― Сколько? Можете не стесняться: я достаточно зарабатываю.
― Двести долларов в день плюс расходы. Аванс — две тысячи, ― брякнул я в последней надежде, что ее отпугнет сумма. Но она только молча коротко кивнула.
― Это шарлатаны, Люсик! ― каркнул, словно у него сдавило горло, из своего угла Зина. ― Посмотри, куда тебя занесло: один инвалид, другой психопат! Ты выкидываешь деньги на ветер!
Но его сестра уже лезла в карман куртки за кошельком, отсчитывала купюры. Прокопчик тем временем проворно выщелкивал на клавиатуре компьютера, заполняя стандартный бланк договора. А я сидел посреди всего этого, обреченно понимая, что опять втягиваюсь в очередную неприятную историю.
Из задумчивости меня вывел мой помощник. Увидев, что начальство углубилось в себя, он решил временно принять командование.
― Так к-какая, говорите, у вашего отца была с-сексуальная с-специализация? И в чем он, т-так с-сказать, п-провинился? ― прокурорским голосом полюбопытствовал Прокопчик.
В мгновение ока вся решительность и твердость Люсик куда-то делись. В бетон явно переложили песка ― он осыпался на глазах, обнажая хлипкий проржавевший остов. Рыжая клиентка открыла рот, потом захлопнула его, быстро-быстро заморгала в растерянности ресницами-крыльями, однако так и не сумела что-нибудь из себя выдавить. Но тут ей на помощь пришел брат.
Поднявшись со стула, он зверски закрутил пальцами мочку уха, оттопырил вялый подбородок и проговорил с отвращением, будто мусорный бачок вывернул:
― Наш папаша был старый развратник, пьяница и педофил. Я считаю, с ним еще гуманно поступили — если учесть, сколько он за свою поганую жизнь детей перепортил.
Покойного Игоря Ивановича Шахова я вспомнил, когда увидел фотографии.
Вернее, одну из фотографий. Ту, на которой он был меньше всего похож на себя: в гриме, в женском платье и косматом парике Бабы Яги. Это была сцена из спектакля, где я тоже принимал посильное участие — изображал за сценой гром, кидая на пол жестяной таз. Просто я напрочь, оказывается, запамятовал, как звали нашего тогдашнего трудовика, а по совместительству главного организатора и вдохновителя всех школьных спектаклей. И только тут соединил в своей голове зверски зарезанного жильца Стеклянного дома с учителем труда по прозвищу Кияныч.
Забыл я и то, как он выглядел: персонаж с других карточек ни с кем из знакомых мне личностей не ассоциировался. На меня смотрел невысокий изящный тонконосый и тонкогубый человек лет сорока со смуглым миловидным лицом, открытым и улыбчивым, украшенным очаровательными, почти девичьими ямочками.
― Мужен-нственный мужчина, ― пробормотал у меня за спиной Прокопчик.
На некоторых фотографиях Кияныч был в аккуратном рабочем халате, с каким-нибудь слесарным или столярным инструментом в руках, в окружении стриженных под полубокс подростков. Я поискал среди них знакомые лица, но никого не нашел.
Зато вспомнил, за что Игорь Иванович получил свое прозвище. Был он чрезвычайно вспыльчив, любил за малейшую провинность отвешивать нам подзатыльники ― ладонью или металлической линейкой. Мог также больно ущипнуть за плечо или за ухо. Но коронным его номером считалась киянка ― большой деревянный молоток для рихтовки металлических изделий. Оплошавшему ученику предлагалось положить ладонь на верстак, после чего Игорь Иванович, картинно размахнувшись, с грохотом лупил по ней киянкой. Испытуемый, конечно, каждый раз успевал отдернуть руку, но со стороны аттракцион был впечатляющим.
Фотографии оказались единственным вещдоком, который Люсик предоставила в наше распоряжение.
Причем главным образом не эти семейные (они просто находились в общей куче), а те, что принадлежали ее отцу как автору.
Оказывается, Кияныч еще много лет назад покинул педагогическое поприще (на самом дне памяти, как в русле пересохшего ручья, под слоями заилившегося мусора угадывались ошметки воспоминаний о каком-то связанном с этим школьном скандале). Переквалифицировался он в фотографы, да так удачно, что вскоре сделался владельцем фотомодельного агентства. Именно это имела в виду Люсик, говоря, что у ее папаши не было необходимости давать объявления о знакомствах ― свою тягу к юным девушкам он мог удовлетворять, не прибегая к особым ухищрениям. В подтверждение она вывалила из сумки целый ворох цветных журналов, где товар Кияныча в широком ассортименте подавался не только лицом, но и многими другими частями тела.
