Ознакомительная версия.
Он глянул налево, затем направо, очень быстро. Синтия болталась на улице среди надгробий, уже на полпути к дому священника.
— Боюсь, не могу тебе сказать, — сказал он. — Понимаешь ли, она…
— Викарий! У меня к вам малоприятный разговор, вы знаете!
Это Бонни Спирлинг. Бонни был одним из Спирлингов, что из усадьбы «Наутилус», и он, как когда-то заметил отец, скатился псу под хвост из-за лошадей.
Поскольку Бонни имел форму заглавной буквы Д, никто не мог миновать его, и викарий теперь был тесно зажат между монументальным животом Бонни и готическим дверным косяком. Тетушка Фелисити и Доггер, полагаю, до сих пор заперты где-то в вестибюле, стоя в очереди, словно матросы тонущей подводной лодки перед спасительным люком.
Пока Бонни продолжал сводить счеты (что-то на тему десятины и шокирующе плохого состояния обивки на скамейках для коленопреклонения), я увидела возможность сбежать.
— О боже, — заметила я отцу, — похоже, викария задерживают. Я побегу в дом священника и посмотрю, чем могу помочь по части чашек и блюдец.
Ни один отец на земле не может найти в себе силы, чтобы отказать такому доброму ребенку, и я унеслась прочь, словно заяц.
— Доброе утро! — прокричала я Синтии, пробегая мимо.
Я перепрыгнула через ступеньки и забежала за угол к фасаду дома священника. Дверь была открыта, и я слышала голоса на кухне и в задней части дома. Женский институт, решила я: некоторые из них выскользнули со службы пораньше, чтобы поставить чайник.
Я стояла в слабо освещенном коридоре, прислушиваясь. Времени было в обрез, но совершенно ни к чему, чтобы меня застукали. Последний раз бросив взгляд на блестящий коричневый линолеум, я вошла в кабинет викария и закрыла за собой дверь.
Мэг, разумеется, давно ушла, но одеяло, которым викарий ее вчера укрыл, до сих пор валялось скомканным на софе, как будто Мэг только что отбросила его, встала и вышла из комнаты, оставив за собой, как бы это сказать помягче, лесной запах — влажных листьев, темной земли и не совсем идеальной личной гигиены.
Но не успела я включить мозг, как дверь распахнулась.
— Что ты тут делаешь?
Не стоит говорить, что это была Синтия. Она ловко прикрыла дверь за собой.
— О, здравствуйте, миссис Ричардсон, — сказала я. — Я просто зашла посмотреть, здесь ли еще Мэг. Не то чтобы она могла быть тут, конечно, но я беспокоюсь за нее, видите ли, и…
Когда не хватает слов, воспользуйтесь жестами. Эта уловка никогда не подводила меня в прошлом, и я надеялась, что не подведет и сейчас.
Я вцепилась в скомканное одеяло и начала его складывать. При этом что-то упало с едва слышным стуком на ковер.
— Я просто подумала, что помогу прибраться тут, а потом, может, мне найдут дело на кухне. Черт! — сказала я, выпуская угол одеяла из пальцев. — Ой, простите, миссис Ричардсон, боюсь, я немного неловкая. Мы такие испорченные в Букшоу, знаете ли.
Я неуклюже разложила одеяло на полу, скорчилась над ним и начала его снова складывать. Под прикрытием его пестрых шерстяных квадратиков — и телом заслоняя свои руки от Синтии, — я провела пальцами по ковру.
Я нащупала это сразу же: холодный плоский металлический предмет. Пользуясь большим пальцем как зажимом, я крепко вдавила его в свою ладонь. Пока я продолжаю двигать руками, все будет в порядке. Так работают фокусники. Я всегда смогу убрать эту штуку в карман позже.
— Дай-ка мне это, — произнесла Синтия.
Я запаниковала! Она поймала меня, в конце концов.
Когда она вошла в комнату, я начала отчаянно ерзать, подергивая ногами и тыкая локтями во все стороны, словно пиками.
— Ой! — сказала я. — От этого одеяла у меня зуд по всему телу. У меня жуткая аллергия на шерсть.
Я начала яростно чесаться: руки, тыльную сторону ладоней, икры — везде, только бы не давать рукам покоя.
Добравшись до шеи, я сунула ладонь под платье и выпустила предмет. Почувствовала, как он упал и остановился на уровне талии.
— Давай сюда, — повторила она, выхватывая одеяло у меня из рук.
Я облегченно вздохнула, поняв, что она не видела, что я подобрала. Она хотела одеяло, и я радостно отдала его ей, несколько раз почесавшись по-собачьи на всякий случай.
— Я пойду помогать на кухню, — сказала я, направляясь к выходу.
— Флавия… — произнесла Синтия, делая шаг к двери и быстрым движением хватая меня за запястье.
