— Вы счастливы?
— Почти. Скажите, а какую книгу пишете вы в настоящее время?:
— Такую же, как и все остальные книги.
— И она скоро выйдет из печати?
— Мне надо еще поработать над последней главой. Куда вам угодно отправиться сегодня вечером? В театр?
— Это могло бы скомпрометировать меня. Вас ведь знают в Какаочинча!
— Но зато вас еще не знают.
— К тому же я устала. Я пораньше лягу спать. Вы и не представляете себе, какое странное ощущение вызывает мысль о том, что находишься в доме человека, с которым познакомилась три часа назад и о котором знаешь только то, что он пишет книги и любит женщин.
— О, я люблю далеко не всех женщин, которых мне приписывают.
— И вы об этом сожалеете?
— Нет, у меня еще есть время полюбить их.
— Сколько вам лет?
— Тридцать пять.
— И только?
— По сравнению с тем количеством лет, которое у меня впереди, это много. Разрешите предложить вам ликеру. Я выкурю сигарету.
— Прошу вас.
Пабло Амбард одевался с элегантностью международного вора..
— Скажите, браслет, который вы носите, связан для вас с какой-нибудь историей?
— Нет.
— Не верю. Должно быть, его замкнула на вашей руке какая-нибудь женщина. Расскажите мне, пожалуйста.
— Повторяю вам, этот браслет не имеет истории.
— В таком случае выдумайте ее.
— Я никогда не выдумываю историй ради одного человека. Если же я их выдумываю, то для всеобщего употребления. Но я готов для вас сделать исключение. Итак, на берегу Амазонки я познакомился с одной японкой…
— Но разве Амазонка протекает не по Бразилии?
— А по-вашему, японки в Бразилии не могут встретиться?
— Вы правы. Так кто же была эта японка?
— Танцовщица из варьете, которой суждено было оказаться любовницей павиана…
— Прошу вас, довольно, — возмутилась дама. — Я не хочу слушать дальше. Я ухожу к себе. Итак, до завтра.
* * *
Пабло проводил ее до порога комнаты и простился с нею, пожелав доброй ночи.
Затем он добавил:
— Если вам что-нибудь понадобится, — я сплю там.
— Нет, мне ничего не понадобится, — поблагодарила дама, смущенно улыбаясь. — Спокойной ночи!
И она на мгновение замерла на пороге двери так, как это делают пожилые комики на сцене; прежде чем соберутся захлопнуть дверь.
Затем она попыталась повернуть ключ, но это оказалось для ее хрупких пальцев непосильной задачей. Взявшись за ключ обеими руками, она, наконец, справилась с ним.
То же самое она проделала с ключом в двери Комнаты Пабло. Потом повернула выключатель, зажгла несколько ламп, снова потушила их, оставив зажженными лишь две. Подойдя к зеркалу, она оглядела себя и улыбнулась. Потом зашагала по комнате и подошла к окну, — по-видимому, ее томила какая-то мысль… Перед ней открылась фантастическая картина: окутанные ночною тьмой сады и дальний оркестр, в котором духовыми инструментами были лягушки, а струнными — кузнечики.
Кончита распахнула окно и поспешила снова захлопнуть его. Тропическая ночь обдала ее своим дыханием. Она опустилась в кресло, стоявшее около кровати, закинула ногу на ногу и задумалась. Потом взглянула на носок, повела ногой, согнув тонкую кожу туфли, и, приняв определенное решение, выпрямилась.
Она подошла к открытому чемодану, в котором лежало ее белье, скользнула руками в его пену и быстро перебрала его, как перебирают страницы книги. Потом закрыла чемодан, — замок его звонко щелкнул. Из второго чемодана, в котором хранились ее драгоценности, Кончита достала фотографию мужчины в серебряной рамке. Ее она поставила на стол.
Было одиннадцать часов.
Сняв туфли, она оглядела носок чулка. «Теперь продаются удивительно непрочные чулки», — сказала она себе. Сняв их, надела турецкие туфельки. Затем она бесшумно направилась к двери в комнату Пабло и занавесила замочную скважину. Все это несколько пространно, но что поделать, — дамы ложатся спать далеко не так быстро, как капралы в казарме.
«Если бы мой муж знал, что я нахожусь в квартире этого ужасного человека, — думала Кончита, заставляя дверь в комнату Пабло стулом, на который она взгромоздила опрокинутое кресло. — Если бы мой муж знал…» И с гордостью подумала, что наконец-то этому опасному мужчине, от которого не спаслась еще ни одна женщина, суждено потерпеть поражение.
