Во всяком случае, теперь можно не опасаться потерять Быкова из виду — кричащая куртка его дочери была видна за километр. Я смогла спокойно отлучиться на время, чтобы поставить автомобиль на платную стоянку около аэропорта.
Когда я вернулась с чемоданом, парочка все еще стояла на остановке. Но отношения между сторонами находились в прежнем градусе. Дочурка даже еще откровеннее выражала свое нетерпение — наверное, его подстегивало появление очередного рейсового автобуса.
Кажется, отец все-таки понял всю бессмысленность попыток в последние минуты восстановить то, что разрушалось годами, и решил возвратить дочери свободу. С кривой улыбкой он сказал ей что-то, кивая на подходящий автобус. Девица недоверчиво покосилась на Валентина Сергеевича, но, поняв, что он не шутит, заметно ожила. А далее ее оживление шло по нарастающей, потому что Быков, как я и предвидела, судорожно полез во внутренний карман и протянул дочери какую-то купюру. Вид у него при этом был очень смущенный.
Девчонка вспыхнула, схватила деньги двумя пальчиками и, уже ничуть не фальшивя, чмокнула папу в опавшую щеку. Он, кажется, умилился. Дочка помахала ему ладошкой и с огромным облегчением запрыгнула в салон автобуса. Быков махнул ей в ответ и жалко улыбнулся. А затем, как бы встряхнувшись, поднял с асфальта потрепанный чемодан, повернулся и решительно зашагал к аэровокзалу.
Я подгадала так, чтобы в дверь мы вошли одновременно. Валентин Сергеевич был грустен и погружен в свои невеселые мысли, но, к чести его скажу, на мое присутствие все-таки среагировал. Затормозив с разгону, он сосредоточенно извинился и несколько неуклюже распахнул передо мной дверь. Я ответила благодарной улыбкой — более продолжительной, чем того требовала простая вежливость.
Он отреагировал не сразу — понадобилось время, чтобы до него дошла эта простая, но неоднозначная мысль: ему улыбается молодая привлекательная женщина. Сначала Валентин Сергеевич лишь одарил меня растерянным, почти загнанным взглядом и поспешно посторонился, уступая мне дорогу. Однако, хоть и с пятисекундной задержкой, мужское начало все-таки сработало в нем, и, когда я вошла в вокзал, с преувеличенной натугой волоча свой изящный чемоданчик, Валентин Сергеевич рискнул догнать меня и, запинаясь, предложил свою помощь в переноске грузов.
Таким образом, он уже начал угадывать мои желания. За это я отблагодарила его еще одной ослепительной улыбкой и пролепетала, опуская глаза:
— Ну, если это не слишком вас затруднит, я была бы очень признательна…
Теперь начал улыбаться и Быков — в глазах его зажегся робкий интерес. Он даже попытался расправить плечи и втянуть живот. Решительным жестом он отобрал у меня чемодан.
Здесь Валентина Сергеевича ожидал небольшой сюрприз. Дело в том, что замки моего чемодана были не заперты — я просто придерживала крышку пальцем, что было совсем не трудно, поскольку никакой особенной тяжести в моем багаже не было. И как только Быков подхватил мой чемодан и сделал первый шаг по направлению к окошечку регистрации, крышка откинулась, и все содержимое чемодана вывалилась на пол. Валентин Сергеевич опешил. Он с ужасом смотрел на рассыпавшиеся по грязному полу предметы женского туалета, таинственные флакончики, благоухающие неземными ароматами, и прочую мишуру и медленно наливался краской.
— Ах я растяпа! — воскликнула я весело. — Опять не заперла как следует замки! — И тут же, присев на корточки, принялась собирать свой гардероб.
Бедный Валентин Сергеевич преодолел замешательство и поспешно пришел мне на помощь. Мы вдвоем укладывали в чемодан вещи, а Быков без конца бормотал одну и ту же фразу: «Как неудобно получилось, простите!»
— Вы тут нисколько не виноваты! — искренне заявила я, успокаивающе прикасаясь к его плечу. — Все моя спешка и вечная несобранность! Вы же знаете, какие мы, женщины!
Апелляция к его знанию женщин заметно приободрила Валентина Сергеевича. Он успокоился, слегка раскрепостился, и даже движения его сделались более сноровистыми и уверенными. Но главное, он стал посматривать на меня с неприкрытым интересом.
В два счета мы собрали чемодан и вдвоем заперли замки. Убедившись, что конфуз не повторится, Быков уверенно отобрал у меня чемодан и вознамерился нести его дальше, хотя и убедился, что он не является такой уж непосильной обузой.
— Право, может, не стоит? — жеманно произнесла я. — Я и так уже доставила вам столько хлопот.
