Дядя поднялся с тети, отряхнул пальто. Сейчас ему пригодилась бы та палка – пробираться через снег, – но Матвей поленился лезть под стол. «Так выйдешь!» – приказал мальчик, и дядя побежал от елки. «Раз-два, раз-два… Жили-были дед и баба… Бежала мимо мышка, хвостиком махнула – яичко упало и разбилось. Раз-два, раз-два…»
* * *
Сергей Арнольдович покачал головой: Соня, эта неряха, эта… – нужно еще потрудиться, чтобы отыскать подходящее слово – который день не листала календарь. То есть, совсем не дотрагивалась! Сегодня двадцать какое? Вот именно… А на календаре двадцать первое. Семь лишних листиков. Да, в офисе порядка не будет! Тем более – немецкого, образцового. «Я ее научу», – пообещал Берггольц, пожевал мундштук, перебросил за другую щеку и густо, от души, выдохнул.
Старорежимное пальто с каракулевым воротником, каракулевая же шапка в стиле ЦК, трость… Таков Сергей Арнольдович. Сороковник разменял: молод, а стар уже. Но бодр – внутри стар. И от несовершенства мира страдает. И от собственного несовершенства тоже. Правда, миру оно не заметно, потому что микроскопическое, невесомое – Сергей Арнольдович хромает. Во всем же остальном, полагал Сергей Арнольдович, он недосягаем для любого рода критиков и критикесс. А уж им, как известно, нет ничего святого, они и до того парня доберутся… ну, что изобрел колесико для мышки. То есть до того, кто изобрел тетрис. Или… Короче, до любого ангела, – чего уж говорить о нем?
Сергей Арнольдович повертелся в кресле. Нет, не мизантроп, он, не мизантроп. Это все злые языки. А людей он любит. Дисциплинированных и решительных любит. Что ж, прочие пусть подтягиваются. Нет, не он образец, вы превратно трактуете, образец – это Кант… Сергей Арнольдович задумался: кто еще? Ну, Ницше, Юнг… Кто просыпается в четыре, когда темно еще, и ложится в час, когда темно уже. Сергей Арнольдович оперся на трость, задергался к окну. Вон они! Никуда не спешат, не торопятся… Полыхала неоном вывеска «Блинная» – в утренних сумерках три молодых человека ждали открытия. «Только глаза продрали и сразу кушать!» Он погрыз мундштук. Не с этого нужно начинать, не с этого. А, пропади оно все пропадом!
Сергей Арнольдович отбросил трость, разоблачился до трусов, подхватил гантели. Так, тридцать приседаний делай раз, делай два… Нога едва слушается, ну ничего, ничего. Руки в стороны раз, на себя два… Отжимания: раз, два… Фу, вспотел. Сергей Арнольдович напряг бицепс, другой. Растеклась, поползла татуировка: исказились буквы «МСВУ», согнулась звезда, скривил физиономию Суворов, напряглись незабвенные «ПИ» и число четырехзначное. Хор-рошо! Хорошо оставаться в форме, когда тебе четвертый десяток. И пятый – тоже хорошо. И любой. Сергей Арнольдович пожевал мундштук. Ф-фу, жарко…
Он вышел из ванной комнаты, звякнул тростью по выключателю. Строен. Умен. Это важно. Важно человеку, занимающемуся поиском не философской, но юридической истины. Хитер? Пожалуй. По-хорошему хитер. Слежка за супругами обязывает, ой обязывает. На Ростика похож – Соня подметила верно – на Плятта. Нужно бросить ее на полы – ковер чистить. Офис в жилом доме? – хорошо; на третьем этаже? – замечательно; вдали от мусоропровода? – великолепно! Но нужно и честь знать. Развела тут, понимаешь… Сергей Арнольдович похлопал себя по ляжкам. «The garbage! – родного языка он не знал, но в суворовском училище когда-то сгибался под тяжестью английского. – Помойка…» В коридоре Сергей Арнольдович сунул трость под мышку, крякнул, поднял половик, прогнул торс, осмотрел подъезд – никого – тряхнул ковриком на лестничной площадке, по-шпионски стремительно и тихо притворил дверь.
