- А нам с Кариной чего-нибудь сладенького, - Спулга растянула в улыбке свои густо накрашенные губы.
- А молодежь?
- Молодежь будет примерной, - твердо сказал Алп. - Нечего приобщаться раньше времени.
- Не могло бы старшее поколение, мэм, показать нам пример, как отвыкать? - недовольно и в то же время язвительно спросил Наурис.
- Ты в самом деле хочешь выпить? - спросила Спулга.
- Просто я не желаю, чтобы за меня решали другие.
Наступила неловкая тишина, которую, к счастью, прервало появление профессора. Он нес высокую конусообразную бутылку с белой этикеткой.
- Что это за марка? - воскликнул Алп, изобразив повышенный интерес, чтобы скорее замять конфликт с Наурисом.
- Западногерманская водка.
- "Граф Кеглевич", - прочел Илгонис на этикетке.
- Бутылка словно хотела проглотить яблоко, но оно застряло в горлышке, - сказал Агафонович, разглядывая круглое расширение в верхней части конуса.
- Я даже не знаю, кого благодарить за такой презент, - стал рассказывать профессор, наполняя рюмки. - Весной... Ранней весной... Внизу у гардеробщицы для меня оставили корзину с цветами, а среди цветов сидят три графа Кеглевича с белыми головками. На карточке - пожелание всего наилучшего и неразборчивая подпись. - И тут ему внезапно вспомнилась его собственная рука, на которую он смотрел как бы со стороны, как она, белая, холеная, нервно роется в вещевом ящичке "Волги". Как, наконец, нащупав бутылку "Графа Кеглевича", хватает ее за горлышко, словно противотанковую гранату, и протягивает: "Возьмите же! Это водка... Хорошая водка... Возьмите!.." - Дорогие гости, эти подарки - для меня самые приятные, в таких случаях я знаю, что кого-то снова удалось спасти от когтей Костлявой.
- На одни подарки не проживешь, - вздохнув, сказал Наурис и продолжал есть, не поднимая глаз от тарелки.
Снова наступила напряженная тишина, Наркевич побледнел, но сдержался и ничего не ответил сыну.
- Спулга, за твое здоровье!
- Мы, мэм, пошли, - выпив по полстакана пепси-колы, Наурис и Илгонис встали из-за стола одновременно.
- В кухне на холодильнике лежит мой кошелек, возьми пару рублей, разрешила Спулга.
- Где вы намерены разгуливать? - строго спросил Алп.
- Маршрут еще не известен, - пожал плечами Илгонис.
- По мне - можешь идти куда угодно, но если я услышу, что тебя видели вместе с Винартом, так и знай - спущу штаны и так выдеру, как... как... - Алп не мог найти достаточно эффектного сравнения.
- А если я его встречу на улице случайно?
- Повернись и ступай прочь! Ни тебе, ни Наурису не о чем с ним разговаривать.
Агафонович попросил слово для тоста. Где только он их наслушался? Может, сам придумывал? Его тосты всегда были длинные и возвышенные, как настоящие грузинские, с новеллистическими концовками. Грузины заскулили бы от зависти, узнав, какие знатоки есть в этой монополизированной кавказцами области за пределами их территории и народа. А может, все же сочинял сам? Дома. Перед тем как отправиться в гости. К тостам он относился не так, как другие, - для него тосты были профессиональной необходимостью, так же, как приглашения гостей в финские бани и рестораны. Кроме того, он обладал умением вливать в себя огромное количество алкоголя и при этом сохранять ясность мышления, задабривать злейших секретарш, делая мелкие, но интересные подарки, и на пятый раз все же проникнуть в кабинет, после того как четыре раза не был допущен. Тосты давали ему возможность громко выразить восхищение, засвидетельствовать почтение, превознести ум - ведь возможности тостов практически неисчерпаемы, надо только уметь их использовать: встретившись с нужным человеком в следующий раз, уже можешь подойти к нему с распростертыми объятиями и с самой солнечной улыбкой из своего арсенала: ведь после невероятно долгого перерыва ты снова встретился со своим единственным, самым лучшим другом: "Дорогой Федор Федорович! Как здоровье? Как семья?" Изобрести новую таблицу умножения - сущий пустяк, а вот попробуй добейся, чтобы пересмотрели фонды и утвердили лимиты!
Профессиональный престиж не позволил Эдуарду Агафоновичу схалтурить и на этот раз: Спулга, порозовев от удовольствия, слушала, как она хороша, какая она прекрасная хозяйка (такая женщина - мечта всякого мужчины!), какая у нее хрупкая, как веточка мимозы, душа. Конечно, Агафонович все это говорил не открыто, а искусно вплетал в портрет Спулги все новые и новые гирлянды душистых цветов, создав наконец полнокровный словесный шедевр, и удостоился заслуженных аплодисментов. Аплодировал даже Алп.
