там его, профессора, мужа твоей матери, у него же есть зимняя дача. Недалеко от Москвы.
– У него есть дача, хорошая, зимняя, – Росляков чувствовал странные признаки опьянения: голова пока оставалась ясной, но слоновьей тяжестью налились ноги.
– Профессор даст тебе ключи от нее?
– Я не знаю, – пожал плечами Росляков. – Я к Николаю Егоровичу никогда с такой просьбой не обращался.
– Значит, надо обратиться, – сказал отец.
– Обязательно надо обратиться, – повторил за отцом Савельев и потер одна о другую свои беспокойные, долго ждавшие настоящего дела руки.
* * * *Выйдя за церковную ограду, Росляков остановился, дожидаясь не договорившего с Савельевым отца. Когда тот, наконец, появился, Росляков, зябко передернув плечами, поднял воротник куртки. Сумерки принесли с собой холод. Вечерние фонари раскидали по снегу желтые круги света. Росляков, поддерживая под локоть неожиданно обмякшего, кажется, захмелевшего отца, ставил ноги осторожно, боясь поскользнуться на обледеневшем тротуаре.
– Ну, как тебе Савельев? – спросил отец.
– Ты бы хотел услышать о нем лестный отзыв или как?
– На этот раз можешь сказать правду.
– По-моему, у него что-то с головой не в порядке, – Росляков все-таки поскользнулся, выпустил локоть отца и, чтобы сохранить равновесие, взмахнул обеими руками. – Черт, хоть бы песком посыпали. До сегодняшнего дня я думал, что на такое способны только молодые бандиты, беспредельщики. Честно, впервые сталкиваюсь с настоящим террористом. Встретил бы на улице такого на вид солидного, почтенного мужика с седой бородой, решил, что он заслуженный пацифист с докторской степенью или, в крайнем случае, знаменитый народный целитель. А он…
– Видишь, как легко можно ошибиться, если оценивать людей по их внешности.
– «Жизнь человека бесценный дар, но цена этому дару копейка», – процитировал Росляков Савельева. – Взорвать живого человека. До этого додуматься ещё надо, дойти.
– Но ты ведь сам согласился с этим вариантом.
– Меня никто толком и не спросил, вы все с ним решили без меня, в четыре глаза. Твой Савельев жестокий человек, он зол на весь мир, черт знает, почему так зол. И вообще он совершенно отмороженный тип. Без всяких тормозов. Вот тебе мое мнение.
– Свое мнение ты, возможно, ещё изменишь, – сказал отец. – Как ни странно это для тебя звучит, он хороший человек. Но судьба у него сложная, ведь не от хорошей жизни Савельев киснет в этом подвале. Может, мир вокруг нас слишком жесток, а не Савельев? Вопрос риторический.
– Это общие разговоры. О жестокости мира люди говорят, когда хотят оправдать свою собственную жестокость. Это давно замечено. Самые жестокие люди это те, кто любит рассуждать о жестокости мира.
– Применительно к Савельеву это не общие разговоры. Его стремились убить по-разному. Его травили ядами, ему стреляли в грудь, втыкали нож в спину и даже пытались повесить. Но, как видишь, безуспешно. Все это было уже давно, в другой стране, даже в другой части земного шара. Но после всех этих дел он немного обиделся на людей. И вправду, ему есть за что обижаться. Люди были к нему несправедливы. У Савельева вся грудь в орденах и медалях, вешать некуда. А что он получил на старости лет кроме этого сырого погреба и мизерной пенсии? Да, ему есть, за что обижаться на людей.
– Я так понял, и жена его не того, в смысле, не очень-то ждала? – Росляков уже пожалел о своих слишком категоричных и эмоциональных рассуждениях о жестокости мира.
– Да, не очень-то, – голос отца вдруг сделался грустным. – Не очень-то она его ждала. Но это уже лирика. Завтра в полдень встретимся на том же месте, у рыбного магазина. Увидишь меня, не подходи. Зайди в магазин, встань у прилавка, когда я встану рядом, передашь ключи от дачи этого, как там его, ну, профессора, теперешнего мужа твоей матери. Понял? И ещё план нарисуй на бумажке, как доехать до места. Я завтра же отвезу туда Савельева, и он начнет работать.
– «Работать», хорошо сказано «работать», – хмыкнул Росляков.
Он представил себе, как Савельев, кривя лицо в злобной бесовской улыбке, колдует над адской машиной – и стало не по себе.
* * * *– Какими судьбами? – Николай Егорович распахнул дверь перед Росляковым и задом отступил в темную глубину прихожей.
– Что поздновато для визита? – Росляков шагнул вперед, стараясь не обдать лицо профессора терпким духам благословленного батюшкой-каратистом церковного вина. – Простите, что я без звонка. Не разбудил?
– Что ты, Петя, я ещё и ложиться не собирался, – Николай Егорович застегнул на груди полосатую пижамную курточку и взмахнул руками. – У меня целая гора рефератов, вот сижу, читаю. Дня не хватает. Проходи.
Росляков зажег в прихожей свет, снял куртку и, усевшись на стуле, долго расшнуровывал высокие ботинки. Он знал, что профессор всегда ложится спать поздно, а когда мать в очередной командировке со своими артистами, Николай Егорович, не замечавший времени, если его не остановить, запросто может засидеться за работой и до утра, до первого света. Сунув ноги в домашние шлепанцы, Росляков прошел на кухню и, отыскав на полке банку растворимого кофе, бросил в чашку пару ложек темного порошка, кубик сахара и налил кипятка из теплого чайника.
– Мать не звонила? – Росляков устроился за столом и прополоскал рот кофе.
– Звонила, конечно, звонила, – Николай Егорович сел напротив Рослякова. – У неё все нормально, насколько вообще может быть нормальна такая разъездная сумасшедшая жизнь. Только с той гостиницей, которую забронировали, какая-то неувязка получилась, первые два дня пришлось ютиться в ужасных номерах. Галя говорит, настоящие клоповники. Теперь все утряслось. Ты переночуешь?
– Нет, сегодня поеду к себе, – Росляков выложил на стол сигареты, хотя курить совсем не хотел. – Тоже дел скопилось невпроворот, старые долги. Одним обещал статейку сделать, другим. Люди ждут, а воз и ныне там. И тут ещё такое дело, – изображая работу мысли, он наморщил лоб, – я в редакции взял отпуск на две недели. То есть надвое разбил свой отпуск. Хочу уехать из Москвы, подальше от телефона, от друзей, вообще от людей и поработать. Может, какие-то светлые мысли появятся.
– Хорошая идея, – одобрил Николай Егорович. – Человеку творческой профессии, журналисту, например, обязательно нужно время от времени уезжать из города, пожить какое-то время где-то в глуши, где-нибудь в деревне, чтобы в душе все отстоялось, встало на свои места. После короткого периода затворничества появляется новый взгляд на вещи. Ничто так не выматывает творческого человека, как городская суета. Здесь сам себе не принадлежишь.
Ознакомительная версия.