«Ведь каждый раз, когда он возвращался после разговора со швейцаром в отеле и сообщал мне, что все комнаты заняты и что в отелях не сдают комнат одиноким дамам, у него был очень подозрительный вид. Неужели возможно, чтобы в тридцати гостиницах (женщины, когда рассуждают сами с собою, всегда склонны преувеличивать) не оказалось ни одной свободной комнаты?
Я сразу разгадала его намерения — с момента, когда он очутился со мною в машине, он захотел непременно добиться моей близости. Но для того, чтобы завоевать меня, мало доставить меня в свой дом».
Эту фразу Кончита повторила трижды. Женщины, очутившись в подобном положении и страшась за себя, поступают как маленькие дети, испугавшиеся темноты, — они начинают петь, чтобы вселить в себя немного мужества.
Кончита не сводила глаз с забаррикадированной двери Пабло.
Мысль ее продолжала работать все в том же направлении: вот сейчас он, должно быть, расчесывает свои усы или душится^ Бедняга! Его ожидает разочарование! А ведь он неплохой человек! Вот только его методы воздействия чересчур вульгарны.
«Я предполагала, что во время ужина он несколько поухаживает за мною, а между тем он сохранил облик равнодушного человека для того, чтобы рассеять мои подозрения. Он был ко мне очень почтителен и дал возможность спокойно отправиться спать, чтобы потом захватить меня врасплох. Но он ошибается. Если он и попытается открыть дверь, то наткнется на стулья. Быть может, этот бессовестный человек вздумал подглядывать в замочную скважину?..»
Почти машинально Кончита приблизилась к двери, сняла занавешивавшие замочную скважину чулки и попыталась заглянуть в комнату Пабло. Но там было темно!
«Какой негодяй! — подумал Кончита. — Он выключил свет для того, чтобы уверить меня, будто он спит. Но я-то знаю, что это не так. Он, несомненно, подкарауливает меня и, должно быть, будет выжидать до полуночи, ведь полночь — классическая пора совращения. Он ждет, когда я погашу свет».
И Кончита поспешила погасить свет, оставив гореть только лампу на ночном столике.
Но в комнате караулящего фавна было по-прежнему тихо, и оттуда не доносилось ни единого звука. Там царило сосредоточенное, подозрительное молчание, предшествующее всякому злодеянию.
Каждые четверть часа в соседней комнате мелодично били часы, а Кончита продолжала удивляться хитрости этого человека, который терпеливо выжидал, когда можно будет покуситься на ее добродетель.
«Он ждет, пока у меня пройдут все опасения и я засну крепким сном».
Час ночи!
«Теперь-то он придет, — подумала, дрожа, Кончита. — Час. Он не хотел совершить свое гнусное деяние в первый день знакомства и поэтому решил дождаться следующего дня. И вот теперь следующий день наступил! Какой позор, — запятнать гостеприимство насилием! Какой стыд! И потом, как отвратительны эти долгие колебания! Если бы он сразу пришел ко мне, то я тут же могла бы указать ему на дверь и спокойно лечь спать. И тогда со всем было бы покончено! Я бы сказала ему:
— Нет, сударь, вы ошиблись. Вы полагали, что имеете дело с женщиной как все, но повстречали на своем пути ту, с которой вам не справиться… Но каков этот негодяй! Он заставляет меня всю ночь напролет проводить в оборонительном положении: вот уже три часа, как я ожидаю его вторжения! Право, пора бы ему явиться!»
И снова она приникла к замочной скважине.
Темнота!
«Неужели я ошиблась? Неужели он не имеет Никаких дурных намерений? Нет, это невозможно. На свете не существует мужчины, который предложил бы женщине гостеприимство в подобной форме и не имел бы подобных намерений… Эта комната именно и предназначена для таких жертв, как я.
Все женщины лежат у его ног. В его книгах все женщины падают, но есть еще на свете исключения. Четверть третьего!..»
Силы графини были на исходе, ей стало жарко. Она разделась, надела ночную сорочку и, закутавшись в шелковое кимоно, без сил бросилась на кровать. Но не успела она вытянуться как следует, вдруг ей послышался шорох из соседней комнаты… Тут же она вскочила на ноги и внезапно решила, что воздвигнутая ею баррикада слишком хрупка и ненадежна, чтобы удержать непрошеного гостя от вторжения. Отодвинув стул и кресло, она уперлась в дверь руками.
— Что такое? — воскликнул Пабло Амбард, и голос его был похож на голос внезапно пробудившегося ото сна человека.
Она затаила дыхание и не отходила от двери.
— Вам что-нибудь нужно? — спросил Пабло, не поднимаясь с постели.
