– Будь осторожна! – закричала наконец Гнучкина. – Это может быть гадюка!
Ева похолодела. Она попыталась было поползти назад, но поняла, что ничего не получится. В узком проходе не было никакой возможности развернуться.
Чабрецов лежал на белой больничной кровати. Рядом с ним на скрипящем стуле сидела рыжеволосая женщина – его жена, Валентина Вениаминовна. Она плакала. Рязанцев ходил по палате, скрестив руки на груди. Его лицо было бледным. Электрический свет падал на смуглую четырехпалую руку Чабрецова, в вене торчала игла. Валентина сжимала пальцы мужа руками, стараясь согреть их своим теплом. Уродливые стальные конструкции капельницы нависали над раненым Денисом Леонидовичем, как будто собирались упасть на него.
– Удар был очень сильным, – вполголоса сказал врач, обращаясь к Вале и Рязанцеву, – у пострадавшего сотрясение мозга, пробит череп. Нападавший явно рассчитывал его убить. Но, во-первых, Денис Леонидович обладает богатырским здоровьем, а во-вторых, я думаю, что он успел в последний момент увидеть нападавшего и попытался увернуться. Из-за этого удар пришелся не точно по затылку, а слегка сбоку. И у нас есть надежда его спасти.
– Пожалуйста, сделайте все, что можно, – попросил его Владимир Евгеньевич.
– Конечно, – ответил врач, пожимая полковнику руку.
– К сожалению, мне надо ехать, – сказал Рязанцев плачущей Валентине, – наша сотрудница все еще в беде, и после произошедшего с Денисом Леонидовичем я окончательно потерял надежду на то, что ее могли оставить в живых.
Алевтина Вениаминовна смотрела на полковника, по ее лицу струились слезы.
– Но надо бороться до последнего. Чудеса иногда случаются, хотя я в них и не верю, – добавил Владимир Евгеньевич, поцеловал жене Чабрецова тонкую дрожащую руку и вышел на улицу в глухую зимнюю ночь. Он должен был найти Еву – живую или мертвую.
Риточка лежала на кровати, притворно постанывая. Коровкин носился вокруг нее с мокрым полотенцем, стаканом воды, успокоительным и пузырьком но-шпы.
– Ну как? – спрашивал он поминутно. – Как ты себя чувствуешь? Это стресс? Или это беременность?
Маргарита ничего не отвечала.
– Может, все-таки в больницу съездим? – спросил Юрий Борисович.
– Не надо, – ответила Риточка слабым голосом.
– Тогда я вызову врача домой, – предложил Коровкин.
Рита задумалась. Только врача ей не хватало!
– Мне уже лучше, – сказала она наконец, решив, что потрепала жениху нервы вполне достаточно для того, чтобы он и думать забыл о толстухе из «УАЗа». – Может, прогуляемся? Съездим в «Атриум» или «Наутилус»? Может, это меня отвлечет?
«Прогуливаться» в понимании Маргариты можно было только по магазинам.
Чен сел в любимое кресло режиссера Селедкина и вытянул ноги. Леонид Иванович варил кофе, поминутно вздрагивая. Присутствие этого подозрительного типа, знавшего слишком много, его нервировало.
«Может, его тоже убить? Отравить кофе? – с надеждой подумал Селедкин. – Так я не знаю, что сыпать, чтобы наверняка. Все же такой способ убийства – больше по женской части».
Он вздохнул и решил как-нибудь снять кровавый триллер по реальным событиям. Это его воодушевило, и Леонид Иванович повеселел.
– Кофе подан! – сказал он, ставя перед Чен Ли Минем подносик с чашкой, сахарницей и сливочником. – Извини, булочек нет.
Чен взял в руки чашечку с кофе, отхлебнул и задумался.
Кондрашкина недвусмысленно сказала ему, что принесет то, что ему нужно, но в понедельник утром. Он посмотрел на часы. Вечер воскресенья. В принципе, если калифорний уже у Вероники Гавриловны, его можно забрать прямо сейчас, и тогда завтра утром он, Чен Ли Минь, будет уже очень далеко отсюда. Другое дело, что вряд ли кто-то решится хранить радиоактивный металл дома. Хотя кто знает?
Ли Минь подвинул к себе телефон, стоявший на деревянном столе с резными ножками.
– Вероника Гавриловна, – сказал он в трубку. – Это Чен. То, что вы мне обещали, у вас дома?
Повисла пауза.
– Да, – ответила наконец доцент Кондрашкина. Ее голос звучал сдавленно.
– Вы бы могли подвезти это мне прямо сейчас? – спросил Ли Минь. На его лице заиграла злобная усмешка.
– Хорошо, – обреченно вздохнула Вероника Гавриловна после некоторой заминки.
Чен положил трубку.
– Скоро женщина принесет свинцовую коробку с калифорнием, – повернулся он к Селедкину, который до сих пор не понимал, что происходит, – приготовь что-нибудь металлическое, например чугунную кастрюлю.
Режиссер стоял посреди комнаты и тупо хлопал глазами. До него наконец начало доходить, как он вляпался.
