— Нас-то он дождется?
— Да. У него ночное дежурство. Пытается связаться с Парижем.
Когда Альбер бросил машину в лесу, он не обратил внимания на то, что она съехала в кювет, и теперь увидел ее на обочине — нелепую, бесполезную груду железа. Подойдя с какой-то забавной опаской к брошенному автомобилю, бригадир остановился, чтобы записать номерные знаки, затем открыл дверцу.
— Разрешите выйти на минутку? — обратился пленник к жандарму, оставшемуся с ним.
— Зачем?
— По нужде.
Сначала Бош был уверен, что хочет «по-маленькому», как говорили в детстве. Но оказавшись на обочине в двух шагах от жандарма, попыхивавшего трубкой, он униженно прибавил:
— Прошу прощения…
Вернулся бригадир. Сверху вниз, точно на животное, посмотрел на задержанного и сел за руль.
Бош продрог до костей. От высокой травы брюки промокли и прилипали к ногам.
— Прошу прощения, — повторил он.
Дверь за ним захлопнулась, жандарм сел рядом с бригадиром. Чтобы обогнуть неисправный автомобиль, пришлось съехать с дороги, затем, задев задним бампером деревья, закончить мудреный маневр.
Жандармы закурили. Оба были широкоплечи, от них пахло влажным сукном мундиров и винным перегаром.
— Через Витри поедешь?
— Через канал, так ближе. А что?
— Да я думал, к жене заскочу на минуту. — Потом добавил: — Хотя не обязательно.
На пленника жандармы не обращали внимания, им было безразлично, слушает он их или нет. Оба курили — один сигарету, второй трубку. Неспешно, по очереди обменивались фразами. Будто две свояченицы, которые встретились воскресным днем; упоминая кого-то, называли лишь имена.
— И что он ответил?
— Так, говорит, оно и было. Артура знает не настолько хорошо, как он. Все могло бы кончиться хуже, так что Жанне лучше помалкивать в тряпочку.
— А старик?
— Самое смешное, он даже не пошевелился. Это его доконало, ты понимаешь?
Персонажи путались. Одна история лениво переплеталась с другой. Чтобы понять, что к чему, нужен был какой-то ключ. В конце концов пленник перестал воспринимать слова, словно звуки незнакомого языка.
— А с шефом ты разговаривал?
— Поговорю, если потребуется.
— Кстати, о шефе. Тебе Борода рассказывал, что с ним на ярмарке произошло?
Жандармы обменивались новостями с каким-то удовлетворением, придавая значение каждой детали, иногда не без злорадства смаковали ту или иную подробность.
Альберу Бошу их болтовня надоела. Пожалуй, еще острее, чем при встрече с лавочником, он почувствовал свое одиночество.
Шоссе кончилось. Теперь они ехали по улице с трамвайными путями. Совсем рядом катил автобус. В освещенном салоне, как на групповом портрете, виднелись лица пассажиров. В одном из окон совсем молодая женщина — бледное лицо, голубая шляпка, на руках спящий ребенок.
Увидев жандармов, она нахмурилась и прижалась к стеклу, пытаясь разглядеть арестованного.
Внимание пленника привлек кинотеатр — освещенный яркими огнями рекламы квадрат, выделявшийся во мраке улицы. Из дверей толпой выходили зрители. Поднимали воротники пальто, раскрывали зонтики. На пестрой афише, высоко подняв юбку, обнажала ноги женщина.
Автомобиль повернул на пустынную улицу, потом на другую. За перекрестком у какого-то мрачного здания машина остановилась. В двух или трех окнах горел свет. Арестованного высадили, помогли подняться на тротуар. Лишь однажды, возможно, ненароком, его толкнул бригадир.
— Пошевеливайся!
Жандармы почему-то переглянулись, стиснув его с обеих сторон. Лестница была грязная, скудно освещенная. В нос ударил запах казенного дома. Поднявшись на второй этаж, Рошен толкнул дверь и, пройдя пустое помещение, постучал в дверь, из-под которой выбивался луч света. В следующую минуту Бош увидел женщину с сигаретой во рту; накрашенные губы, пышный бюст, стянутый шелковым корсажем. Она смахивала на красотку с киноафиши. Кроме нее в комнате находился только впустивший их пожилой мужчина — невзрачный, неухоженный, помятый, как все, кому приходится работать по ночам.
Помещение, в котором оказался Бош, напоминало контору не слишком процветающей фирмы. В углу пишущая машинка, тусклая лампочка в клубах табачного дыма. Женщина, вероятно, не удивилась при виде наручников. С легкой усмешкой смерив арестованного взглядом с ног до головы, выдохнула в его сторону струйку дыма.
