Я массировал глаза, виски. Может быть, Поль и прав, у него есть опыт в таких вопросах. И как похоже на Берту: «Я вам хорошо заплачу, но никаких вопросов».
— Примешь что-нибудь укрепляющее? — предложил Поль. Он поднес мне лекарство. — Теперь лучше?
— Да, начинает действовать.
— А теперь что с ней будет?
— С Бертой?.. Ты знаешь, у нее нет никого, кроме меня.
— А с Эвелиной?
— У нее тоже только я.
— А если ты заболеешь? Знаешь, у тебя не блестящий вид.
— Есть ты, Поль.
— Но как ты хочешь все организовать?
— Ну, это очень просто! Я продам свои залы. Мне пора на покой. Потом, когда Берту выпишут из больницы, я поселюсь с ней в Пор-Гримо. Там никто не обернется ей вслед, когда я буду возить ее коляску.
— А ты подумал, что будет с Эвелиной, когда она выйдет на свободу? Это случится довольно скоро, ей не дадут большой срок. Обе они окажутся у тебя на руках и, говорю как врач, совсем не будут жить в мире. Послушай, Жорж, обещай, что продолжишь все мне рассказывать. Если ты откажешься от этого предохранительного клапана, я ни за что не отвечаю.
Я и продолжаю. Вот уже год, как я, когда соберусь с духом, продолжаю. В противоположность тому, что я думал, «дело Комбаз» не подняло большого шума. В основном об этом говорили, пока шел судебный процесс. Эвелина получила десять лет, но, учитывая сокращение срока, она легко отделалась, если сравнить с судьбой Берты, приговоренной пожизненно. Все наши друзья, как и следовало ожидать, бросили нас. Фабрика была куплена по дешевке компанией по изготовлению спортивной обуви. Лангонь переселился в Париж. Дебель, завидев меня, переходит на другую сторону улицы. А остальные? Только Массомбр сохранил верность, правда; его услуги обошлись мне в целое состояние. Короче, я зачеркнул прошлое. Мне достаточно и настоящего, которое так трудно переносить. Я подымаю Берту, умываю, прогуливаю вдоль каналов. Она смотрит на проходящие суда. Говорит она очень мало, иногда у нее вырывается короткое признание. Как-то она мне наконец призналась, что «велос» имели дефект, знаменитому пластику Лангоня не хватало прочности. Но у нее это прозвучало как простая констатация, ничего более. Берта живет в своем замкнутом внутреннем мире, куда меня почти никогда не приглашают войти. Мы никогда не упоминаем Эвелину. Правда, Эвелина тоже никогда не заговаривает о матери. Раз в неделю я посещаю тюрьму, приношу сигареты, лакомства, что-нибудь почитать. В тюремной одежде у Эвелины вид несчастного заключенного. Мы обмениваемся банальностями. Когда я ухожу, Эвелина не может сдержать слез. Но, когда возвращаюсь в Пор-Гримо, Берта дуется на меня. Я не знаю, кому из них хуже.
«В 1908 году один иезуит, живший в Венесуэле, имел видение. Он узнал, что может приносить счастье одним и несчастье другим. Он создал цепочку сердец. Не порвите ее».
Я забыл точный текст, показанный мне Эвелиной в иной, неведомой жизни, но какая разница? Важно восстановить цепочку, сделать так, как будто я никогда не сжигал никакого письма.
«Перепишите это письмо в двадцати четырех экземплярах и разошлите его. Мсье Вигуру послушался и девять дней спустя выиграл в лотерею крупную сумму. Мадам Жемейи, напротив, уничтожила письмо и девять дней спустя попала в крупную аварию»…
— Что ты там делаешь? — кричит Берта.
Ей надо каждую минуту знать, где я нахожусь и что делаю. Бедная Берта, она не дает мне спокойно вздохнуть.
— Я пишу письмо.
— Кому?
Я не осмеливаюсь сказать: Дебелю, Деррьену, Лангоню, пусть они тоже порвут эту цепочку. Но конверты приготовлены, лежат передо мной. Каждое письмо, отправленное по почте, принесет мне короткое облегчение. Тебе, Поль, придется объяснять мне скрытый смысл этой страшной забавы. Ты мне скажешь, что я подсознательно пытаюсь с помощью этих писем вытеснить из памяти страдания, причиненные нам тремя зловещими анонимными письмами. Да, может быть.
— Так кому? — повторяет Берта.
Я стараюсь изобразить игривый тон:
— Дьяволу, если очень хочешь знать!
Шусс — так горнолыжники называют прямой спуск, то есть движение, по линии склона (в отличие от косого спуска — движения под углом к линии склона — или годиля — серии сопряженных поворотов). Техника шусса используется в самой опасной горнолыжной дисциплине — скоростном спуске. В шуссе на трассах скоростного спуска (подобных описанной в романе трассе Мене) скорость горнолыжника достигает 150 и более километров в час, и резко остановиться или круто повернуть перед внезапно возникшим препятствием невозможно. (Здесь и далее примеч. перев.)
Пор-Гримо — курортный поселок, построенный в 60-х годах на островках в заливе Гримо близ Сен-Тропеза (Лазурный берег).
Кэрлинг — вид зимнего спорта, в котором игроки толкают специальный снаряд по особо гладкому льду.
Кускус — североафриканское блюдо из пшеничной крупы, фруктов, овощей и мяса с острым соусом.
От фр. «veloce» — скорый, быстрый.
Имеется в виду знаменитая ария о клевете из оперы Дж. Россини «Севильский цирюльник».
Сахель— название переходной полосы от пустынь Сахары к саваннам Западной Африки, характеризующейся частыми засухами.
Ганглий — скопления нервных клеток, перерабатывающие нервные сигналы. Размещаются в различных органах.
Призюник — универсальный магазин стандартных цен (фр.).
На западных горнолыжных курортах принято разделять трассы спусков по степени сложности на «зеленые», «синие», «красные» и «черные».
Имеется в виду скорость в сто десять или сто пятнадцать километров в час.
«Кавасаки» — марка японских мотоциклов, очень популярная в Европе и Америке.
Утрилло Морис (1883–1955) — известный французский живописец.
