— Ну вот и славно. Поехали?
Ехать уже было недалеко. Павел пристроил машину в узком проезде между церковной оградой и бетонным забором рынка и мы отправились к тому месту, где должны были хоронить Марину. По странной иронии судьбы их участок, то есть тот участок, где были могилы Марининых бабушки и дедушки, находился в той же части кладбища, что и могила родителей Валерия, куда я пристроила и его урну. Меня, как всегда, поразила царившая здесь тишина. Как будто погост находился не вблизи от центра Москвы, а где-то далеко за городом или вообще — в глухой провинции. Вечный покой — иначе и не скажешь. Я посмотрела на Павла, тот думал о чем-то своем.
— Павел, у нас есть еще немного времени? Можем зайти на могилу к моему мужу?
— Пойдем, — согласился он, бросив короткий взгляд на часы. — Тем более, что это вполне естественно… и для вас, и для меня.
То ли таблетка помогла, то ли время чуть-чуть лечит, но возле могилы Валерия я не заплакала, как обычно, а просто постояла несколько минут молча, вспоминая, каким он был при жизни. Как я глупо обижалась на него из-за сущих пустяков, как забывала некоторые просьбы, казавшиеся мне несущественными…
Примерно за полгода до того, как Валерия не стало, у нас с ним произошла одна из крайне редких размолвок. Виновата от начала и до конца была я: выбралась на встречу с Галкой, та предложила пойти на какую-то выставку, там мы встретили общих знакомых, они потащили нас в кафе. В общем, вместо обещанных восьми-девяти часов вечера я вернулась где-то около одиннадцати и у подъезда увидела Валерия, который нервно шагал по тротуару взад-вперед и крутил головой во все стороны. Заметив меня, он резко повернулся и пошел в дом. Я поплелась следом, ощущая давно забытое чувство вины: так же неуютно мне было, когда я опаздывала домой со школьных или студенческих вечеринок и знала, что меня ожидает нагоняй от родителей.
— Прости, пожалуйста, — начала я, когда мы вошли в квартиру, заболталась, было интересно, я так редко выхожу…
— А телефона там, где было интересно, не оказалось? — ледяным тоном осведомился Валерий.
— Я не подумала…
— Ты о многом не подумала. Например, о том, что по нашим улицам ходить после захода солнца далеко не безопасно. О том, что я с ума схожу от беспокойства, потому что понятия не имею, где тебя искать. О том, что будет со мной, если с тобой что-нибудь случится…
— Что со мной может случиться? — возмутилась я. — Кирпич на голову упадет? Так от этого никто не застрахован. Или ты думаешь, что я решила налево сбегать?
Валерий стукнул кулаком по кухонному столу так, что чашки подпрыгнули:
— Не передергивай! Я не устраиваю тебе сцену ревности, глупая девчонка! Я просто не хочу беспокоиться. Позвони, предупреди, — неужели это так трудно сделать? И гуляй после этого, где твоей душеньке будет угодно…
— Так уж и где угодно! — фыркнула я, пытаясь во что бы то ни стало не столько оправдаться, сколько, что называется, «отбрехаться».
Но с Валерием такие штучки никогда не проходили, поскольку знал он меня куда лучше, чем я сама себя знала.
— Малыш, — сказал он уже спокойнее, — я всю жизнь считал, что если женщина изменяет мужчине, то виноват в этом мужчина: сам дурак. Если ты решишь, что тебе нужен роман на стороне, я тебя удержать не смогу. И не буду удерживать. Но сделай одолжение, не заставляй меня нервничать только из-за того, что ты не удосужилась посмотреть на часы.
— Тебе, значит, безразлично, где я и с кем я?
— Типично женская логика. «Мама, он назвал меня сукой!». Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. И довольно об этом.
Я обиделась, несколько дней пыталась хранить гордое молчание, но первая не выдержала, явилась с повинной и, разумеется, тут же получила прощение, потому что Валерий был феноменально добрым человеком, да к тому же по-настоящему любил меня, дуру. А я принимала это как должное. Классический вариант: что имеем не храним, потерявши — плачем.
Принесенные мною в прошлый раз астры давно почернели, а больше, судя по всему, сюда никто и не приходил. Да и кто мог прийти? Сестра? Бывшая жена? В свете последних событий это представлялось маловероятным.
— Пойдемте, Наташа, — прикоснулся к моему плечу Павел, — вон там, кажется, уже процессия.
В этот момент телефон в его кармане снова запищал. Павел прижал трубку к уху и, чем дольше длился разговор, тем напряженнее становилось его лицо. Затем он бросил коротко: «Держите меня в курсе, через какое-то время сам приеду», и убрал аппарат на место.
