Часть покупок, которые Лили сделала утром в Тимбербурге, предназначалась для кухни и кладовки, поэтому, обогнув веранду, мы прошли к двери в коридор. Темноглазая красавица, нежившаяся на солнышке у края веранды, не изъявила никакого желания нам помочь. Шорты, а также бретельки, завязанные на шее, не закрывали и трех квадратных футов ее тела. Девушка великолепно загорела и лежала, вытянув обнаженные ноги. Когда мы вылезли из машины, она грациозно поприветствовала нас ручкой.
Лили забрала покупки, а я поставил машину между соснами и достал из нее свой бумажный пакет. Лили задержалась у стула красотки и отдала ей один из пакетов.
Красотку звали Диана Кэдэни. Гостем в хижине Лили мог оказаться кто угодно — от работника социального обеспечения до знаменитого композитора, сочинявшего такую музыку, без которой, я вполне могу обходиться. В тот год гостей вместе со мной оказалось трое, что, по-моему, было вполне достаточно. Как-то мы ловили у второй заводи форель на ужин и заговорили о Диане Кэдэни. Я высказал предположение, что ей двадцать два, а Лили сказала, что ей все двадцать пять. Прошлой зимой красотка добилась успеха в спектакле по пьесе «Только не я». Спектакль неплохо бы смотрелся с музыкой знаменитого композитора, о котором я уже упоминал. В Монтану Диану пригласили только потому, что Лили, оказавшую помощь в постановке спектакля, снедало любопытство, что из себя представляла сия особа. Разумеется, рискованно жить целый месяц бок о бок с незнакомым человеком, но в данном случае все оказалось не так уж и плохо. Красотка строила из себя соблазнительницу и пыталась опробовать свои чары на первом попавшемся мужчине. Самыми податливыми, разумеется, оказались мы с Уэйдом Уорти.
Когда я пересекал гостиную, направляясь к своей комнате, дальней справа, Уэйд сидел в углу за столом и стучал на «ундервуде». Он был третьим гостем, но гостем особым — он работал. В течение двух лет Лили собирала материалы о своем отце, а когда их набралось примерно с полтонны, она с помощью своего друга, редактора «Партенон-пресс», принялась подыскивать кого-нибудь, кто мог бы написать книгу.
В мае Лили со своим приятелем заарканили Уэйда Уорти. Предложенный Лили щедрый аванс, половину которого она не собиралась учитывать при выплате гонорара (что очень не одобрял этот ее друг-редактор), сыграл свою роль. И вот теперь Уэйд Уорти сидел за пишущей машинкой и составлял план книги. Название предполагалось дать такое: «Полосатый, как тигр: жизнь и деятельность Джеймса Гилмора Роуэна». Лили надеялась, что они продадут столько же экземпляров, сколько было клейменых бычков на ранчо ее отца, Джеймса Роуэна.
Оказавшись у себя в комнате, я опорожнил пакет, вдел ремень в брюки, пасту отнес в ванную, а блокнот и увеличительное стекло засунул в карманы. Потом отдал Уэйду Уорти ленту для «ундервуда». Лили все еще болтала с Дианой Кэдэни. Я сказал ей, что возьму машину и съезжу либо в Лейм-Хорс, либо на ранчо Фарнхэма. Она попросила не опаздывать к ужину. Я сел в машину, выехал по аллее на дорогу, свернул налево. Через триста метров свернул еще раз налево, проехал по мосту через Берри-крик, выехал в открытые ворота, которые обычно были закрыты. Миновав два загона, амбары и ночлежку, которую Пит Инголс называет спальней, я остановился на углу большого, покрытого гравием квадрата, посреди которого росло дерево. Говоря иначе, перед домом Харви Грива.
II
Я выбрался из машины и направился к дому. Она открыла дверь, и я в нее вошел.
Я никогда не встречал девятнадцатилетней девушки, в присутствии которой создавалось ощущение, будто ей известно то, чего не знаю я. Однако именно такое чувство вызывали у меня три девушки приблизительно этого возраста — и крошка Алма Грив была одной из них. Не спрашивайте, в чем тут дело: в глубоко посаженных карих глазах, которые очень редко смотрели прямо на вас, в губах, готовых вот-вот расплыться в улыбке, и которая так и не появлялась, или в чем-то еще. Я и сегодня не смогу вам ответить. Когда два года назад я упомянул об этом Лили, она сказала: «Ах, оставь, пожалуйста! Тут дело не в ней, а в тебе. Любая симпатичная девушка для мужчины либо умница, у которой он мог бы кое-чему научиться, либо дуреха — ту он сам может кое-чему научить. И в том и в другом случае он ошибается. Разумеется, ты вряд ли считаешь ее умницей — по твоему мнению, в природе умных женщин просто не существует». В ответ я схватил малярную кисть и запустил ею в Лили.
