— 0-от… отыскал, — еле пробормотал «примерный стрелочник».
— Где же они?
— В трактире.
— В каком?
— В трак… тире, говорю вам. Как раз в это время прибыл становой пристав всего с одним десятским.
— Неужели у вас нет еще полицейских служителей? — обратился Назаров к приставу. — Помилуйте, что мы будем делать с одним десятским? Придется, быть может, устраивать засаду, а то и силой забирать этих молодцов… Где же другие? Где урядник?
— А черт их знает, где их нелегкая носит! — буркнул пристав.
Взять с собой жандарма со станции было нельзя, так как вскоре должен был прибыть поезд.
— Нечего делать, времени терять нельзя. Тем более что этот Лукинский мне очень подозрителен. Кто его знает, может, он предупредил Михайловых, — решил Назаров. — Далеко до трактира Сметаниной?
— Нет, близко, — ответил пристав.
После бесконечных переходов то вправо, то влево Назаров увидел деревянное здание, довольно ярко освещенное. Это и был трактир Сметаниной.
— Вот что, господа, вы останьтесь здесь у двери, так как ваше появление может спугнуть Михайловых, а я войду в трактир один с этим пьяным дураком-стрелочником. Как только свистну, спешите ко мне.
Сказав это, Назаров, пропуская вперед себя Лукинского, смело вошел в заведение окуловской купчихи. Обычная обстановка захолустных трактиров. Столы, покрытые красными скатертями, колченогие стулья, буфет, клубы дыма от махорки и дрянного табака, гам многих голосов и отвратительный, удушливый воздух, пропитанный винным и пивным перегаром.
— Где же Михайловы? Которые? Указывай! — прошептал Назаров, сжимая руку старшего стрелочника.
Лукинский выдернул руку и пьяным голосом, заикаясь, дерзко проговорил:
— А я почем знаю… Никаких Михайловых тут нет. Ничего не знаю.
— А, вот что! — воскликнул Назаров и, выхватив свисток, протяжно свистнул.
Немедленно в трактир вошли пристав, десятский и начальник станции.
— Господин пристав, немедленно распорядитесь оцепить все выходы из трактира. Этот пьяный негодяй играет странную роль. Он не желает указать Михайловых.
К счастью, трактир имел только одну дверь, ту, через которую вошли Назаров и его спутники. Около него встали пристав и десятский. В трактире мгновенно наступила мертвая тишина. Посетители, бражничавшие за чаем и водкой, как бы окаменели от неожиданности и испуга.
— Кто из вас Михайловы, Иван и Федор? — резко спросил Назаров.
Оклик остался без ответа.
— Десятский, буфетчик! Называйте этих лиц… Вы знаете их? Есть среди них Михайловы?
— Никак нет.
— Вам Михайловых? — спросил перетрусивший буфетчик. — Их теперь действительно нет, а только они были.
— Когда?
— Да, почитай, минут с двадцать, как ушли. Пили они тут, а потом явился Лукинский, вот этот, что с вами. Подошел к ним, что-то сказал, они вскочили, давай его наскоро потчевать. Он стакана три водки выпил. Как только он ушел, бросились из трактира и Михайловы, — ответил буфетчик.
Было очевидно, что «примерный» Лукинский предупредил негодяев и те бросились в бегство.
* * *
Назаров сурово взглянул на начальника станции.
— Удружили-с! — бросил он ему. — Где теперь его искать? Какие у вас еще тут есть заведения подобного сорта?
Они бросились к постоялому двору. Чтобы исключить возможность побега Михайловых из дома Суворовой, если бы они там оказались, Назаров обратился к приставу:
— Будьте так любезны окружить этот дом понятыми.
— Я не могу этого сделать скоро, — ответил пристав.
— Как не можете?! — вскипел агент. — Что же мне, из-за ваших порядков упускать из рук преступника? Дать ему возможность скрыться?
— Но где же я возьму сейчас понятых? — оправдывался пристав.
Назаров понял, что ему придется рассчитывать только на собственную сообразительность и энергию. По счастью, рядом с постоялым двором Назаров увидел ярко освещенный дом. В его окнах мелькнула фигура жандарма. Оказывается, тут шла свадьба, на которой пировал и жандарм. Назаров немедленно его вызвал и попросил о помощи.
Оставив у каждого выхода дома Суворовой по человеку, Назаров постучал в двери постоялого двора. В эту минуту жандарм Маслюк, стоявший во дворе, услышал какой-то шорох.
— Ваше благородие, — подбежал он к Назарову, — вроде человек во дворе прячется.
