Полина Дашкова - Образ врага

Профессор вскрикнул от внезапной боли, упал на колени. Он никогда в жизни не ударил ни одного человека. Он даже сына своего Сережу ни разу не шлепнул в детстве. Но сейчас он размахнулся, чтобы вдарить этой девке, все равно куда, лишь бы она не мешала вылезти на воздух. Его моментально увидят с вертолета, он станет размахивать руками, он одет не как бедуин, на нем брюки и свитер, его седая голова сразу бросится им в глаза…

Инга, разумеется, была значительно сильней старика. Профессор сопротивлялся как мог, но она ловко скрутила ему руки, накинула на голову хламиду. От черной тряпки воняло чужим потом,

— Старый идиот, еврейская свинья! — орала Инга, перекрикивая гул мотора. Одевайся!

Натана Ефимовича затошнило от этой сумасшедшей хамки и от собственной беспомощности. А вертолет кружил совсем низко, но все не садился.

— Не ломай мне руки, дура. Я понял. Можешь не беспокоиться, я все понял, крикнул он, пытаясь высвободить лицо из вонючей черноты.

Она стала заматывать ему голову клетчатым бедуинским платком. Она очень спешила. Автомат болтался у нее на животе. Бренер знал, что где-то в складках ее одежды спрятан пистолет. Они оба стояли на коленях в низкой палатке, он покачнулся, сделал вид, что падает, обхватил Ингу руками, пытаясь нащупать оружие.

Или лучше сорвать автомат? Вот он, совсем близко, у лица. Металлический маслянистый запах смазки щекочет ноздри. Надо сначала передернуть затвор, дать короткую очередь от живота…

Двадцать лет назад, приехав в эту страну, он проходил годичные курсы военной подготовки, но это было давно, очень давно, он все забыл. Брезгливая ярость придала ему сил. Ему почти удалось сорвать автомат, но Инга уже держала у его лба пистолетное дуло, а в палатку влезали два здоровенных араба.

Через минуту он почувствовал спиртовой холодок на обнаженном локтевом сгибе. Игла легко вошла в вену. Арабы держали его так крепко, что он не мог шелохнуться. На лицо ему накинули широкий конец клетчатого платка. Он ничего не видел, почти задыхался. Когда он без движения упал на циновки, Инга достала из груды тряпья в углу свою сумочку-косметичку. В ход пошел ярко-красный контурный карандаш для губ, темно-серые тени для век. Но Бренер почти не чувствовал легких быстрых прикосновений к своему лицу. Он только успел услышать, что вертолет все-таки сел.

Бедуины вежливо поздоровались с израильскими военными, пригласили в большую палатку выпить чаю. Бедуины славятся своим гостеприимством. От чая военный патруль отказался. Обыск не дал ничего. Обычное тряпье, убогая утварь, пара верблюдов, старенький расхлябанный джип.

Военные не стали спрашивать документы. Никаких документов, удостоверяющих личность, бедуины никогда не имели. Это особенный народ. Единственные сохранившиеся на нашей планете прямые потомки древних египтян, носители таинственного культа бога Ра, кочевники, погонщики верблюдов, мирные, тихие торговцы бусами и глиняной посудой, которым ничего не надо, кроме пустыни. Века текут сквозь них, как песок сквозь пальцы.

В одной из палаток лежал на циновке больной, оборванный старик. Он крепко спал, даже не шелохнулся, услышав голоса. Лицо женщины, сидевшей с ним, было почти полностью закрыто платком. Знаками она показала, что не стоит заходить в палатку. Один из солдат зажег фонарик, чтобы рассмотреть лицо старика. В палатке было темновато. Луч выхватил из полумрака бледное дряблое лицо с запавшими, обведенными болезненной чернотой глазами. На носу и на щеках была заметна воспаленная, красная сыпь.

Ни офицеру, ни одному из солдат даже не пришло в голову взглянуть на цветной снимок профессора Бренера, который у каждого имелся в нагрудном кармане. А если бы кто-то и взглянул, то не заметил бы ни малейшего сходства между умирающим бедуином и холеным гладким профессором.

Женщина бережно прикрыла лицо спящего краем платка, защищая от яркого света, и махнула рукой, мол, уходите скорее.

— Она глухонемая, — объяснил молодой бедуин, который свободно изъяснялся на иврите, — старик ее отец. Он тяжело болен. У него пустынная лихорадка. Мы стараемся не подходить близко. А Фатима сидит с ним неотлучно, совсем не боится заразиться. Она очень хорошая дочь.

Судя по яркой сыпи, старик действительно страдал пустынной лихорадкой, или, по-научному, кокцидио-домикозом, причем в самой тяжелой форме. Без специальной защитной маски в палатку нельзя заходить. Такова инструкция. А защитных масок и перчаток с собой не было. Лучше не рисковать.

