Толстяк Годен уже натянул на себя полотняную блузу, которую носил на работе, и поставил греть воду для грога: всю зиму он никак не мог избавиться от насморка и лечился с помощью солидных порций грога.
- Алло! Да... Нет, не ухожу... Я замещаю Потье, который уехал повидаться с семьей. Что? Да... Меня это интересует лично... Жанвье уехал, но я передам ваше сообщение в Сыскную полицию. Инвалид? Какой инвалид?
Вначале надо всегда проявить терпение, ибо не так-то просто разобраться в том, что вам сбивчиво сообщают люди, рассказывающие о происшествии так, будто весь мир уже должен быть в курсе событий.
- В домишке, что позади... Ясно. Значит, не на улице Миша? На какой же? На улице Васко да Гама... Ну конечно, знаю. Домик с садом и забором... Я и не подозревал, что он инвалид. Хорошо... Он почти не спит... Мальчишка спустился по водосточной трубе? Сколько лет? Он не знает? Верно, очень темно... Откуда же ему известно, что это был мальчишка? Послушай, будь любезен, позвони мне еще раз. Ты тоже уходишь? Кто тебя заменит? Толстяк Жюль? Тот самый... Да... Ладно... Передай ему привет и скажи, пусть позвонит мне.
- Что случилось? - спросил один из вновь пришедших.
- Укокошили старуху в Жавеле.
- Кто?
- Какой-то инвалид, живущий позади дома, утверждает, что видел, как мальчишка карабкался по стене к ее окну...
- Неужели мальчишка убил?
- Во всяком случае, у одной сигнальной тумбы найден детский носовой платок.
Лекера слушали без особого интереса.
Лампы еще горели, но дневной свет уже настойчиво пробивался в окна, разрисованные морозом. Кто-то из присутствующих подошел к окну и поскреб хрустящую корочку льда на стекле. Чисто механически. Может быть, тоже воспоминания детства, как кровяная колбаса Сом-мера?
Все ночные дежурные разошлись. Пришедшие им на смену устраивались поудобнее, располагаясь на весь день, просматривали рапорты.
Угнали машину со сквера Ля Брюер.
Лекер сосредоточенно разглядывал свои семь крестиков, потом поднялся и встал перед огромной картой, укрепленной на стене.
- Заучиваешь план Парижа наизусть?
- Я его и так знаю. Но есть одна деталь, которая меня удивляет. Приблизительно за полтора часа разбиты семь сигнальных стекол. Но если присмотреться повнимательнее, бросается в глаза, что тот, кто этим развлекался, идет не по прямой, а все время петляет.
- Может быть, он недостаточно хорошо знает Париж?
- Или слишком хорошо. Он ни разу не прошел мимо полицейского участка, хотя они попадались бы на его пути, если бы он так не кружил. А сколько постовых на всех перекрестках!
И Лекер пальцем показал по плану.
- Но он и там не появлялся. Он их обходил. Он рисковал только на мосту Мирабо.
Но тут уж ничего не поделаешь: если он хотел перейти Сену, то другого выхода у него не было.
- Наверно, он пьян, - пошутил Годен, прихлебывая горячий грог и дуя на него.
- Но почему, спрашивается, он перестал быть стекла?
- Он несомненно уже пришел домой.
- Тип, который в шесть утра находится в квартале Жавель, вряд ли живет на площади Этуаль.
- Тебя это занимает?
- Меня это пугает.
- Кроме шуток?
Действительно, Лекер, для которого самые драматические ночные происшествия Парижа означали не более чем крестик в записной книжке, был непривычно взволнован.
- Алло! Жавель? Это ты, толстяк? Говорит Лекер... Послушай, позади дома на улице Миша есть домишко какого-то инвалида. Так... Но рядом с ним имеется еще один дом, красный, кирпичный, а внизу бакалейная лавка... Да... Там, в этом доме, ничего не случилось? Консьержка ничего не говорила? Не знаю... Нет, ничего не знаю... Может быть, пойдешь к ней узнать, ну да...
Его вдруг обдало жаром, он погасил не выкуренную еще и до половины сигару.
- Алло! Терн? Вы не получали сигналов о помощи в вашем квартале? Никаких? Только пьяные? Спасибо. Кстати, патруль выехал? Выезжает? Попросите их, на всякий случай, присматриваться, не попадется ли им мальчишка... Мальчишка, усталый, с окровавленной правой рукой... Нет, это не побег. Я вам потом объясню...
Глаза его были прикованы к карте, на которой добрых десять минут не загоралось ни одной лампочки. Вот снова мигнул сигнал, но это оказалось совсем не то.
Просто случайное отравление газом в Восемнадцатом округе, на салом верху Монмартра...
Только черные силуэты озябших прохожих, возвращавшихся с ранней мессы, мелькали на улицах Парижа.