Назаров, а за ним и остальные бросились во двор. Там стояли экипажи, телеги, сани и виднелась большая груда сложенных дров. Назаров сразу подошел к дровам и начал внимательно вглядываться в них. Вдруг он радостно воскликнул:
— Ага! Наконец-то попался…
За грудой дров лежал притаившийся человек.
— Ну, вставай, братец, теперь уже все равно никуда не спрячешься. Берите его, господа!
В то время, как полиция извлекала из дров Ивана Михайлова, Назаров поднялся на чердак, где, как оказалось, прятался Федор Михайлов. Назарову сразу бросилось в глаза, что Иван Михайлов был более перепуган и смущен, чем брат его Федор. Прежде чем приступить к обыску, Назаров обратился к Ивану Михайлову:
— Ну-ка, любезный, покажи свои руки. Они были все изрезаны. Последнее сомнение исчезло. Убийца иеромонаха был пойман. Начался обыск. В кармане пальто Ивана Михайлова нашли желтый бумажник, в котором было девяносто семь рублей кредитными бумажками, открытые золотые часы с золотой цепочкой, складной медный образок и еще одни, закрытые, часы с золотой цепью, а также носовой платок. У Федора Михайлова нашли кошелек с окровавленными трехрублевками, тринадцать золотых монет, из которых четыре русских, девять французских, серебро и другие монеты.
На нижнем белье Ивана Михайлова были обнаружены кровавые пятна. Назаров немедленно дал мне телеграмму о поимке преступников. От Окуловки до Петербурга Михайловых сопровождали три жандарма и, кроме того, от станции Вишера — три полицейских надзирателя.
Через несколько дней оба Михайловых стояли в моем кабинете.
— Вы убили иеромонаха Иллариона? — спросил я.
— Не мы, ваше превосходительство, а только я один, — ответил Иван Михайлов.
— Ну, рассказывай, как было дело.
* * *
— В восьмом часу вечера десятого января, — начал свою исповедь убийца, — я пошел в лавру и направился прямо в келью иеромонаха Иллариона.
— С целью убить и ограбить его? — спросил я.
— Нет. В то время у меня и мысли этой не было. Просто хотел повидать отца Иллариона, потому ведь я служил ему. Дверь кельи заперта не была. Отворил я дверь, вошел в прихожую и громко сказал:
«Боже наш, помилуй нас!»
«Аминь!» — послышался голос Иллариона. Я вошел тогда в комнату. Из другой комнаты навстречу мне вышел отец Илларион, неся в руке сахар. Самовар уже стоял в первой комнате, за перегородкой на столе. На нем я заметил какую-то посуду и перочинный нож. В той же комнате на окне лежали два ножа — один для колки сахара, короткий и толстый, другой для хлеба. Я подошел под благословение и получил его. Мы стали разговаривать. Иеромонах спросил меня, что я теперь делаю, где служу. Я ему рассказал, что приехал в Петербург приискивать себе место на железной дороге.
«Дело, дело, чадо, работать надо… Жизнь в лености не угодна Богу, заговорил отец Илларион. — А теперь давай чайком побалуемся».
Он подошел к окну и стал колоть сахар. В эту вот самую минуту я, будучи уже в хмельном состоянии, задумал убить иеромонаха, которого знал за состоятельного. Я схватил его за подрясник у горла, а он ударил меня наотмашь. Я пошатнулся, он схватил меня в охапку, но я успел взять перочинный нож и два раза ударил им иеромонаха.
В ожесточенной борьбе отец Илларион схватил меня за волосы, кусал мои руки. Наконец мы оба, по очереди падая и вставая, попали в другую комнату. У отца Иллариона в руках уже был нож, который я силился отнять, а он — удержать. Нож согнулся. Улучив минуту, я схватил отца Иллариона за горло и большим ножом сильно ткнул его. Он захрипел и скоро испустил дух. Убедившись, что он кончился, я пошел в спальню искать денег. Сломав верхний ящик комода сахарным ножом, я вынул деньги, вложенные в старый конверт, и процентные билеты, завернутые в лист бумаги. Из среднего ящика взял золотые монеты и золотые часы с цепью. Надел на себя пальто, которое ныне у брата, брюки и перчатки отца Иллариона, свои же пальто, брюки и ситцевую рубаху сжег в печи, топившейся в келье. В девятом часу вечера я вышел из кельи, перешагнув через труп иеромонаха. Никого не встретив в монастыре, я вышел из ворот, отправился на станцию и поездом в одиннадцать часов вечера уехал в Окуловку. Приехав туда, я отдал пальто убитого своему брату. Когда он нашел в нем золото и другие вещи и спросил, откуда я взял все это, я сказал ему, что это не его дело. А вскоре меня и забрали… Убийство совершил я один и сообщников никаких не имел.
* * *
Иван Михайлов был приговорен к двенадцати годам каторжных работ.