— Ну что вы! Должен же я оправдать ваше доверие, — шутливо ответил Валентин Сергеевич. — Вы не должны лишать меня возможности реабилитироваться.
Я ответила ему в том же духе, и так, обмениваясь полушутливыми фразами, мы прошли регистрацию. Далее наступил самый критический момент.
— Летите в Москву? — поинтересовалась я.
— Пока да, — добродушно ответил Быков, оказавшись в этом не таким уж простодушным, как можно было предположить на первый взгляд. — Вы тоже?
— Ой, а я лечу вообще на край света! — восторженно сообщила я. — Боюсь страшно! Но, может быть, мы пока присядем?
Окончательно завладев инициативой, я усадила Валентина Сергеевича на свободное место в зале ожидания и расположилась рядом. Он был немного смущен моим вниманием, но чувствовалось, что это внимание ему льстит.
— Так, значит, вы летите на край света? — переспросил он, бросая на меня заинтересованный взгляд и тут же отводя глаза в сторону.
— Да! Ужасно далеко, — кивнула я. — Знаете, наверное, глупо разговаривать, не представившись друг другу. Меня зовут Юлией. А вас?
В нем произошла короткая внутренняя борьба: обстоятельства призывали быть легкомысленнее и проще, но все-таки он выбрал более солидный вариант и назвался по имени-отчеству.
— У вас красивое имя, — заявила я, глядя Быкову прямо в глаза. — И оно вам очень идет.
Это утверждение окончательно вогнало его в краску. Наверняка он привык к своему имени так же, как к своему нелепому плащу, и не задумывался об эстетическом аспекте столь обыденных вещей. Я как бы открыла ему глаза.
— Ну что вы, — попытался слабо сопротивляться Валентин Сергеевич. — Обычное имя. По правде сказать, мне оно никогда не нравилось… Вот ваше имя действительно… Юлия… От него пахнет летом! — выдал он в заключение неловкий комплимент.
— Это вас удивит, — соврала я, — но мне мое имя не нравится. Смешно, правда? Людям всегда кажется, что их в чем-то обделили, а на самом деле все в порядке. Вот, например, я всегда была уверена, что у меня некрасивый нос. Одно время я даже всерьез подумывала о пластической операции…
Быков посмотрел на меня с неподдельным изумлением, в его глазах мелькнула тревога за судьбу моего носа. В этом я его понимала — нос у меня маленький, прямой и абсолютно не нуждается в изменениях, а страшную историю о возможном оперативном вмешательстве я придумала специально для Валентина Сергеевича.
— По-моему, у вас прекрасный носик, — обеспокоенно заметил он. — Вы сделаете непоправимую ошибку, если…
— Уже не сделаю, — вздохнув, ответила я. — Один очень авторитетный человек меня отговорил… Вернее, он страшно меня отругал!
— Ваш муж? — спросил Быков, и в подтексте этого вопроса я ощутила некоторое напряжение, которое можно было расценить как зародыш ревности.
— Я не замужем, — легко ответила я. — И, боюсь, мне это не грозит. Все говорят, что у меня невыносимый характер. Я слишком романтична, понимаете?
— Но мне романтичность вовсе не кажется недостатком! — с вызовом заявил Валентин Сергеевич. — Напротив, меня всегда привлекали романтические женщины. Наоборот— рассудочность в женщине, вот что меня отпугивает! — Последние слова он произнес с выстраданной горечью.
Я взглянула на него, лукаво прищурив глаз.
— Это вы сейчас так говорите! А доведись вам поближе познакомиться с женщиной моего склада, вы тут же сбежите от нее туда, где вас накормят вкусным борщом и погладят рубашку.
Без сомнения, я задела его больное место. Валентин Сергеевич даже попытался, невероятно скосив глаза, проверить воротничок своей рубашки, но у него, конечно, ничего не получилось. Тогда он, в очередной раз смутившись, попытался переключить мое внимание.
— А вот и нет! В быту я совершенно неприхотлив, — горячо заверил он. — Но чего мне всегда не хватало — это духовного общения. Всегда хотелось иметь рядом настоящего друга, женщину, которая способна видеть хоть чуть-чуть дальше собственного носа.
— Наверное, вам досталось от женщин? — деловито предположила я. — Вероятно, у вас большой опыт?
Валентин Сергеевич застенчиво пожал плечами: врать ему не хотелось, а говорить правду — значило разрушить тот романтический образ, который он начал создавать.
— Одно скажу, — произнес он проникновенно. — Той, о которой я мечтал, мне встретить так и не довелось. А теперь уж, видимо, и надеяться поздно! — заключил он с пафосом, а во взгляде, который он при этом на меня бросил, появилось что-то покорное, почти кроличье.
