С юных лет Турецкий усвоил, что, когда начальство говорит о важности, нужности и благородстве того или иного дела, значит, собирается спихнуть на плечи подчиненного совсем уж невозможную гадость. Усвоил и то, что спорить в подобных случаях бесполезно.
— Да кто такой был этот Зернов? — сделал Турецкий слабую попытку отбиться, за что получил по полной программе:
— Питер Зернов? Неужели не слышал? Ну и ну! Главный редактор русского отделения американского журнала «Мир и страна»!
— Эмигрант?
— Внук эмигрантов. Его дедушка, белогвардейский генерал, сначала отбыл в Чехию, а потом, перед Второй мировой войной, в Америку: Впрочем, ты сам почитаешь.
И выложил на стол перед Турецким толстенную папку, при виде которой у следователя по особо важным делам защемило где-то в желудке — той области, которая чутче всего реагирует на неприятности.
— Надеюсь, тут не одни только дела давно минувших дней?
— Дела в основном сегодняшние. Я тут попросил разыскать некоторые предварительные материалы. Ознакомься. Думаю, у тебя сразу появятся несколько версий…
Ага. Как и следовало ожидать. Хреновы дела твои, Турецкий. Если версий много, значит, скорее всего, ни одна из них ни к чему не приведет. Что ж, ситуация обычная. Независимо от того, приведет к чему-то или нет, каждую линию надо тщательно раскапывать… Такова, как говаривал один давний знакомый, се ля ва. Впрочем, знакомый не был следователем по особо важным делам.
— Понял. Разрешите идти?
— Идите, генерал Турецкий, — позволил Костя. И тут же снизил официальный тон: — Да, чуть не забыл: с тобой должны связаться из американского посольства. Пресс-атташе Тимоти Аткинс был другом Зернова…
Миновать подъезд, где в прежние времена выстраивались толпы за визой на выезд в страну обетованную Америку из нищей тогда России, удалось легко. Следователя по особо важным делам принимали с должной учтивостью. На лице Тимоти Аткинса, пухловатом, без морщин, с на редкость чистой розовой кожей, Турецкий не прочел особенной скорби. Что ж, не по всем утраченным друзьям мы одинаково скорбим. В конце концов, и английское слово «friendship» значит не то же, что русское «дружба»: скорее, знакомство, приятельство, что ли…
— Присаживайтесь, пожалуйста, — пригласил Аткинс. — Александр…
— Борисович.
— Александр Борисович. Вы будете вести дело Питера?
Последовал некоторый обмен учтивыми, но малоинформативными фразами. Пресс-атташе удивительно хорошо, без акцента, говорил по-русски, и Турецкий не смог ему об этом не сказать.
— Это все Питер, — понял Тимоти. — Для практики я в студенческие годы много говорил с ним по-русски. Он же приохотил меня к вашей великой литературе.
«Вашей великой литературе» прозвучало уверенно, а вот употребляя редкий, с ореолом добротной устарелости, глагол «приохотить», американец улыбнулся, словно ступал по гладкому льду и заранее просил извинить, если поскользнется.
— Господин Аткинс, — не мог не задать вопрос Турецкий, — когда вы в последний раз видели Питера, он не производил впечатление угнетенного или встревоженного? Он ничего не рассказал вам о своих проблемах?
— Боюсь, даже если рассказал, мои сведения безнадежно устарели, — развел розовыми ладонями Тимоти Аткинс. — Мы с Питером в последний раз встречались год назад.
Вот тебе на. От Котельнической набережной до американского посольства — рукой подать. Чуть-чуть большее расстояние лежало между посольством и редакцией журнала, где работал Питер. Тем не менее двое друзей, достигших высот, каждый в своей профессиональной деятельности, не испытывали потребности почаще преодолевать это расстояние. Саша Турецкий и Слава Грязнов не смогли бы обойтись друг без друга целый год… Лишнее доказательства различия между дружбой и «фрэндшипом».
— И все же, — настаивал Турецкий, — он на что-нибудь жаловался? Или — на кого-нибудь?
— Питер не любил жаловаться. В нем соединялось несоединимое. Для всех журналист Зернов казался открытым, дружелюбным, рубаха-парнем, — вновь ощущение скольжения по тонкому льду, — но это камуфляж. Зернов, которого помню я, был закрытым, сложным человеком. Сложность психологии была у него чисто русская, как у героев Толстого, и это соединялось с американским «privacy» — это слово даже Питер не переводил, признавая, что в русском языке для него нет синонима. — Чувство охране… охранительности личной жизни. Мы не затрагивали вопросы личной жизни. Мы обсуждали политические события… вспоминали прошлое…
— Какие политические события вы обсуждали?