ГЛАВА II
Одно из самых отчетливых воспоминаний, сохранившихся у Андрэ Лекера о своем детстве, - это неотступное чувство однообразия. Мир его в то время ограничивался большой кухней их дома в Орлеане, на самой окраине города. Зимой и летом сидел он там у открытых дверей, забранных решеткой, которую отец смастерил как-то в воскресный день, чтобы Андрэ не мог забираться один в сад, где весь день-деньской кудахтали куры и что-то грызли в своем загоне кролики.
В половине девятого утра отец на велосипеде отправлялся на работу в другой конец города на газовый завод. Мать принималась за хозяйство: по заведенному раз и навсегда порядку поднималась в комнаты и клала тюфяки на подоконники - проветривать.
Не успеешь оглянуться, как колокольчик торговца овощами, толкающего перед собой тележку, извещает о том, что уже десять часов. Два раза в неделю ровно в одиннадцать бородатый доктор приходил навещать его младшего брата, который вечно болел. В его комнату Андрэ не разрешалось входить.
Вот и все. Больше ничего. Он едва успевал поиграть, выпить стакан молока, как отец приходил завтракать.
Но отец-то за эти несколько часов должен был объездить несколько кварталов города, собирая плату за газ, повстречаться с множеством разных людей, о которых рассказывал потом за столом. А дома время почти не двигалось.
Правда, после полудня часы бежали, пожалуй, быстрее - быть может, благодаря дневному сну.
- Только я принялась за дела, а уже пора садиться за стол, - вздыхала частенько мать.
Большая комната префектуры чем-то напоминала Лекеру детство, - может быть, тем, что воздух здесь был каким-то застоявшимся, что всех служащих сковывало оцепенение, а звонки и голоса доносились словно сквозь дрему.
Еще зажглось несколько лампочек, еще несколько крестиков занесено в записную книжку - автобусом сбита машина на улице Клиньянкур, - и вот уже опять звонят из комиссариата Жавель.
На сей раз у трубки не толстяк Жюль. Это инспектор Гонес, который выезжал на место происшествия. Его успели перехватить и рассказать ему о доме на улице Васко да Гама. Он сам отправился туда и вернулся очень взволнованный.
- Это вы, Лекер?
В его голосе звучали странные нотки, результат дурного настроения или излишней подозрительности.
- Скажите, как вы узнали об этом доме? Вы что, знакомы с матушкой Файе?
- Никогда не видел, но знаю ее.
Того, что произошло в это рождественское утро, Андрэ Лекер ожидал уже, наверное, лет десять. Точнее, когда он блуждал взглядом по плану Парижа, где то и дело загорались маленькие лампочки, он не раз говорил себе:
- Однажды непременно случится что-нибудь с теми, кого я знаю.
Иногда события разыгрывались в его квартале, поблизости от улицы, на которой он жил, но еще ни разу в его доме. Как грозовые облака, сгущались они над ним, но проносились мимо, не задевая места, где жил он. Но на сей раз свершилось.
- Вы расспросили консьержку? Она уже встала? Он представил себе инспектора Гонеса на другом конце провода, представил его скучающую кисло-сладкую физиономию и продолжал:
- Мальчик дома?
Гонес недовольно спросил:
- Так вы и его знаете?
- Это мой племянник. Вам разве не сказали, что его зовут Лекер, Франсуа Лекер?
- Сказали.
- И что?
- Его нет дома.
- А отец?
- Он вернулся домой чуть позже семи.
- Как обычно - я знаю. Он тоже работает ночью.
- Консьержка слышала, как он поднимался к себе, на третий этаж во дворе.
- Знаю.
- Он тут же спустился и постучал в дверь к консьержке. Он был очень взволнован.
Если верить консьержке, у него был растерянный вид.
- Мальчик исчез?
- Да. Отец спросил, не видел ли кто-нибудь, как и когда он уходил. Консьержка не знала. Тогда он поинтересовался, не приносили ли вечером или рано утром телеграммы.
- Телеграммы не было?
- Нет. Вы можете в этом разобраться? Вы не считаете, что, поскольку вы имеете отношение к семье ив курсе дела, вам стоило бы прийти сюда?
- Это ни к чему. Где Жанвье?
- В комнате у матушки Файе. Люди из уголовного розыска уже приехали и приступили к делу. Они тотчас же нашли на дверной ручке отпечатки детских пальцев. Почему бы вам не приехать сюда?
Лекер вяло ответил:
- Меня некому заменить.
Так оно и было, но при желании можно было, созвонившись с одним, с другим, найти кого-нибудь, кто бы согласился посидеть часок-другой в "Центральном". Откровенно говоря, ему не хотелось ехать на место преступления: он знал, что это ничего не даст.
