— Это ты брось, — сердито оборвал его Макушев. — Давай-ка без шуток тут. Дело серьезное.
— Понял. Больше не буду.
— Вот так-то. Если что, я в кабинете Хрунова.
Сергей расположился вместе с другими охранниками перед мониторами, чувствуя на себе настороженные взгляды. Пытливое молчание продолжалось долго.
— Пива бы выпить, — мечтательно произнес Сергей, широко улыбнувшись.
Кто-то неопределенно хрюкнул. Другой встал, полез в шкафчик и протянул Днищеву банку пепси.
— Алкоголь запрещен, — сказал охранник. — Санкции. — И он снова уселся в кресло.
— А почитать есть что? — Сергей вытянул ноги.
— Нельзя.
— Ну хотя бы биржевые сводки?
— Шебутной ты какой-то, — ответил приставленный к нему напарник. — Пошли на обход.
— Айда! — Сергей легко выпрыгнул из кресла. — А то тут геморрой наживешь, лечи его потом за счет Гуслярского.
Вернувшись, Сергей предложил сыграть в карты, вытащив припасенную колоду. Никто даже не прореагировал на это, а о шашках он не стал и заикаться. Громко зевнув, поудобнее устроился в кресле и с тоской посмотрел вокруг.
— Ну и тоска тут у вас, — сказал он. — Коля, давай сходим на Тверской, приведем девочек?
Напарник кинул на него взгляд, полный благородного презрения и собственного превосходства.
— Угомонись, — посоветовал он. — Это тебе с непривычки так. Я в первый день тоже себе места не находил. Ничего, пообтешешься. А нет — долго не задержишься.
— А вот интересно: если ограбить этот банк, то как? Давайте порассуждаем, тема больно любопытная.
— Никак, — ответил Сергею кто-то. — Американская система зашиты. Точно такая же в Чейз-Манхэттенбанке. Если только раздолбать атомной бомбой.
— Плоско мыслишь. А надо пользоваться всеми тремя измерениями. Сейчас объясню. Вот, кстати, бесплатная идея, если кто желает — могу подарить. Итак, мы исходим из того, что банк ограбить нельзя, потому что это невозможно. Но очень хочется. Что остается?
Охранники несколько отвлеклись, поглядывая на Сергея. Двое из них развернулись в креслах.
— Остается искать нетрадиционные пути. Можно поджечь верхние этажи здания, а во время пожара и паники поорудовать тут под видом пожарных. Или подвести два баллона с сероводородом к воздухопроводу, чтобы выкурить нас отсюда, а там уже дело техники. Или изготовить гуттаперчевую маску с мордой господина Гуслярского и нагрянуть ночью с проверкой. Или…
— Болтун, — не дал продолжить Сергею напарник. — Откуда только ты такой взялся на нашу голову?
— С гор спустился, — ответил тот.
И в это время сработала сигнализация, тревожно зазвенел зуммер. Охранники прильнули к мониторам. В комнату вбежал Макушев, оттолкнув одного из них плечом.
— Сектор «А», — произнес Николай, Напарник Днищева. — Это главный вход. Никого не видно. Что за чертовщина?
— Пошли, выйдем через служебный вход и поглядим. — Макушев кивнул Сергею и его напарнику. — А остальным быть здесь, в случае чего — действовать по инструкции.
Они побежали по коридору, преследуемые несмолкаемым звоном. Минуты две ушло на отпирание бронированной двери, столько же времени пришлось ее запирать. Потом они обогнули здание и выскочили через арку на Тверской бульвар. Тотчас же услышали оглушительный звон — рухнуло вдребезги разбитое окно на первом этаже, рядом с главным входом в банк.
На пустынной улице, недоступный оку видеокамеры, стоял щуплый, плюгавенький мужичонка в замусоленном пиджаке и швырял в Агропромбанк булыжники, запасливо приготовив их возле ног целую кучу. Нагнувшись, он подхватил свеженький камень и размахнулся, чуть не упав при этом навзничь. Днищев успел перехватить его запястье.
— Ты что, дядя, рехнулся? — сказал Сергей, встряхивая мужичонку.
Подлетевший Макушев нацелился ему в челюсть, но Днищев оттолкнул витриноломателя, и кулак просвистел мимо.
— Пшли вон! — пьяно огрызнулся мужичок. — Я все здесь разнесу в щепки! Пойдут клочки по… зак… закорючкам…
Сергей продолжал загораживать его от кулаков Макушева и Николая. Из-за поворота выскочил милицейский «уазик», резко затормозил перед ними. Мужичонка трепыхался и орал:
— «Дадим отпор грабителям, губителям детей! Пусть ярость…» забыл, эк! Тра-та-тадная парам-парам-папа…
На его руках щелкнули наручники, тело поволокли в машину. Но оттуда еще продолжало нестись:
— «Вставай, страна огромная! Вста-авай на смертный бой!»
Голос умолк: видно, мужичонке заткнули глотку.