На протяжении рассказа сестры Зина сидел в углу, глухо сопя и временами всхрапывая. Он только однажды подал голос. Когда на мой вопрос о возрасте отцовских фотомоделей Люсик, подумав, сообщила, что вообще-то чаще всего приходили девочки от тринадцати до семнадцати.
― Подонок! ― сказал он, как харкнул.
― Для порнографических изданий ваш отец тоже работал? ― спросил я напрямик.
― Ну что вы! ― испугалась Люсик. ― До такого он не опускался! Только солидные издания вроде «Плейбоя», «Космополитэн» и наших, но того же типа.
― И что, все эти девочки проходили через его постель? ― задал я очевидный вопрос и тут же пожалел об этом. Краска багровыми пятнами выступила на беломраморных щеках Люсик, словно кровь на снегу.
― Я этого не говорила, ― пролепетала она.
― Зато я скажу, ― фыркнул, кривя лицо, ее братец. ― Все как одна! А в модели если и пробились — то две из сотни!
Цифры были впечатляющими, и мы все подавленно умолкли. Паузу нарушил наконец Прокопчик, подведя итог предварительному дознанию.
― Д-девяносто восемь п-подозреваемых… ― с косой ухмылочкой покрутил он головой: ― Т-такого у нас еще н-не бывало.
В конце концов Зине все-таки удалось увести сестру домой. Сделав первые, самые трудные заявления, рыжая поникла, как надувная игрушка, из которой выпустили воздух. Но контракт со мной, несмотря на шипение и злобное бормотание своего братца, она все-таки подписала.
Приняв деньги и убрав их в сейф, бестактный по обыкновению Прокопчик мажорно пообещал ей на прощание:
― Не волнуйтесь, все б-будет о’кей.
Зато когда мы остались одни, он дал гораздо более реалистичную оценку нашим перспективам, к тому же в форме жалобного вопроса:
― Х-хоть аванс-то отработаем?
Но на положительный ответ у меня не хватало оптимизма. Кроме общих соображений, касающихся сексуальных пристрастий покойного папаши, Люсик никаких серьезных обоснований своим подозрениям не высказала. Так, взгляд и нечто. Даже вопрос (обращенный, сознаюсь, не столько к ней, сколько к ее братцу), о каких конкретно совращенных детях идет речь, внятных объяснений не получил.
Единственное имя, прозвучавшее в разговоре, было ― Нинель. Так звали… я, честно говоря, в тот момент до конца не понял: старшую сводную сестру то ли по матери, то ли по отцу, которая работала вместе с убитым Киянычем в его студии. И даже вроде бы специализировалась на подборе кадров.
Большего из Люсик под непрерывное бухтение Зины вытянуть не удалось. Было ясно, что нам необходимо встретиться еще раз ― желательно в его отсутствие. И я не стал поэтому настаивать на немедленном выяснении всех деталей.
Итак, что мы имеем для начала работы?
Четыре трупа, которые, судя по сообщениям прессы, прокуратура рассматривает как результат деятельности одной и той же женщины-маньячки, убивающей одиноких мужчин. Это первое. И второе: предположение моей клиентки, что ее отец убит кем-то другим, задумавшим путем инсценировки свалить это преступление в одну кучу с другими.
Версия пока основана главным образом на том, что покойный вел, мягко говоря, не слишком нравственный образ жизни и мог нажить немало врагов. Например, из числа родственников своих несовершеннолетних моделей. Или даже их самих: соблазненных и покинутых. А вернее, выражаясь современным языком, кинутых. К тому же профессия зарезанного папаши не позволяла считать его лишенным женского окружения настолько, чтоб он от тоски и одиночества давал брачные объявления в газетах.
Можно было считать, что дело к производству принято: договор подписан, аванс получен. Для начала работы маленько не хватало информации, но никто ведь не требовал скакать с места в карьер ― клиентка, в сущности, сама виновата в скудости предоставленного материала. Можно было бы вновь окунуться в занимательную бухгалтерскую арифметику, но выяснилось, что прикованный к стулу Прокопчик кипит недюжинной энергией.
Не успела за парочкой наших посетителей захлопнуться дверь, а он уже колотил по телефонным кнопкам, кого-то вызванивал, вытребовал, с кем-то нежно ворковал, с кем-то шутливо переругивался. И в результате минут через пятнадцать откинулся на спину, довольно отдуваясь и кидая на меня победные взоры.
― Ну-ну, поделись, ― снисходительно, чтоб чуть-чуть сбить с него спесь, поощрил я.