— Может, вам нужна медицинская помощь? Мы пришлем врача.

— Нет, офицер, спасибо. Вы же знаете наши обычаи, — улыбнулся молодой вежливый бедуин.

Офицер не сомневался, что от медицинской помощи они откажутся. Много веков бедуины лечатся своими древними методами. У них никогда не было врачей, из рода в род передаются тайны Пустынного знахарства.

Если кто-то из бедуинов попадает в обычный цивилизованный госпиталь и его пытаются лечить обычными методами, он почти всегда погибает. Младенцы, рожденные бедуинками не в пустыне, а в стерильных больничных условиях, начинают болеть и редко выживают. Так что предложение прислать врача для больного старика было чистой формальностью.

Сквозь глубокий обморочный сон Натан Ефимович услышал слабое, далекое жужжание. Он судорожно, по-детски всхлипнул во сне. Военный вертолет улетел и не вернется.

— Поздравляю тебя, Деннис. Они действительно были соседями.

— Я не ожидал, что вы так быстро получите сведения из Москвы. Спасибо, шеф. Насколько это точно?

— На сто процентов. В архиве голландского посольства есть не только московский адрес Бренера. Фамилия соседей по квартире Воротынцевы. Медицинская семья. Юрий, нейрохирург. Ирина, офтальмолог. Дочь Алиса, 1963 года рождения. Информация о соседях по общим квартирам считалась обязательной. Так что нам с тобой повезло. Спасибо дотошности израильтян, аккуратности голландцев и расторопности нашего агента. Правда, он предупредил, что его интерес к Бренеру зафиксирован МОССАДом.

— Понятно. Они сейчас вздрагивают при любом упоминании имени Бренера. А профессор между тем еще на их территории. Если, конечно, это работа Майнхоффа.

— Ну а чья же еще?

— И зачем ему профессор?

— Скорее всего нет уже никакого профессора. Они его просто убили.

— Тогда почему это было обставлено такими сложностями?

— Чтобы израильтяне понервничали. И потом, Майнхофф всегда любил яркие театральные эффекты, ему нравилось, чтобы над его очередным спектаклем ломали головы разведки сразу нескольких стран. Думаю, труп Бренера никогда не найдут. Более того, довольно скоро начнет курсировать слух, будто профессор жив-здоров, продолжает работать, но уже не на Израиль, а на Ирак. Конечно, никто не поверит, но все испугаются.

— Карл, что происходит? Где ты был?

— Прости, Инга, надо было уладить кое-какие проблемы.

— Черт тебя дери, какие проблемы? Пора сматываться отсюда. Этот старый еврей ведет себя безобразно. Сегодня утром…

— Зачем ты его уколола? Мы должны привезти в Москву профессора, а не мешок с дерьмом.

— Не было другого выхода. Он чуть не сорвал всю операцию. Здесь сел патрульный вертолет.

— А что у него с лицом? Почему он в пятнах?

— Это грим. Я нарисовала ему сыпь, какая бывает при смертельной форме пустынной лихорадки, чтобы эти свиньи не вздумали подходить близко.

— Ты умница, Инга.

— Еще немного, и я прикончу его. Мне надоело сторожить еврейскую свинью, Карл. Мне надоела эта грязь, эта пустыня. Я устала.

— Я знаю, Инга. Не волнуйся. Осталось потерпеть не больше суток.

— Какие сутки? О чем ты говоришь! Все ухе готово, нас ждут. Мустафа сказал, он не может столько времени держать дыру на границе, особенно сейчас.

— С Мустафой я договорюсь. Не сходи с ума, лучше дай мне умыться и поесть чего-нибудь.

— Хорошо, Карл. Раздевайся, эта рубашка уже грязная. Ты поешь, поспишь пару часов, а ночью мы уходим.

Карл скинул легкую куртку, стянул пропотевшую ковбойку через голову.

— Что это? — Инга взяла в руки куртку и вытащила из внутреннего кармана желтый конверт, на котором стоял фирменный знак «Кодак».

— Тебе это неинтересно, Инга. Но она уже смотрела фотографии.

— Кто тебя снимал? Что это за ребенок? Карл, что вообще происходит?

— Я сказал, тебе это неинтересно. — Он протянул руку, чтобы забрать снимки, но она отступила на шаг, повернулась к нему спиной.

— Кто эта женщина? Кто она? — В голосе Инги послышались истерические нотки. — Ты говоришь, я сошла с ума? Это ты свихнулся, Карл! Это из-за нее мы здесь торчим столько времени? Из-за нее? Я должна знать! А мальчишка? Карл, этот недоносок похож на тебя! Я все поняла… — Она кричала, лицо ее покраснело, на глазах выступили слезы, она ловко, быстро рвала снимки, один за другим, и клочья сыпались на песок.