Я спросил Алму, есть ли кто дома. Она ответила, что ее мать легла вздремнуть, а малыш спит, и поинтересовалась, не мать ли просила меня купить им мухобоек? Я сказал, что просил Пит.
— Может, присядем и потолкуем? — предложил я.
Ей пришлось слегка запрокинуть голову, поскольку ее глаза оказались на девять дюймов ниже моих.
— Я уже говорила вам, что мне больше нечего сказать. А там как хотите, — заявила Алма.
Я последовал за ней в комнату, которую они называли передней. Харви и его жена Кэрол прежде были звездами родео, поэтому стены комнаты украшало множество фотографий: вот Харви хватает быка за рога и валит с ног, вот Харви с Кэрол скачут на полудиких лошадях и заарканивают телят. Там же демонстрировались различные медали, завоеванные ими, а под стеклянным колпаком на столике стоял большой серебряный кубок, который Харви получил в Калгари.
Алма прошла к кушетке у камина и села, скрестив ноги. Я устроился на стуле поближе к ней. Она была в мини-юбке — шорты эта девица никогда не носила, но ноги ее явно уступали ногам Дианы Кэдэни. Впрочем, не так уж они были и плохи.
— Ты прекрасно выглядишь, — сказал я. — Хорошо спишь?
Она кивнула.
— Валяйте! Объезжайте меня! Я без седла!
— Раскинь мозгами, Алма! Я очень тебя люблю, мы все тебя любим, но неужели ты не можешь понять, что за убийство Филипа Броделла кому-то придется отвечать, и если мы не сделаем невозможное, этим человеком окажется твой отец?
— Это Монтана, — утвердительно прозвучало в ответ.
— Да. Штат сокровищ. Золота и серебра.
— Моего отца не посадят! Это Монтана. Его оправдают.
— Кто тебе сказал?
— Сказал? Я здесь родилась!
— Только слишком поздно! Пятьдесят лет назад, или чуть меньше, присяжные еще могли бы оправдать человека, который застрелил соблазнителя его дочери. Но не сегодня. Даже если ты предстанешь перед судом с младенцем на руках и заявишь, что рада его смерти… Я решил поделиться с тобой своими мыслями. Думаю, ты догадываешься, кто именно убил Филипа Броделла, может, даже знаешь это наверняка. Но ты не хочешь, чтобы его признали виновным. Ты рассчитываешь на то, что твоего отца виновным не признают. По существу, ты рада, что Броделла убили.
— Я этого не сказала.
— Вздор! Я могу повторить твои слова, все до единого. Ты рада, что он мертв!
— Ну что ж, рада.
— И не хочешь, чтобы кого-то за это посадили! Думаю, у тебя есть основания полагать, что Броделла убил Гил Хейт. Парень заявил, что весь тот четверг провел в Тимбербурге. Предположим, ты знаешь, что в тот день он был здесь, но ведь отсюда всего две мили до места убийства. К тому же в машине Гила было ружье. Но ты не хочешь ничего говорить, поскольку полагаешь, что твоего отца оправдают. Ты также думаешь, что, если даже его признают виновным в убийстве без смягчающих вину обстоятельств, ты все равно сможешь вызволить его в самый последний момент, рассказав все, что тебе известно. Только ничего у тебя не получится, потому что тебе никто не поверит. Но если ты расскажешь все мне, дальше все будет зависеть от меня. Мы постараемся что-либо сделать. У Гила Хейта шансов выкрутиться не меньше, чем у твоего отца. Его знают все в округе. Он абсолютно чист. Он хотел жениться на тебе. А когда человек, который соблазнил тебя прошлым летом, появился вдруг здесь, Гилберт просто потерял голову.
— Гила в тот день здесь не было, — заявила Алма.
— А я и не говорил, что он был здесь, я лишь предположил это. Есть и другие варианты. Броделла могли убить и по какой-то другой причине, не имеющей отношения к тебе. Если так, то следует припомнить то, что произошло в прошлом году, поскольку этим летом Броделл пробыл здесь всего три дня. Скажем, у них произошла ссора с Фарнхэмом, о которой он мог тебе упомянуть. Когда человек близко сходится с женщиной, он может сказать ей все что угодно. Черт побери, да оставь ты эту дурацкую надежду, будто твоего отца оправдают! Ты можешь мне помочь!
На ее губах чуть было не заиграла улыбка.
— Вы полагаете, я об этом не думаю? Еще как думаю! — Алма поставила ноги на пол и положила руки на колени. — Послушайте, Арчи! Я вам уже раз десять говорила: я считаю, что Броделла убил мой отец.
— А я тебе в десятый раз повторяю, что ты не можешь так считать! Я просто этому не верю! Ведь ты же не сумасшедшая! Но создается такое впечатление, что, прожив девятнадцать лет, ты даже не в состоянии…