– Бегом! За кастрюлей! – приказал Чен.
Леонид Иванович очнулся.
– Ты что наделал?! – заорал он. – Ты же меня попалишь!!! Передача калифорния у меня дома, охренеть!!! Я вообще не понимаю, на что вы все рассчитываете! Он же ужасно радиоактивный! Следы его перемещения можно будет элементарно проследить даже полгода спустя! Ты никакой не аспирант, ты шпи…
Режиссер осекся и замолчал. Прямо ему в живот смотрело черное дуло пистолета.
– Хватит плакать! – сказала Чайникова.
Диана пила на холодной кухне коньяк и беспрерывно всхлипывала.
– Не плачь, встретишь другого, – добавила Люда. – Еще лучше, еще краше.
Грицак тихонько завыла.
– На свете три миллиарда мужчин! – назидательно сказала Чайникова.
Девушка налила себе еще коньяка.
– Многие любят кругленьких и аппетитных!
По лицу Дианы текли слезы. Она плакала так горько, что у Чайниковой разрывалось сердце.
– Завтра опять на базар, – сказала Грицак. – И никакой надежды.
Люда молчала. Она не знала, что сказать.
– На морозе. Каждый день. Никто на меня и не смотрит. Я толстая. Нос красный. Зубы кривые. В платке и в тулупе выгляжу на десять лет старше. Никуда не хожу. Ни с кем не знакомлюсь. А так хочется сказки! Чуда! Чтобы в один момент все изменилось!
Диана глотнула еще конька и опьянела окончательно.
– Скажи, Люська, чудеса бывают?
– Да каждый день, – с готовностью подтвердила Чайникова.
– И сегодня были? – прищурилась Грицак.
– Сегодня – нет, но, может, завтра случится сразу два? – растерялась Люда.
Диана на секунду замолчала, сделала еще один глубокий глоток, а потом опять горько заплакала.
– Как он мог так жестоко со мной поступить? – спросила она. – Он же пообещал. Он же дал мне надежду!
Чайникова молчала.
– Там точно гадюка! – закричала Ева. От страха ее короткие темные волосы встали дыбом. – Она шелестит!
– Ползи назад! – воскликнула Гнучкина. – На всякий случай!
Ершова задумалась. Шуршание то отдалялось, то приближалось.
«Вряд ли это змея, – подумала Ева, – гадюки зимой спят».
И она опять поползла вперед.
Проход был узкий, дышать становилось все тяжелее. Мокрые холодные стены, глиняные, склизкие, нависали над головой девушки.
– Эй, как ты там? – послышался сзади голос мадам.
– Ползу! – отозвалась Ершова.
Внезапно ее руки уперлись во что-то твердое, отличающееся от липкой грязи. В кромешной тьме девушка ощупала то, на что наткнулись ее ладони.
Ступеньки.
– С ума сойти! Тут ступеньки! – закричала Ева.
Мадам молчала, обдумывая поступившую информацию.
– Я в шоке! Не может быть! Это что, немецкий бункер? – наконец закричала она в ответ. Голос звучал глухо и был сильно искажен эхом.
– Почему немецкий? – удивилась Ершова. – Да и на бункер совсем непохоже.
– Значит, фашистские казематы! – не унималась Гнучкина. – Или тайник дореволюционный!
Она встала на колени и поползла вслед за Евой. Любопытство гнало ее вперед.
Рязанцев шел пешком по глубокому снегу. Ферма виднелась на холме, только на этот раз, в слабом свете луны, она выглядела еще более зловещей. У полковника сжалось сердце.
«Неужели я больше никогда ее не увижу? – подумал он, чувствуя, как его сердце наполняется отчаянием. – Я не понимал, как она мне дорога, пока не потерял ее».
Изо рта Рязанцева вырывался пар. Впереди, в сугробе, показалась его «десятка». Автомобиль стоял там, где его оставили Владимир Евгеньевич и Денис Чабрецов, тогда еще живой и здоровый.
Полковник скрипнул зубами, потом открыл багажник и взял мощный фонарь с галогенной лампой. Закрыв машину, он пошел дальше, к зданию. Рязанцев не знал, что именно будет искать там, один и в темноте, но его влекло к этому месту, словно магнитом. Владимир Евгеньевич совершенно ясно понимал, что Ева, скорее всего, мертва, но хотел быть как можно ближе к ней, живой или мертвой.
– Господи! – сказал он, поднимая голову к небу. – Мне нужно чудо! Одно маленькое, небольшое чудо. Пусть она останется жива. Пусть я смогу ее найти!
Полковник опустил голову, закурил и решительно пошел к ферме.
Кондрашкина тяжело дышала, пытаясь успокоиться. Она нервничала, женщину бил озноб. Вопреки обыкновению, Вероника Гавриловна не стала накладывать макияж и надевать ничего яркого, кричащего или сильно пахнущего, ограничившись простым коричневым пальто. Одевшись, доцент Кондрашкина поставила на пуфик в прихожей большую тяжелую сумку и посмотрела на себя в зеркало. Там отразилось усталое лицо, серое, землистое, с морщинками вокруг глаз.