— Что-нибудь случилось? — робко осведомилась я. Мне показалось, что на сей раз разговор имеет ко мне какое-то отношение.
— Случилось, — мрачно ответил Павел. — Нашли вашего бывшего родственника. К сожалению, поздно нашли.
— Мертв?
— Убийство или самоубийство, пока еще точно не установлено. Вчера ему позвонили поздно вечером, он сам подошел к телефону, поговорил недолго и стал собираться. Жене сказал, что идет по делу, часа через два вернется. А утром в милицию позвонил какой-то мужчина, который прогуливался с собакой по набережной, и заявил, что на другом берегу реки возле воды лежит кто-то, то ли замерз, то ли спит, то ли… Вот так и нашли. Документы целы, деньги целы, видимых следов насилия нет.
Мы медленно двигались навстречу похоронной процессии, в середине которой я сразу заметила высокого и массивного Владимира, который бережно вел под руку миниатюрную женщину в черном — Маринину мать. Народу было прилично, человек, наверное, сорок, если не больше. Павла я слушала чисто машинально, потому что не могла одновременно осознать и то, что через несколько минут предстоит прощание с одной из моих близких подруг, и то, что человека, которого я заподозрила в убийстве моего мужа, уже нет в живых. Человеческим способностям все-таки есть предел даже в экстремальных условиях.
— Непонятно только, что он делал ночью у Киевского метромоста. Да вообще еще очень много непонятного, так что в ближайшие несколько суток милиции работы хватит, не завидую я коллегам.
Я уже почти не слушала, я заметила гроб на каталке и только в эту минуту поняла со всей отчетливостью, что Марины больше нет. Что я никогда уже не увижу ее матово-смуглого красивого лица, не позавидую той непринужденной элегантности, с которой она носила свои очень простые, но с большим вкусом сшитые наряды, не услышу ее низкого хрипловатого голоса, начинающего чуть ли не каждую фразу с неизменного: «Что я хочу сказать…» Маринка, Маринка, как же все это получилось? Наверное, трагическая случайность, потому что нельзя отнять жизнь у человека из-за того, что было записано на дискете. Не стоит эта информация такой жертвы.
Я подошла к Володе, пожала ему руку. Поцеловала Маринину мать, поискала глазами ее отца.
— Льва Григорьевича мы не решились везти сюда, — ответил Володя на мой немой вопрос, — ему это было бы не по силам. Да и прощания, как такового, не будет, хороним в закрытом гробу.
Маринина мать заплакала, какая-то женщина выхватила из сумки пузырек с лекарством, стала капать на кусочек сахара пахучие капли…
— Я очень тебе сочувствую, Володя, — тихонько сказала я, — тяжело все это. Держись.
Сказала искренне, потому что на сей раз Володя действительно выглядел так, как и должен был выглядеть — безутешным вдовцом. Нет, он не закусывал губы, не вытирал глаза украдкой и вообще не проявлял внешне свое горе, но чувствовалось огромное внутреннее напряжение, как натянутая струна: тронь лопнет. И все мои подозрения тут же показались мне надуманными и нелепыми: ну что я, в самом деле, насочиняла себе страшных сказок на ночь?
— Извините, — услышала я голос Павла, — Наташа забыла нас познакомить. Меня зовут Павел, я старинный друг ее мужа. Простите за незваный приход, но я не смог отпустить ее одну, тем более сюда. Мы только что были на могиле у Валерия.
— Конечно, конечно, — кивнул Володя, явно думая о другом. — После похорон поедем к нам, то есть к Марининым родителям. Всех, кто хочет помянуть Мариночку…
Он замолчал на середине фразы и отвернулся.
— Почему хоронят в закрытом гробу? — шепотом спросила я у Павла.
— Она очень обгорела, лучше этого не видеть, — так же тихо ответил он мне. — Дать вам еще одну таблетку? Или выдержите?
— Выдержу. Должна выдержать.
Могила была уже вырыта, так что церемония закончилась достаточно быстро. Вскоре рядом с двумя могилами в ограде появился третий холмик, заваленный цветами и венками, с огромной фотографией Марины в центре. Я помнила этот снимок, один из самых удачных, сделанный сразу после окончания института: на нем Марина смотрела прямо в объектив и чуть заметно улыбалась каким-то своим мыслям. Разве могли мы тогда подумать, что всего через пятнадцать лет… Тогда мы если и хоронили кого-то, то бабушек и дедушек, а это естественно, хотя и печально. И как нас потрясла гибель нашего сокурсника, которого нашли под метромостом у Киевского вокзала…