Я взглянула в ее голубые водянистые глаза, в которых была написана решительность.
Но в этот момент из коридора донесся смех, первые прихожане добрались из церкви.
— Уж в чем мы, девочки де Люс, сильны, — я ухмыльнулась ей в лицо, проскальзывая мимо нее и наружу, — так это в приготовлении чая!
У меня было не больше намерений заваривать чай, чем наниматься грузовым ослом в угольной шахте.
Тем не менее я направилась прямиком по коридору в кухню.
— Доброе утро, миссис Робертс! Доброе утро, мисс Роупер! Я зашла проверить, хватает ли вам чашек и блюдец.
— Хватает, спасибо, Флавия, дорогая, — сказала миссис Робертс. Она занимается этим с начала времен.
— Но ты можешь положить яйца на нижнюю полку холодильника по пути на улицу, — добавила мисс Роупер. — Продавщица яиц, должно быть, оставила их на кухонном столе вчера. Ничто не хранится при такой погоде, как должно, совершенно. А потом, детка, наполни этот кувшин лимонадом. Мистер Спирлинг любит выпить стаканчик лимонада после церкви, и он всегда так щедр, когда миска для сбора пожертвований идет по кругу, мы же не можем оказаться у него на плохом счету, не так ли?
Пока они не успели изобрести еще какое-нибудь задание, я торопливо вылетела из кухни. Позже, когда у них будет время, возможно, за мытьем посуды, миссис Робертс и мисс Роупер обменяются словами, какая я милая девочка, не то что мои сестры.
Во дворе на церковном кладбище отец все еще стоял на вымощенной булыжником дорожке, терпеливо слушая Бонни Спирлинга, который рассказывал ему, слово в слово, что он только что говорил викарию. Отец кивал время от времени, вероятно, чтобы не уснуть.
Я сошла с дорожки в траву, делая вид, что изучаю надпись на обветрившемся могильном камне, выпирающем, словно желтоватый зуб из зеленой десны (Иезекия Хафф. 1672–1746. С миром в раю). Повернувшись спиной к отставшим сплетникам, я вытащила предмет, который уронила за лиф платья: как я и знала, это оказалась оранжевая эмалевая пудра-бабочка Ниаллы. Она лежала у меня на ладони, мягко мерцая под теплыми солнечными лучами. Мэг, должно быть, выронила ее во сне, лежа на кушетке в кабинете викария.
Я верну ее Ниалле позже, подумала я, пряча находку в карман. Она будет рада получить ее обратно.
Присоединившись к семье, я увидела, что Даффи восседает на каменной стене в передней части церковного кладбища, уткнувшись носом в «Анатомию меланхолии» Роберта Бертона, свое последнее великое увлечение. Как она умудрилась пронести в церковь и обратно такой пухлый том, я даже представить не могла, пока не подошла достаточно близко, чтобы заметить аккуратно сделанный крест из алюминиевой фольги, который она приклеила к черной обложке. О, какая мошенница! Хорошая работа, Даффи!
Фели стояла, смеясь, под дубами, распустив волосы так, чтобы они упали на лицо, как она делает, когда хочет походить на Веронику Лейк. В ее внимании купался одетый в грубый шерстяной костюм высокий светловолосый нордический бог. Мне потребовалась секунда, чтобы узнать в нем Дитера Шранца, и я поняла, не без доли уныния, что он целиком угодил в плен к Фели, вбирая каждое ее слово, кивая, как слабоумный дятел, и по-идиотски улыбаясь.
Они даже не заметили выражение отвращения на моем лице.
Тетушка Фелисити говорила с пожилой дамой со слуховой трубкой. Судя по их разговору, они старые подруги.
— Но не стоит гнуть спину и брызгать слюной, — говорила пожилая леди, скрючивая пальцы с накрашенными красным цветом ногтями, как когти, и они обе непристойно закудахтали.
Доггер тем временем терпеливо сидел на скамье под тисом, закрыв глаза, с легкой улыбкой на губах и подставив лицо солнцу, и выглядел в точности как те современные медные скульптуры, которые называют «Воскресенье».
Никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Я была предоставлена самой себе.
Двустворчатые двери на крыльце приходского зала были перекрыты веревкой, на которой висела табличка: «Полицейская черта. Не пересекать».
Я и не пересекла: я обошла здание и пробралась внутрь через один из дополнительных выходов.
Внутри было темно, хоть глаз выколи. В дальнем конце коридора, как я знала, есть дверь, открывающаяся в зрительный зал. Справа от меня находились несколько ступенек, ведущих на сцену.
Я услышала рокот мужских голосов и, хотя напрягла слух до предела, не смогла разобрать ни слова. Черные бархатные портьеры, окаймлявшие сцену, должно быть, поглощали звуки.
Ознакомительная версия.