Налили.
Выпили.
Закусили.
Налили снова.
Алп рассказал анекдот, который Карина и Агафонович уже слышали.
Только собрались выпить снова, как отворилась дверь и в комнату мягкими шагами, словно привидение, опять вошел Наурис. В модных вельветовых джинсах, в модной короткой курточке из тонкой кожи поверх модного джемпера.
- Жжжжж... - жужжал он, семеня вокруг стола. - Жжжжж...
Перед носом Наурис держал ладонь, на которой лежала в несколько раз сложенная синяя пятерка. Все внимание он направил на нее, изобразив на лице восхищение, словно держал диковинную букашку, словно гипнотизировал ее, чтобы она под его взглядом, жужжа, поднялась в воздух и улетела.
- Жжжжж... Жжжжж. Моя малышшшечка... Жжжжж...
- Разве больше в кошельке не было? - спросила Спулга растерянно.
- Жжжжж...
"Что мне с ним делать? Бить? Избить до смерти? Выгнать из дома? А поможет ли?" Мысли профессора были лихорадочными, они словно пульсировали. "Пусть исключают из института! Пусть идет хоть в грузчики, лишь бы честно работал. Отведает черствого хлеба - возьмется за ум, снова потянет учиться. Должен сам захотеть, насильно никому в рот не вложишь. А если не станет рваться? Я-то изведал, как холодно внизу, поэтому и пробивался наверх. Но он этого не знает. Воспитательная роль рабочей среды... Заводская атмосфера... Спасибо, я отведал этого досыта! Универсальных средств не бывает! Только шарлатаны могут утверждать, что они есть. Его не заинтересует ни работа, которую ему придется делать, ни зарплата, которую получит, - все равно дефицит придется покрывать из семейного бюджета. Был бы он хоть рвачом или мелким мошенником, как Винарт, но ведь он никто. Если бы хоть к чему-то стремился, тогда это можно было бы использовать и гнать вперед - хоть кнутом и пряником. Но ему ничего не нужно. К сожалению, не нужно. А у меня нет выбора, я должен из этого дрянного материала вылепить что-то путное. Во что бы то ни стало! Почему у нас нет, по крайней мере, еще одного ребенка? Спулга не хотела? Я не хотел? Наверно, мы оба не хотели, если его нет. Хотели пожить повольнее. Как будто жизнь в тридцать лет уже кончается. Вот теперь, дорогая, мы за эту ошибку и расплачиваемся! Жизнь бьет нас палкой, палкой бьет! И только по голове! Не из-за меня же у тебя, Спулга, эта седина, которую ты так старательно подкрашиваешь!.. Служба в армии? Там дисциплина, от которой никуда не денешься... Как только он вылетит из института, тут же принесут повестку: явиться с ложкой, котелком и кружкой. Вдруг именно в этом выход? А если он хочет как-то выделиться, но делает это неудачно? Каждый ведь хочет выделиться, быть первым. В этом предназначение человека. Может, ему нужно только помочь избавиться от комплекса неполноценности? А если дело во мне? Что, если я, как выдающаяся личность, просто пригибаю его к земле? Может, он понимает, что в медицине он станет всего лишь моей тенью, слабым отсветом? Ведь институт я ему просто навязал: взял за руку и потащил туда. Обошли конкурс? Разве это вообще можно назвать конкурсом! Когда поступал я, нас было семь человек на место. Теперь туда поступает половина таких, кому все равно, куда идти и на кого учиться. Когда окончат - а их как-нибудь да дотянут! - вот тогда мы отведаем и ягодок. Этим будет все равно, кого и как лечить. Жизнь устроена так, что парикмахера и сапожника каждый может себе выбрать сам, а врача - нет! Медицинский институт уже не для современных людей с развитыми мозгами: работы много, а зарплата маленькая. Теперь люди среднего достатка смотрят на рядового врача с сочувствием. Диплом стал походить на удостоверение бедности.
Нет, совесть меня не грызет: на тройку Наурис знал. А если кто-нибудь другой из поступавших и знал литературу на пятерку, то это еще не значит, что он стал бы лучшим врачом. В семье Спулги - все потомственные медики, я же в медицине создал целое направление. Парня можно было аттестовать уж за одно то, что вырос в такой семье.
Может, стоит попробовать в другой области, где он превзошел бы меня? Тогда мы не конкурировали бы и ему не суждено было бы прожить свою жизнь в тени моей славы. Может, в актеры? Он наделен воображением, нервозно-эмоционален, успех окрылил бы его. С кем поговорить об этом? Пусть начнет со студии при Художественном театре, а там видно будет...
- Жжжжж... Жжжжж... Моя маленькая крошечка... - Наурис продолжал кружить возле стола.
