— Конечно, — кивнул Грязнов.
Женщина полезла в сумочку, достала черно-белую любительскую карточку. На ней юная, прелестная девушка улыбалась тихой застенчивой улыбкой, прижавшись к высокому парню. Ветер развевал длинные светлые волосы девушки и черные вихры парня.
«Однако время не красит», — с грустью подумал Грязнов.
— Замечательная фотография.
— Это мы в агитпоходе. Ездили по Подмосковью. Арнольд пел под гитару, потом у нас еще был сводный хор, потом он еще читал стихи. Как он стихи читал, вы бы слышали!
Она снова собралась заплакать, Грязнов увидел и поспешил спросить:
— А что делали вы? Танцевали, наверное?
— Что вы! У меня никаких талантов нет. Просто он меня таскал с собою повсюду. Я больше на кухне. Ребята с утра уедут в совхоз — и на весь день. А я им готовила, прибиралась… Мы обычно в школах-интернатах жили. Помните, раньше были школы-интернаты? Летом они пустовали.
— Они и сейчас есть. И, увы, переполнены даже летом. Но вернемся к вашей студенческой юности.
Значит, они на концерт, а вы на хозяйстве. И не скучно было весь день одной?
— Что вы! Когда же скучать-то? На двадцать человек наготовить, да полы помыть, да постирать. Мальчишки совершенно не умели стирать! — чуть улыбнулась она. — А вечером они вернутся голодные, полные впечатлений. И за стол скорей. И все меня нахваливали… Я была вечерней царицей… Шутка, конечно. Потом рассказы: где и как выступили, какие были накладки… Смеялись до упаду. Потом песни пели. Какое было время!
Софья Марковна затихла. Заплаканные глаза смотрели за окно. В них плавало прошлое.
— Гм-м, — кашлянул Грязнов, напоминая о себе. — Потом вы поженились?
— Да. На пятом курсе. После окончания остались преподавать в том же вузе. Поступили в аспирантуру. Диссертации защитили. Собственно, еще лет десять студенческая жизнь продолжалась…
«Интересно, она знала о том, что ее муж параллельно с диссертацией занимался «ювелиркой»? — думал Грязнов. — Похоже, что не знала. Но Трахтенберг-то каков! Подпольный миллионер Корейко!»
— Скромно жили? Преподаватели ведь зарабатывали немного.
— Нет, вы знаете, на жизнь всегда хватало. Арнольд где-то подрабатывал всегда. То вагоны разгружал, то платные концерты устраивал. Несколько наших ребят сколотили ансамбль. Помните, они еще назывались ВИА. Арнольд им помогал раскрутиться, как сейчас говорят. Вы не подумайте, ничего такого недозволенного! — воскликнула она, опасаясь, видимо, что грозный генерал накажет ее усопшего супруга за невинные шалости двадцатилетней давности.
— Что вы! Я и не думаю! То есть материально вы жили хорошо?
— Да, вы знаете, в еврейских семьях не положено жить плохо… — простодушно ответила она.
«Интересная мысль. Это что же, Моисей им так наказал?» — хмыкнул про себя Грязнов.
— …Муж — добытчик. Жена — хозяйка дома, мать своим детям. Настоящая мать, которая всегда рядом. Когда родилась Диночка, а она у нас поздний ребенок, я работу оставила. Целиком посвятила себя дому. Тем более что Алик уже увлекся рекламой. Работал допоздна. Иногда и ночевать не приходил, столько работы было…
«Известно, какая у мужиков работа по ночам», — опять-таки мысленно усмехнулся Грязнов.
— А почему он увлекся рекламой?
— Ну… Алик был очень активным, талантливым человеком. В вузе ему стало скучно. Тем более что работа ректора, а он тогда уже был ректором — чисто административная. А Арнольду хотелось творчества. И когда подул ветер перемен, — она так и сказала! Безо всякой иронии! — Алик, конечно, отдался новому со всем пылом своего сердца.
«И, видимо, тела», — про себя добавил Вячеслав.
— Супруг не рассказывал вам о работе?
— Нет. Он очень уставал. Дом был для него отдушиной, местом отдыха. Я никогда не теребила его расспросами. И Диночка тоже. Мы старались сделать так, чтобы ему было уютно и покойно.
— Но ведь он был человеком публичным. Приемы, презентации. Вы там бывали?
— Нет. Я совершенно не светский человек. Мне все это не интересно. И эти его партнеры по бизнесу… Если хотите знать, я ненавижу рекламу. И мне не нравилось, что Алик этим занимается. Но я ему не указчица. Он делал, что хотел. Конечно, он всегда приглашал меня с собою на все мероприятия, но я отказывалась. По мне, лучше прочесть хорошую книгу или посмотреть хороший фильм.
— Понятно. Вы простите меня, что я касаюсь больного… Работа у меня такая. Скажите, Софья Марковна, вашему мужу не угрожали? По телефону или почтой. Он вам ничего такого не рассказывал?
