— Нашла! Умница, Володька! — и обернулась ко мне.
Я растерялся и поспешно сунул конверт в карман — свой, а не отцовский. Разумеется, она заметила и мою растерянность и мой неловкий жест.
— Что там такое? Ты что-то нашел?
— Н-нет, ничего, — ненаходчиво промямлил я. — Это — так…
Она не стала настаивать, только внимательно на меня посмотрела. Тут мне впервые пришло в голову, что неизвестно еще, кто, что и от кого скрывает — из нас двоих, я имею в виду. Может, она все знает про отца и Соньку и просто меня щадит?..
В общем, я остался с этим конвертом один на один. Я почти не сомневался, что конверт — от того самого письма, хотя формально это было, наверно, недоказуемо. Но мне-то что до того! Слишком уж много совпадений — я не мог поверить, что тут затесалось еще одно письмо, не имеющее ко всему этому отношения. А раз так, то выходило, что письмо, которое привело отца в такое странное состояние, было от Соньки. Конечно, в первый момент, еще в столовой, он мог смутиться просто потому, что боялся, как бы кто-нибудь из домашних не узнал почерка. Но потом, в кабинете… Ведь он явно был не в себе. Конечно, «после» не значит «из-за» — но в этом случае, убейте меня, так оно и было. Именно это письмо было у него в руке, когда я вошел… И значит, Сонька все-таки тут замешана… У меня больше не было сил держать все это при себе.
На следующий день я все рассказал Мышкину. Я рассказал про отца и Соньку, про свой разговор с отцом, про Сонькины таинственные исчезновения — сперва с дачи, а потом вообще неизвестно куда, про ее визит к Ольге, про пистолет и даже про «Первую любовь» — словом, все. Напоследок я протянул ему конверт и сказал:
— То письмо — помните? — написала она. Я уверен.
Мышкин долго вертел конверт в руках и в конце концов изрек с задумчивым видом:
— Хорошо обнаружить конверт, когда есть письмо. Я хочу сказать, когда знаешь содержание письма, но не знаешь, кто его написал. Тогда конверт — в самый раз. А у нас тут — одни неизвестные. Уравнение с одним известным…
Он начинал меня слегка раздражать. Ясное дело, лучше, чтоб и письмо было в наличии, и вообще, блюдечко с голубой каемочкой! Тоже мне сыщик!
— Кстати, — сказал я, хотя это было совсем некстати, — вы с Гошей встречались?
Он понимающе улыбнулся.
— Вы хотите спросить, Володя, делаю ли я что-нибудь полезное или просто сижу и жду, когда мне принесут готовенькое?
Он уже не в первый раз читал мои мысли. Мне стало неловко.
— Вопрос правильный, — продолжал он как ни в чем не бывало. — Увы! Получается, что я действительно больше… бездельничаю. Но это ведь не по своей воле. Вы спрашиваете — с Гошей… Я встречался с Гошей…
— И что?
— А вот слушайте. К счастью, он не догадался задать мне простой вопрос: ведется ли официальное расследование? Ольгиной смерти, я имею в виду. Хотя мог бы догадаться. Вы-то ведь были у него только что. Так быстро дела не делаются. Про Ольгу он говорит, в общем, то же, что и вам. Про ваш визит не упоминает. Я не удержался и попробовал… насчет того спектакля… Не думаю, чтобы он что-нибудь знал… Или хорошо притворяется. Одну интересную вещь он, впрочем, все-таки сказал. Он сказал, что ваш отец присутствовал на последнем прогоне…
— Ну, ясное дело, — безнадежно вздохнул я. — Прикидывал, как бы получше подставиться…
— Ничего подобного. Помогал готовить инсценировку. Так сказать, параллельный спектакль… Была у меня идея… через этого Гошу покопать там, в театре… Не вышло! Тут же вызвали к начальству и объяснили, причем… э-э… в категорической форме, что я не имею права заниматься самодеятельностью, что я не волк-одиночка, а офицер милиции, на службе у государства…
— Он кому-то протрепался…
— Ну да… Или честно выполнил свой долг, сообщив куда следует, а я, выходит, его недооценил. Все это я рассказываю вам, Володя, в свое оправдание…
— Понятно, — кивнул я.
— Итак… Холмс отпадает, остается Пуаро. Кстати о Холмсе… Вы не можете достать тот «пистолет»… или револьвер… — вряд ли девочка разбиралась?
