Я лишь раз побывала на нашей земле после того, как на ней поставили турбины. И это место вызывало смешанные чувства. Громадины угнездились рядом со старым домом, и в них была своя странная красота: вздымаясь выше статуи Свободы, турбины медленно вращали лопастями на ветру, превращая равнины в странный инопланетный ландшафт, когда с наступлением ночи на них начинали мигать красные огоньки.
— О чем ты?
— О том самом. Несколько лет назад папа поставил на этой земле семьдесят пять турбин, оставив вариант для расширения. Ты думаешь, все прошло гладко?
Вэйд явно удивился тому, что я владею этой информацией. Или тому, что мне вообще не наплевать.
Вэйд не особо мне нравился. Он был грубым, вечно вертелся где-то поблизости и, когда мы были еще маленькими, часто гонял нас, чтоб не приставали к папе. Но когда-то они вместе попадали в трудные ситуации, в которых не было ничего, кроме пистолетов и поддержки друг друга. Совместное насилие — это как суперклей для людей.
— Фермер с севера поднял в прессе большую бучу, — прорычал Вэйд. — Вроде как наши турбины портят ему вид из окна. А город счастлив: наши налоги пошли на финансирование школ. И торфяное поле теперь негласно принадлежит им.
— Пару месяцев назад я говорила папе, что турбины беспокоят детей, — ответила я. — И лошадей.
— Это еще что за фигня?
— Возле реабилитационного ранчо, где я работаю, тоже устроили ветряную ферму. Мы не видим турбины, но они достаточно близко, чтобы слышать их. Дети называют их шепчущими чудовищами. И лошади плохо спят. После того как турбины вывели на полную мощность, многих детей постоянно тошнит. Это называется синдромом ветряных турбин.
Вэйд нахмурился.
— Томми, нам сейчас не до этой хипповской хрени. Твой отец хотел совершить эту сделку. Будешь тянуть время, и мы потеряем два миллиона долларов вот так, — он щелкнул пальцами и склонился над столешницей, слишком близко к моему лицу. — Нельзя принимать решения, основываясь на паре курсов психологии, заявках кучки больных детей и капризах четвероногих. В бизнесе решения принимаются не так.
Он особо подчеркнул голосом «не так», явно смягчив вертевшееся на языке более точное определение. Мы оба знали, что Вэйд — натуральный ковбой, пусть и имеющий за плечами сельскохозяйственный факультет в техасском университете сельского же хозяйства и механизации. Единственной достойной терапией он считает бутылку виски «Старый Рип Ван Винкль» и час стрельбы из пистолета по мишеням.
— Биг Диппер — чудесный участок земли, — сказала я ему. И проглотила комментарий о том, что от получения докторской степени меня отделяет всего пара месяцев. — Нетронутый. Не так уж много осталось мест с природными ручьями и реками.
— Это рекреационная зона, — согласился Вэйд. — Но люди за нее больше не платят и уж точно не выложат такую сумму.
Мы никогда не продали бы эту землю. Я уставилась на него тяжелым взглядом. Он намеренно не хотел меня понимать. А я не хотела понимать его.
Тоска по папе лилась из нас обоих и впитывалась в щели пола, как когда-то в них впитывалась чья-то кровь.
Я знала, что Вэйд рыбачит по субботам со своим двадцатипятилетним сыном-аутистом, ни разу не нарушив единожды данного обещания. Знала, что ковбойские сапоги Вэйда сделаны на заказ у Лэдди, контора которого дальше по улице, и заказ этот сделан из-за хромоты, о которой он никогда не говорит. Невзирая на свою хромоту, он настаивал на том, чтобы вынести нашу мать из дома, когда она покидала его навсегда, обвиснув тряпичной куклой на чужих руках.
Он, по большому счету, был хорошим парнем, умным мужчиной. Я знала это. Просто он мне не нравился.
— Убирайся, — сказала я, потому что не хотела показывать ему своих слез.
— Да, мадам. Позвони, когда я тебе понадоблюсь. Это случится скорее, чем ты думаешь. — Он жестом обвел деревянные шкафы вдоль стен, собравшуюся на столе почту, компьютер, с которым я еще не разобралась… И сердце у меня оборвалось, потому что я знала: он мне действительно понадобится.
Взявшись за дверную ручку, Вэйд обернулся.
— Томми, ты чертовски неграмотно подходишь к делу. Но, должен сказать, я рад видеть в тебе огонек. Я уж думал, тот ростбиф навсегда вытоптал из тебя твой знаменитый характер. — Его лицо смягчилось. — Я слышал, что ты до сих пор крута в седле. Может, нам стоит как-нибудь вместе проехаться и все утрясти?
