Спускаться к общей трапезе особого желания не было, хотелось в одиночестве подумать и сосредоточиться. Когда увозили пустую посуду на тележке, я заказала из бара две порции кофе с перерывом в полчаса. Заказ был принят, и кофе доставлен минута в минуту — здесь давно привыкли к капризам постояльцев.
Но ни кофе, ни выкуренные подряд четыре сигареты не приблизили меня к разгадке.
Неужели я ошибаюсь? Вроде бы нет, логика моих рассуждений безупречна.
Кстати, вот и разгадка моего сна с камнепадом — казалось бы, все постояльцы на месте, но одного обитателя корпуса все равно не хватает.
Я долго думала, тщательно взвешивала все факты и решила: как бы ни было невероятно мое предположение, его следует принять — хотя бы просто потому, что любая другая версия не срабатывала.
* * *
— А-а, вы журнальчики принесли, — подняла голову из-за стола библиотекарша Белла. — Кладите сюда, на столик, я вычеркну их в вашем формуляре.
Она придвинула к себе ящик с карточками.
— А-га, вот вы где у меня! — извлекла она мой формуляр. — Возле Липочки.
— Липочки? — рассеянно переспросила я. — Что еще за Липочка?
— Ну как же! — улыбнулась Белла. — Наша комендантша, разве вы не знаете?
— Все же зовут ее Оленькой, — удивилась я. — Разве не так?
— А мне нравится — Липочка, — настаивала Белла. — Ведь ее имя предполагает и такой вариант. Вот, посмотрите сами.
И она, заложив линейку в ящик вместо закладки, протянула мне формуляр.
«Олимпиада Витальевна Остен-Бакен, — прочитала я аккуратно выведенные буквы. — Год рождения — 1928. Социальное происхождение — из дворян».
Карточки были старого образца, и такая идиотская графа там еще значилась.
— Ну, вот и все, — тихо произнесла я. — Теперь все окончательно встало на свои места. Больше мне нечего здесь делать.
— Что-что? — оторвалась от своего журнала Белла. — Вы что-то сказали?
— Нет-нет, — я поднялась со стула, — не обращайте внимания. И — большое вам спасибо.
— Заходите еще, — Белла помахала мне рукой и углубилась в чертеж выкройки.
Я дважды прошла по коридору туда и обратно и, наконец решившись, подошла к двери комендантши. Постучала и, дождавшись ответа, вошла.
Олимпиада Витальевна сидела возле окна, подперев голову локтем, и читала Солженицына.
— «Архипелаг»? — кивнула я на синюю новомирскую книжку.
— Да, — со вздохом оторвалась от книги Олимпиада Витальевна. — Сколько перетерпеть пришлось народу! Поверить трудно!
— Вам? — печально усмехнулась я. — Вам-то как раз, я думаю, поверить нетрудно. Вы же сами прошли через этот ад, не так ли?
Оленька-Липочка подняла на меня глаза и недобро прищурилась.
— Вы зашли ко мне просто так или хотите что-то сообщить? — спросила она сухо.
— Давайте поговорим начистоту, — предложила я, присаживаясь напротив нее. — Начнем с того, что я не думаю, будто вы хотели смерти Шмакова.
Комендантша немного помолчала. Она раздумывала, стоит ли все отрицать, но решила, что не нужно терять времени даром, и отпираться не стала.
— Вы правы, — жестко сказала она. — И в то же время ошибаетесь.
— То есть?
— Вам этого не понять, — отрезала она, — для этого нужно было побывать в подвалах НКВД.
— Бог миловал, — тихо сказала я. — Не довелось по возрасту.
— У вас есть курево? — попросила Олимпиада Витальевна. — Американские? Черт с ними, давайте. Хотя я всю жизнь курила только «Беломор». И то до второго инфаркта, потом бросила. Но теперь — все равно.
Она обреченно махнула рукой и глубоко затянулась «Кэмелом».
— Как вы меня вычислили? — спросила она. — Это случайность?
— Нет, — покачала я головой, — обычная логика. Я вычислила вас довольно банальным методом — методом исключения. Ни у кого из постояльцев, хотя все они далеко не ангелы, не было причины убивать профессора Шмакова. Оставалась обслуга. Я начала с вас, и сразу же у меня возникли подозрения. А потом я просто посмотрела ваш библиотечный формуляр и, увидев имя и фамилию, свидетельствующие о дворянском происхождении, решила, что нашла возможный мотив.
— Я где-то промахнулась? — озабоченно поинтересовалась комендантша.
— В общем-то нет. Просто наверху решили перестраховаться и тщательно обследовали тело. Были найдены следы скотча на губах и на пижаме покойника, — терпеливо пояснила я. — И потом — следы сигаретного пепла на полу. А Шмаков не курил.