Я чуть не свалился со скамейки, на которой мы с ним сидели.
— Как это — достать?
— Ну я не знаю… Выпросить у этой вашей Марфуши, выкрасть — временно, разумеется…
(Забегая вперед, могу сказать следующее. Тогда я, конечно, ужасно удивился, но потом, когда мы познакомились ближе, я понял, что у него в характере есть, как ни странно, что-то мальчишеское. Я говорю: странно, потому что это мальчишеское умудрялось сосуществовать с редкостной рассудительностью. В этом смысле мне крупно повезло: не будь в нем этого, едва ли он ввязался бы в мои авантюры.)
— Нет, — решительно отказался я, совершенно потрясенный таким поворотом темы. — Выкрадывать я не умею. А выпросить… — не представляю, под каким соусом…
Он не стал настаивать.
— Ну и ладно. Это были последние холмсовские рефлексы. Так сказать, агония… Нет — так нет. Вернемся к письму, точнее — к конверту. Можете еще раз восстановить все, что было в тот день… в то утро, когда оно пришло?
Я снова завел свою шарманку: сидим за столом — приносят письмо — нет, не так: сначала разговор про Мёбиуса, потом — письмо, отец как будто смущается, прячет в карман, выходит из-за стола — я захожу в кабинет, он на себя не похож, спрашивает про анаграммы — я говорю про Соньку — он спрашивает: «Откуда ты знаешь?» — я удивляюсь — он говорит, что попал на ленту Мёбиуса — все, уф-ф.
Мышкин выглядел озадаченным.
— Напрашивается странная мысль, что в письме говорилось о каких-то анаграммах… Н-да…
— Как-то все это с ней связано, — тоскливо пробормотал я. — С Сонькой… И куда она могла подеваться? Нельзя ли, по крайней мере, хоть это выяснить?
— Это-то уж точно нельзя, — покачал головой Мышкин. — И тут злая воля как раз ни при чем. Нельзя же просто взять и объявить в розыск человека, который, по словам родственников, где-то отдыхает.
— Надо с Тимошей поговорить… попробовать еще раз, — подумал я вслух. — Он вообще шпион, а к Соньке у него особый интерес. Где она сейчас, он не знает — это правда. Но про лето наверняка знает побольше моего. Пожалуй, мне стоит…
— Нет, — решительно перебил Мышкин. — Вам — не стоит. Я, возможно, попробую сам… А у вас, Володя, теперь одна задача — думать.
— Думать? О чем думать? — растерянно переспросил я.
— Об анаграммах. О Мёбиусе. О газете. Дошла очередь и до газеты. Какую газету имела в виду Ольга?
Я сказал название.
— А число? Числа вы, конечно, не помните?
— Числа не помню, но там на первой странице — статья про асфомантов, а на последней — прогноз погоды. Называется: «После дождичка в четверг». Ладно, сейчас пойду в библиотеку…
— Не стоит, — сказал он. — Сегодня, к концу дня, забегу и брошу вам в почтовый ящик.
«Поезжай себе, Золушка, на бал, да не волнуйся — все будет сделано, — подумал я. — Может, это он так оправдывается?»
Вечером позвонил Гоша.
— Слушай, — начал он с места в карьер, почему-то шепотом, — это ты на меня мента напустил?
— Я никого не напускал, — отрезал я. — Просто пошел и рассказал все, что знаю.
— Ты же говорил: на свой страх и риск…
— Ну, говорил. А потом передумал. Да ты-то чего волнуешься? Тебе-то что?
— Мне-то? Мне-то ничего. Мне просто интересно. Ты его хорошо знаешь?
— Кого — его? — не понял я.
— Ну мента этого…
— Я не понимаю, Гоша, — разозлился я. — Какая тебе разница? Знаю — не знаю… Какое это имеет значение?
— Да я так… Его, говорят, погонят скоро… может быть…
— Кто это говорит?
— Тот, кто знает… Я спросил кого надо. Ты на него особенно не рассчитывай.
Во время этого дурацкого разговора у меня возникло ощущение, быстро превратившееся в уверенность, что он звонит не сам по себе, а по чьему-то заданию. Ну может, не по заданию, а по просьбе… Фигура «просителя» особых сомнений не вызывала. Ему не нравился мой союз с Мышкиным. Ну-ну…