— Прежде всего угрозу современному цивилизованному миру со стороны ислама. Я придерживаюсь той позиции, что радикализм взглядов порождается бедностью и, экономически помогая мусульманским странам, мы можем способствовать снижению агрессивности фанатиков. Питер спорил со мной, доказывал, что агрессивность заложена в самой сущности ислама, и деньги, выделенные в помощь фанатикам, будут потрачены на выращивание новых убийц. Он считал, что заслоном на их пути должна стать Россия, которая сейчас, к сожалению, слишком слаба. Экономический рост — иллюзия: коррупция способна свести к нулю любой экономический рост.
— Он называл вам имена конкретных лиц, замешанных в коррупции?
— Мне? Господин Турецкий, он назвал их всему миру. Прочтите предпоследний номер «Мира и страны» за этот год и найдете в нем список ста богатейших людей Россия. Их состояние исчисляется не миллионами, а миллиардами! Конечно, я не могу вмешиваться, но это непорядок, когда такие деньги не тратятся на развитие производства или создание новых рабочих мест, а кладутся в карман частному лицу. Полагаю, каждый из этого «золотого» списка был способен затаить зло против Питера.
Сто подозреваемых? Да, Саша, ты влип.
— Но об этом вам может рассказать кто-то другой, — поймал себя за язык Аткинс, очевидно опасаясь, не переступил ли он границ дипломатической вежливости. — Я хотел представить вам несколько эпизодов из прошлого Питера, чтобы вы поняли, каким он был. Это был человек, взявший лучшее от двух своих родин — России и Америки-. От американцев — честность, равенство, открытость; от русских предков — силу, упорство, душевную устойчивость. Именно такие, как Питер Зернов, способствуют сближению наших народов…
ЭПИЗОД ИЗ ПРОШЛОГО ПИТЕРА ЗЕРНОВА Пощечина
Это была провинциальная школа, с ее запахом пропитанных мелом губок для стирания с доски, со шкафчиками для вещей, которые неплотно закрывались, и поэтому некоторые ученики приносили из дому замки, чтобы никто не мог обнаружить, что они там прячут. А еще — огороженная площадка для подвижных игр и сражений в бейсбол. А еще — кинотеатр «Рубин», куда они ходили втроем с Клиффом и Чаком, чтобы потратить несколько центов на сахарную вату или поп-корн, замирая, когда на берег Черной лагуны выползало морское слизистое чудовище или из летающей тарелки высаживался на техасское ранчо десант инопланетян. Повсюду говорили о русских космических спутниках и о русской угрозе, и от этого слияния образов большеглазые длинноголовые космические пришельцы приобретали русские черты. Он обожал смотреть старую фантастику в кинотеатре «Рубин», гордившемся стеклянным потолком и темно-вишневым занавесом. Для школьных друзей и учителей этот мальчик был Питером, и это было нормально.
Кроме школы был дом. Дома он был Петей. К отцу и матери он должен был обращаться по-русски, и это было тоже нормально. Как и то, что кроме английского и французского он должен был учить русский язык и читать русские книги. Книги делились на два разряда: старые и новые. Старые отличались от новых наличием букв, которые не читались, что сближало отмененную русскую грамматику с современной английской. В новых эти буквы не допускались, зато в них попадались непонятные слова: «открытка», «раскладушка»… Когда он спрашивал об их значении маму или приходящую по вторникам и пятницам Амалию Федоровну, те объясняли, но непременно прибавляли, что так говорить неприлично, вместо «раскладушка» следует употреблять два слова, «раскладная кровать», вместо «открытка» — «открытое письмо», и что не следует подражать большевикам, которые вместе с Россией изуродовали ее язык. Однажды Петя спросил папу: если язык, на котором написаны новые книги, изуродованный, почему ему дают их читать? Папа смешно пошевелил такими же светло-ржаными, как Петины, но гораздо более толстыми и кустистыми бровями и сказал, что любой язык меняется с течением времени, и если русский язык изменился не в лучшую сторону, то Петя не должен презирать людей, которые употребляют слова наподобие «открытка» и «раскладушка», — это не их вина, а их беда. А знать современный русский необходимо для того, чтобы разговаривать с русскими, когда мы поедем в Россию.