Он тихо прикрыл за собой дверь.
Мой взгляд заскользил по стенам, слезы размывали очертания ковбоев, шлюх и картежников на исторических фото, которые папа извлекал по одному из пыльных шкатулок и антикварных магазинов.
Взгляд задержался на изображении Этты Плейс, прекрасной и непостижимой девушки Сандэнса Кида. Фотография висела на почетном месте над дверью, это было любимое папино фото, подарок от мамы на Рождество, вынутый из сверкающей серебряной шкатулки.
Длинные темные волосы собраны кверху, серые глаза, стройное грациозное тело. Этта не выглядела ни жестокой, ни дикой, но все клялись, что именно такой она и была.
Почему никто не знал ее настоящего имени? Действительно ли она была проституткой, когда познакомилась с Сандэнсом Кидом? И куда она исчезла? Как можно прожить жизнь без начала и без конца?
В детстве я часто сидела на твердом полу перед этой фотографией, скрестив ноги, задрав голову и страстно желая, чтобы Этта заговорила, поведала мне свои тайны, но однажды папа взглянул на меня поверх своего стола и сказал:
— Она загадка, милая. Одна сплошная проклятая загадка.
Через пять минут после ухода Вэйда я перевернула страницу своей жизни, позволив смелой, но глупой героине рвануть вперед.
Интересно, что означает моя привычка говорить о себе в третьем лице и использовать слова вроде «смелая»? Мои коллеги предложили бы четкий термин «склонная к дизассоциации». Сэди бы добавила: «не идущая на контакт».
Розалина Марчетти может оказаться аферисткой, сказала я себе. Или сталкером с навязчивой идеей. Эмоционально неуравновешенной. Опасной.
Но я должна узнать.
Мои пальцы застучали по клавиатуре папиного компьютера, внезапно ожив после недели парализующей нерешительности. Потребовалось всего тринадцать минут на то, чтобы найти правильную Розалину Марчетти в архивах «Чикаго Трибьюн». И когда я говорю «правильную», на самом деле я имею в виду совсем — совершенно — неправильную.
Розалина Марчетти, в девичестве Рози Лопез, во времена стриптиз-карьеры именующаяся куда более поэтично — Алая Роза, 27 января 1980 года вышла замуж за чикагского гангстера Энтони Марчетти. Месяц спустя Марчетти предстал перед судом и получил пожизненное заключение по обвинению в шести убийствах, растратах и взяточничестве. Наказание казалось слишком легким. Место Энтони Марчетти было только в аду. Он жестоко расправился с агентом ФБР, его женой, тремя детьми и агентом, который охранял их на конспиративной квартире. Но суд оставил ему шанс на досрочное освобождение.
Марчетти холодно смотрел на меня со свадебной фотографии: смуглый харизматичный тип. Он выглядел так, словно ему в равной степени комфортно было бы отправиться в оперу и мелко нарубить очередной труп у себя в кладовой. Невесты обычно сияют звездами на таких фотографиях, но эта новобрачная, Роза, смущенно пряталась от объектива, скрывая лицо в тени. И просто смешно было думать, что кто-то из этих людей может иметь ко мне хоть какое-то отношение.
Их мелодрама на этом не закончилась. Еще пару минут поиска — и история Розалины подтвердилась. Через шесть месяцев после свадьбы она родила малышку, которой очень не повезло. Не повезло, потому что девочку похитили на третий день после ее первого дня рождения. У меня заболел живот, но я продолжала читать один из «горячих» сайтов о настоящих преступлениях, статистика которого высветила мне сто тридцать шесть тысяч посещений. Через несколько дней похититель прислал Розалине палец ее дочери. Я посмотрела на свои руки, убеждаясь, что все пальцы на месте. Почему Розалина не спросила о пальце в своем письме?
Деталей почти не было. Мне снова пришлось справляться с нервной дрожью, когда я выяснила, что имя девочки — Адриана Роза Марчетти — все еще в списке активного поиска ФБР. Ее так и не нашли.
Алая Роза теперь жила за высокой оградой на пышной вилле в итальянском стиле, на северном берегу Чикаго. Энтони Марчетти все еще сидел в тюрьме. Она с ним так и не развелась. Согласно сообщениям в разных колонках общественных новостей, Роза была щедрым благотворителем в делах, касающихся СПИДа, пропавших без вести и библиотек.
Но я смогла отыскать только ее имя. За исключением свадебного фото, ее снимков нигде не было.
Глаза слегка жгло. Я уже больше двух недель не могла проспать более четырех часов — с тех пор, как звонок Сэди за пару часов до рассвета сообщил мне о смерти папы.