Одевшись, Сергей Арнольдович сел за стол. На подоконнике вращалась малюсенькая новогодняя елка. Сергей Арнольдович потянулся, щелкнул кнопкой – елка остановилась. Не мешай! Он пыхнул дымком, глянул в окно: троица гуськом, затылок в затылок, входила в блинную. Снег на тротуаре ежеминутно менял окраску – мимикрировал за неоновым разноцветьем витрин. «Поехали! – сказал Сергей Арнольдович. – Восемь утра, что у нас? Старушка. Так… Пропала собака. Пудель? Не вписано. И ведь никто не разберет ее почерк. Эх, Соня, Соня». Он повертел листок. Глянул на обратную сторону. И ни хрена-то не отражено. Нет, не нравится ей работа, не нра-виц-ца. Встал. Стена улыбнулась завидным послужным списком. Симпатичные рамки, стекло. Розовая, голубая гербовая бумага. Аж дух захватывает. Две грамоты от управления, четыре от отдела – но уже за раскрытие. Фотографии героев прошлых лет. Газетные и журнальные вырезки – также в рамках. «С. А. Берггольц». Это он. Теперь частник. Одиночка. Одинокий. Сергей Арнольдович вздохнул. Мизантроп, чего уж там. Товарищ майор. Ранение, отставка, всякие тра-та-та… Нога вот… Он сел. И ведь просил же отказать. Вежливо отказать. Собачками будем заниматься! В графе «оплата» стоял прочерк. Эх, Соня, Соня…
Сергей Арнольдович вытянул ящик стола, извлек машинку для набивки сигарет, гильзы. Готовую тут же воткнул в мундштук, поднес спичку. Сама и поедешь! Под окном задребезжала тележка дворника. Собачка, собака… Болонка? Он не разделял мнения, что собаки похожи на хозяев. Миф, бабские сказки. Люди тянутся… Да нет, тянется все живое, к противоположному тянется. Но на этом пути встречает… находит все что угодно: от безупречного себе подобия, математически выверенного, до полной несхожести. И упрекает избранника за эту несхожесть, и мучит. Тянется и мучит, тянется и мучит. Сергей Арнольдович посмотрел на тень у стола. Вздохнул. Само себя и мучит – «все живое» это.
* * *
В коридоре заверещало. Сергей Арнольдович посмотрел на часы – половина десятого – прошел к двери. На экране, искаженное объективом, плавало лицо Сони. Сергей Арнольдович попросил представиться. Для порядка попросил, не для издевки. Динамик возмутился. Сергей Арнольдович переспросил. «А вы не видите?» – поступил вполне ожидаемый ответ. Чего жмет, карточка где? Открыл. «Входи!» – крикнул в микрофон. Где-то внизу щелкнул замок, скрипнула металлическая дверь. Сергей Арнольдович включил елку – деревце продолжило бесконечный свой путь. Войдет, будет ругаться. Мымра! Стукнула дверь. Шуршание. Сейчас поздоровается.
– Здрасьте! – раздалось из коридора. – Что это вы там делаете? – Из-за стены показалось строгое Сонино лицо. – Отойдите от дерева.
Дерева! Чего шуметь, лучшая защита – нападение? Опоздала на полчаса. Не дружит она с порядком, ой не дружит. А хуже всего, что не хочет дружить. Сергей Арнольдович принюхался. Вечно от нее тиной пахнет. Бардак, один бардак кругом. А в коридоре что делается! Повсюду следы ее Жорика!
– Где? – Соня оглянулась. – Не вижу. Вы просто терпеть его не можете… А тиной от меня, к вашему сведению, не пахнет. Духи это. Еще скажите, болотом! А от вас… От вас – кровью. И машинным маслом.
– Жорика? Не люблю и не скрываю. – Сергей Арнольдович шагнул за стол, протянул бумагу. – Почему не заполнила? И почему без карточки? Я не секретарша, бегать на каждый звонок. И почему опоздала?
– Начинается… – выдохнула девушка.
Через полчаса все вернулось на свои места: пили кофе. Соня – обычный, Сергей Арнольдович – без кофеина: здоровье беречь чтобы. Из всех ВП – вредных привычек – он позволял себе лишь курение, оставил на память о тех временах.
– Ну, как отдыхала? – спросил Сергей Арнольдович примирительно.
– Хорошо. С Жориком на лыжах катались. – Соня показала синяк.
Сергей Арнольдович представил долговязого на лыжах… Дылду этого, шпалу. Этот кол, единицу эту. Вопросительный знак. Гусеницу. Бр-р… И фамилия соответствующая, Гусеницын. Смех!
– А вот где были вы? Звонила несколько раз – никто трубку не брал.
– Выходил, – сказал Сергей Арнольдович. – Не заговаривай мне зубы… Так, значит, твоя задача сейчас: езжай к своей старушке, тщательным образом ее расспроси. Кстати, как ее зовут?
– Жуля, кажется.
– Старушку!
– Баба Маня, кажется.
– Ты очень безалаберная, Соня!
– Вы уже говорили.
– Ничего, повторю.
– Я думала… вы по своим каналам пробьете. Собачку.
– Пробьете? Может, расскажешь мне, как собачек пробивают?
Соня пожала плечами.
– Подтвердить ей, что бесплатно?
– Подтверди. – Не хватало, чтобы старушка пошла жаловаться. – Все, езжай!
Соня обиделась. Ехать к старушке не хотелось. При таком подходе много не наездишься. Платит мало, занудничает. И чего она терпит? Соня пошла одеваться. Жорик, жалко, уехал – мог бы подбросить.
– Проездной на полке, – сказал Сергей Арнольдович, углубляясь в бумаги.
– Знаю, – отозвалась Соня и гордо хлопнула дверью.
Отправив Соню, Сергей Арнольдович тотчас сосредоточился на главном деле. Дело. Он задумался… Итак, кто у нас в списке? Имена. Абсолютные тезки. Все Марины и все Глуховы. Жуть. Три из них внесены в телефонный справочник Москвы. Так, где он? Куда она вечно все прячет? Помощи – никакой. Как с хрена дров. И обижается. Строже нужно быть к себе, строже… Сергей Арнольдович, наконец, увидел его. Вот кто его туда сунул?