— Тоже небось бросил, — злорадно сказала комендантша. — А вот зимой сорок восьмого очень даже смолил. Мне тогда двадцать было, родителей еще в тридцать шестом подмели, я по чужим людям моталась. Но и меня достали в конце концов.
Пятьдесят восьмая статья — антисоветская агитация и пропаганда. Какая там агитация — мне лишь бы выжить в тогдашней мясорубке, не то что агитировать. Настоящая антисоветская агитация — это их лагеря, где я провела десять лет, пока главный злодей не подох в пятьдесят третьем. Выпустили меня, правда, только в пятьдесят восьмом… Реабилитировали, все как полагается.
Она замолчала, уставясь на огонек сигареты, который ярко светился в полутемной комнате.
— Но кто мне заплатит за пытки, вот что я хотела бы знать? Вы представляете, что испытывает двадцатилетняя девушка, когда ей тычут в лицо зажженной сигаретой? — спросила комендантша. — О прочем умолчу, чтобы вам не снились кошмары, как снятся все эти годы мне.
— Вы сразу узнали Шмакова? — тихо задала я свой вопрос. — В первый же день?
— Нет, конечно, — покачала головой старушка. — В субботу, когда он стал говорить про мемуары. Что-то такое знакомое мелькнуло в интонации, и меня как током ударило — он! И я сказала себе, что за такое срока давности не бывает. И если уж люди его не наказали, то я должна сама постоять за себя.
— Вы приговорили его к смерти? Решили устроить самосуд? — спросила я.
— Да нет, — пожала плечами Олимпиада Витальевна, — просто захотелось посмотреть ему в глаза, когда он меня вспомнит. Убивать — нет, наверное, нет. Я бы смогла остановиться…
Собственно, я его и пальцем не тронула. Сидел он, голубчик, у себя в кабинете и охал, держась за сердце. Ну, я и примотала его скотчем к стулу, рот залепила. Села рядышком, стала рассказывать, напоминать подробности нашего, так сказать, общения в конце сороковых. Хотелось мне, чтобы он хоть немного побыл в моей шкуре. Ведь я тогда так же сидела, прикрученная веревками к стулу, а они… Ну да ладно, не буду углубляться…
Когда я протирала столы, мне попалась на глаза пачка сигарет, которую забыла Дора. Пальцы сами достали одну и спрятали в карман передника. Я действовала как автомат, право слово.
Я тогда еще ничего для себя не решила — слишком была потрясена этой встречей. Столько лет прошло, казалось бы — все перегорело. А вот поди ж ты! Видно, память подсказала — недаром после приезда Шмакова мне снились кошмары, как будто меня снова пытают. Видно, душевная память глубже, чем зрительная.
И вот я решила кое-что напомнить нашему профессору. Когда я примотала его к стулу и освежила память Алексею Данилычу, то зажгла сигарету и стала медленно подносить к его лицу.
Он мычал что-то нечленораздельное, рвался. И, знаете, было так противно…
Я думала, что ненависть заставит меня причинить ему боль. Но… но я не могла даже прижечь ему губы, не говоря уже о прочем.
А ведь эти субчики не стеснялись вытворять со мной все, что угодно, во время допросов и даже получали от этого удовольствие. Вы, наверное, прекрасно понимаете, что я имею в виду.
Ну вот… Короче, зря я все это затеяла. Передо мной сидела в кресле полная развалина, насмерть перепуганная появлением призрака из прошлого.
Мстить такому человеку было бы просто нелепо. И я уже хотела его развязать, но тут он вдруг задергался и замер.
Сердечко не выдержало. «Ну, значит, судьба», — подумала я. Сигарету затушила об каблук, окурок в унитаз выбросила. Отлепила скотч, спрятала в передник. Пульс у него пощупала — нету пульса. Зеркальце к губам поднесла — чисто, ни облачка.
Вот, собственно, и все, — закончила свой рассказ Олимпиада Витальевна.
— Что ж, я вам верю, — медленно проговорила я. — Но вот…
— Поверят ли в органах? — усмехнулась комендантша. — Знаете, мне уже как-то безразлично. Будь что будет. Я готова ко всему. Вот телефон — звоните, я никуда не убегу и с собой не покончу.
В это я тоже вполне верила. Старые зечки обычно с собой не кончают и всегда готовы к испытаниям наподобие тех, которые им уже пришлось перенести. Сталинские лагеря давали хорошую закалку — тем, разумеется, кто смог в них выжить и выйти на свободу.
Среда, 18 сентября
Господина Голубца задержали сегодня рано утром, когда он спешно паковал вещи, намереваясь смыться из «Отрады». Лжемайор был не на шутку встревожен моими расспросами и поведением Егора, почуял, что пахнет жареным, и решил сматывать удочки.