— Разбил? — ядовито спросил капитан милиции, глядя на банковских охранников. — Как же он умудрился?
— Сам не пойму, — развел руками Макушев. — Стекла-то вакуумные, пуленепробиваемые. Ну, паразит, сукин сын! Кто теперь платить будет? Не он же? С нас вычтут.
— Это понятно, с него как с козла молока, — согласился капитан. — У него, кроме подштанников, ничего нету.
— Голь проклятая! — продолжал беситься Макушев. — Зараза! Отстреливать их надо, люмпенов! В концлагеря всех, за колючую проволоку!
— Всех-то не пересажаем, — смущенно произнес капитан.
— А вы постарайтесь. Нет, ума не приложу, как же он, гад, такое толстенное стекло раскрошил?
— Русский человек умелец, — усмехнулся Днищев. — Он из трех гвоздей калькулятор смастерит. А надо будет — и золотое яичко снесет.
— Это точно, — согласился капитан. Его, кажется, даже радовало разбитое стекло.
— Надо звонить Гуслярскому, — хмуро произнес Макушев.
— Вот тебе и надежная система, как в Чейз-Манхэттенбанке. — Сергей толкнул напарника в бок. — Лапша это одна. Дурят нашего брата в Америке.
Глава одиннадцатая
ЗАГОВОР НА ТРОИХ
Подельники собрались в квартире Гены Черепкова, которая служила ему и художественной мастерской, и фотолабораторией, и свалкой районного масштаба. Тут прекрасно уживались и соседствовали самые различные вещи: граверный станок и сломанная швейная машинка «Зингер», старинные настенные часы с кукушкой и коллекция пузатых самоваров, портреты Сталина и академика Сахарова, подержанный граммофон и новенький миноискатель, а также кот Макс и питон Гоша.
Сам хозяин сидел за дубовым столом, чья поверхность, обильно смоченная химикатами и изрезанная граверными ножами, напоминала поле боя при Ватерлоо. Сергей, не спавший всю ночь, приехавший сюда прямо из Агропромбанка, подремывал в кресле-качалке. Алексей Карпуньков расхаживал по комнате, то и дело натыкаясь на музейные экспонаты, размахивал руками и читал лекцию по психиатрии, заколдовывая слушателей медицинскими терминами. Говорил он увлеченно, блестяще, приводя примеры из своей практики и мировой истории медицины. Он был настоящим мастером своего дела и недаром пользовался особой популярностью на кафедре в институте, а студентки от него были вообще без ума. Глядя на вдохновенное лицо Леши, хотелось немедленно схватить лист бумаги и карандаш и записывать за ним слово в слово.
— Обратите внимание, что все великие люди были в той или иной степени шизофрениками, — говорил он, пнув попавшийся под ноги футбольный мяч. — Я уж не беру религиозных деятелей, пророков. Но вспомним Карла Великого, Наполеона, Кромвеля, Авраама Линкольна, Гоголя и Достоевского. Шизофрения у них проявлялась в трех ипостасях: личная жизнь, общественная и зеркальная, то есть та, которая была видима им одним. В личной жизни либо суровый аскетизм, либо игра необузданных страстей. В общественной — стремление к всевластию над умами, душами, народами или государством. В зеркальной — страх перед содеянным. Возьмем Александра Македонского. — Карпуньков приподнял двумя пальцами лежащий на полу сапог, словно это было все, что осталось от великого полководца, и презрительно бросил его обратно. — Шизофрения, усугубленная алкоголизмом и гомосексуализмом, приведшая его к воцарению над миром. Но мало кому известно, что он так же, как и Ленин, страшно боялся мышей. Стоило перед каким-нибудь сражением показать ему мышонка, и он надолго впадал в транс, из которого его не всегда могли вывести. Об этом хорошо знали персы, чем и воспользовались в одной из битв, подослав к нему разведчика с парочкой мышек. Тот сумел пробраться в покои Александра, подкупив стражу, а в результате долгое состояние невменяемости, упущенное время и бегство войска, оставшегося без полководца.
— Переходи к Рендалю, — попросил Сергей. — Если бы мы охотились за Македонским, то приняли бы в нашу компанию и Макса. — Генкин кот лежал у него на коленях. — Но мы не можем слушать тебя вечно. Сейчас выяснится, что у Ганнибала была водобоязнь, а Юлий Цезарь страдал кровавым поносом, когда дул норд-норд-вест.
— Хорошо. Почему мы порой замираем, глядя на языки пламени в костре? — Леша наткнулся на чучело медведя с подносом, чуть не повалил его на пол. — Стоять, тихо! — сказал он и продолжил: — Потому что в нас сидит древний, атавистический, божественный страх перед ним. Огонь — лучший проявитель нашей зеркальной жизни, позволяющий ввести в транс практически любого человека. Но у каждого есть еще и свои, особые метки, поскольку все мы в той или иной степени шизофреники. У Рендаля это запах жасмина, исходящий от красивой брюнетки, которая пощелкивает при этом пальцами, словно отбивает ритм.