Неужели и инспектор поглядел на него с таким же выражением? Да нет же. Просто изображает из себя человека, которому все это не в диковинку.
Попав с холода в натопленное помещение, арестованный почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Ему вдруг показалось, что от него разит перегаром, а глаза блестят, как у пьяницы.
— Подойдите сюда.
Обращение было адресовано бригадиру. Инспектор увел жандарма в соседнюю комнату. Света там не было. Помедлив, следом ушел и второй жандарм. Поначалу дверь была приоткрыта, разговаривали вполголоса. Кто-то, видно, держался за ручку, дверь покачивалась из стороны в сторону, потом закрылась.
Положив ногу на ногу, женщина с веселым любопытством разглядывала арестанта, пуская при этом кольца дыма.
— Курить хочешь?
Этот знак внимания до такой степени поразил и растрогал Боша, что он не посмел ответить. На женщине было манто с меховым воротником. Тугие соски, казалось, вот — вот пронзят шелк корсета. Он ощущал запах рисовой пудры, очень крепких духов и тела, созданного для наслаждения. Перед ним была вульгарная, сильная самка.
— Что ж я, не понимаю? В такие минуты всегда курить охота, — произнесла она хриплым голосом. — Почему это они не предложили тебе сигарету? Ведь положено. Хотя, что с жандармов спросишь!
Достав из сумочки сигарету, женщина прикурила ее от своей со вздохом, словно это стоило ей немалых усилий, вложила ему в рот.
— Что ты там натворил? Держу пари, в сейфе своего банка пошарил.
Альберу было неприятно, что его принимают за клерка, но, опасаясь, что женщина изменит свое отношение к нему, он не ответил.
— Может, машину угнал?
Опершись полными бедрами о край стола, женщина снисходительно-приветливо изучала Боша. Проследив за ее взглядом, тот посмотрел на свои грязные брюки и перепачканные в глине туфли.
— Это я в лесу, — произнес он, словно оправдываясь.
— Удрать пытался?
— Да нет.
Не в силах оторвать взгляда от груди этой женщины, он покраснел. Грудь у нее такая же тяжелая, как у Анаис, пожалуй, и такая же тугая, и ноги такие же полные, и, верно, такие же непристойные телодвижения.
Чтобы прекратить эту пытку, Бош ответил:
— Я совершил убийство.
Ошеломленная на какое-то время, она наконец выдавила:
— Ах, вот оно что!
Больше женщина на него не смотрела. Погасила сигарету о край пепельницы и, стуча высокими каблуками, принялась ходить взад-вперед по комнате, лишь бы не глядеть в его сторону. Дойдя до дверей, она останавливалась, готовая позвать жандармов. Но вскоре дверь приоткрылась, послышались удаляющиеся голоса и шаги жандармов, спускавшихся по лестнице.
— Ты еще здесь? — войдя, спросил инспектор, с виду чем-то озабоченный. — Документ твой возвращаю. Но запомни, что я тебе сказал.
— Запомню, не беспокойся.
Сев на стул, инспектор что-то написал на форменном бланке. Порывшись в столе, рядом со своей подписью поставил печать. Похоже, между ними что-то было. Инспектору, видно, хотелось увести женщину в соседнюю комнату. Судя по улыбке, с какой женщина наблюдала за движениями полицейского чиновника, она этого ждала.
Взяв со стола документ и листок, инспектор протянул их женщине.
— А теперь что?
— Теперь можешь идти.
— И больше ничего?
— Больше ничего.
Но слова эти имели какой-то особый смысл, понятный лишь им двоим.
После того как дверь закрылась, инспектор взял карандаш, заточил. Повернувшись наконец к задержанному, некоторое время разглядывал его. В глубине зрачков вспыхивали огоньки холодного гнева.
Полицейскому было не больше пятидесяти, но нездоровое лицо его было помято, и оттого он выглядел старше своих лет.
— Выходит, ты все-таки решил сдаться?
— А я и не думал бежать.
— Не думал бежать, а оказался в Орлеанском лесу!
Все должно было произойти иначе. Точь-в-точь как актер, которому навязали чужую роль, Бош чувствовал себя сбитым с толку. Лоб горел, уши пылали. Он попробовал объяснить, что хотел сказать.
— Садись. Ты что, пьян?
Несомненно, инспектор заметил, что Бош покачивается, словно только что вышел из энгранского трактира.
— Нет.
— Ты понимаешь, о чем я тебя спрашиваю?
— Да. Пожалуй.
— Не станешь завтра утверждать, что признания у тебя вырваны под пыткой?
— Нет. Обещаю.
Инспектор тоже чувствовал себя не в своей тарелке: что-то тут было не так.