— Нет. Ну как вы не поймете: наши отношения были выстроены так, что он никогда не вмешивался в мою епархию, а я в его дела. Он никогда не спрашивал меня, как я готовлю фаршированную рыбу. Он просто любил ее кушать. И я никогда не расспрашивала его о делах. А он никогда не говорил со мной о своих проблемах.
— Но вы могли слышать обрывки телефонных разговоров… Вообще, когда люди близки друг другу, настроение, состояние души чувствуются без слов. Так, наверное?
— Он меня щадил. У меня, видите ли, больное сердце. Мне очень вредно волноваться.
«Теперь уж и не придется», — едва не произнес Грязнов вслух.
— А как вы отдыхали? Ездили куда-нибудь?
— Нет. После того как мы перебрались в загородный дом, а это было пять лет назад, я вообще никуда не выезжала. Мне очень нравится наш дом. И там всегда достаточно работы. По саду и вообще… Я, знаете ли, люблю землю, люблю в ней возиться. Кроме того, мне противопоказано солнце. Но Алик, разумеется, ездил отдыхать. Я на этом настаивала. Он объездил всю Европу, бывал в Африке, в Америке. Ему это нужно было и для работы. Он ведь рекламировал и туристические агентства.
— И что же, он всегда ездил один?
Софья Марковна секунду помедлила с ответом, затем подняла голову, надменно взглянула на Грязнова заплаканными глазами.
— Если вы хотите спросить, изменял ли мне мой муж, так и спрашивайте! — отчеканила она. — Если вам неудобно задавать прямые вопросы, я сама вам скажу: разумеется, да! Где вы видели мужчину, который за тридцать лет ни разу не изменил жене? Конечно, у него были увлечения, интрижки, просто мимолетные связи. Но какое это имеет отношение к семье? — высокомерно спросила женщина.
— Действительно, — ошарашенно ответил Грязнов.
— Он никогда не ставил меня в неловкое положение — и этого довольно. В еврейских семьях не принято обращать внимание на измены мужей…
«Надо будет посоветовать Сане принять иудаизм», — успел подумать Грязнов.
— …Дома он был заботливым, любящим мужем и отцом. И этого довольно.
— Вы простите меня, Софья Марковна, что я вторгаюсь в столь личную сферу вашей жизни. Но вопрос мой не праздный. Мы ищем убийцу вашего мужа. Ищем заказчика преступления. Должны же быть мотивы…
— Ищите, это ваша работа! Мне дела нет до чьих-то там мотивов… Я не хочу знать, кто это организовал. Арнольда мне никто не вернет! И мне все равно, будет убийца изобличен или нет. Моя жизнь кончена, понимаете?
— Но… У вас есть дочь. Может быть, ей не все равно.
— Дина уже четыре года живет за границей. Зачем терзать девочке сердце?
— Но она могла слышать об обстоятельствах трагедии по телевизору, прочитать в газетах.
— К счастью, мы воспитали ее так, что она не верит ни телевидению, ни газетам. Я сказала ей, что произошел несчастный случай. Что преступление совершил психически больной человек. Безо всяких мотивов. А как, по-вашему, здоровый человек стал бы взрывать себя вместе с жертвой?
Логично… А она не так глупа, как кажется…
— Ну хо-ро-шо, — с расстановкой произнес Грязнов. — То есть, конечно, ничего хорошего. Положим, убийство совершил больной человек. Но ведь на вашего супруга уже покушались два месяца тому назад, верно?
— Это могло быть ошибкой. До этого на него никто не покушался.
— Вот именно! Что же произошло такого, что могло бы…
— Я уже сказала вам, что ничего не знаю о делах мужа. Прошу вас, перестаньте меня мучить. Мне трудно продолжать. Я вчера его похоронила, всю ночь не спала. Имейте жалость! — Она приложила ладонь к груди. Лицо побледнело.
— Может быть, нужно лекарство? — испугался Грязнов.
Женщина лишь отрицательно качнула головой.
— Хорошо, на сегодня действительно хватит. Извините, что приходится мучить вас. Я по долгу службы. Еще пара минут — и все. Подведем итоги. Значит, вы, Софья Михайловна, утверждаете, что вашему мужу никто не угрожал, так?
— Так, — кивнула вдова.
— И врагов у него не было?
— Я таких не знаю.
— И у вас нет никаких соображений относительно мотивов преступления?
— Нет.
— Что ж, распишитесь под протоколом, пожалуйста. Благодарю. Может быть, вызвать «скорую»?
— Не надо. У меня в машине есть все необходимое.
Софья Михайловна медленно, тяжело поднялась, направилась к двери. Грязнов смотрел вслед и размышлял о ценностях еврейской семьи. Его странные мысли прервал звонок Турецкого.
